* * *
Филипп тоже воображал себе Шардэна совсем другим. Он много слышал об адвокате, и тот рисовался ему чем-то вроде мсье Кадуса в молодости. А перед ним стоял очень высокий, худощавый человек с надменной осанкой. На висках у него серебрилась седина, и уже сейчас было видно, что с седыми волосами он будет еще красивее. Кадус, казалось, был занят лишь ими двумя. Во всяком случае, он несколько поспешно освободился от дамы в строгом английском костюме, с коротко подстриженными прямыми черными волосами, которая казалась типичным синим чулком. Когда она отошла, Кадус сказал:
- Вам придется иметь с ней дело, Филипп. Она ведает моими экономическими связями с заграницей.
Кадус умолк. Он дал им время, чтобы они, как боксеры после удара гонга, могли примериться друг к другу. Затем он медленно заговорил:
- Наш Шардэн, дорогой Филипп, - потомок известной династии судейских крючков. Рядом с этой фамилией Кадусы - просто мелкие буржуа. Один Шардэн состоял в Личном Совете короля Франсиска Первого. Знаменитый художник Шардэн - их родственник. В то время когда Кадусы были простыми седельщиками, предок Жоржа был профессиональным финансистом. Он стал "генеральным фермером" при Людовике XIV, в наши дни это примерно соответствует посту министра сельского хозяйства…
Говоря это, Кадус думал, что из двух мужчин, стоявших перед ним, Шардэн, со своим костистым и гордым лицом, кажется более опасным.
- Признаться, - закончил Кадус, - я никогда не понимал одного: что мешает нашему дорогому Шардэну вступить в коммунистическую партию?
Шардэн громко засмеялся. Решительно, этот вопрос сегодня в моде.
- Позвольте, Кадус, раз я работаю с вами…
У Шардэна был низкий и звучный голос, который он сам слушал с видимым удовольствием.
- Не приписывайте мне власти, которой у меня нет. Разрешите, Шардэн, закончить ваш портрет. Вы великолепно защищаете мои интересы от иностранной конкуренции. Вы хотите, чтобы к тому моменту, когда ваши идеи восторжествуют, наследство, которое я оставлю, было богатым и в полном порядке…
- Кадус, вы передергиваете. Я говорил о Франции!
- Действительно, дорогой Филипп, Шардэн говорил мне, что в его глазах я имею некоторое национальное значение. Я капиталист, но все же являюсь частью общефранцузского имущества. Когда его друзья придут к власти…
Шардэн простер руки, точно держал невидимый сноп. Он был истым адвокатом, и теперь казалось, что адвокатская мантия на мгновение прикрыла его хорошо сшитый костюм.
Глядя на Филиппа, он сказал торжественно:
- Вот уже шестнадцать лет, Кадус, как мы работаем вместе. Наше сотрудничество сумело пережить войну, оккупацию, освобождение, план Маршалла…
Кадус сделал знак метрдотелю, и тот устремился к ним с подносом.
- Тост за вами, Шардэн. У вас это получится лучше, чем у моего зятя, который еще не раскрыл рта. Итак?
- Я пью за мир!
- А вы, Филипп?
- Я тоже пью за мир!
- Плохая игра, - разочарованно сказал Кадус. - Я поднимаю бокал за расширение торговли с Китаем. А мир… В наши дни под этим словом каждый разумеет то, что ему нужно. Бидо тоже с ним не расстается. Моим тостом я хочу также пожелать всяческих успехов Женевской конференции…
Филипп и Шардэн невольно улыбнулись.
- Конечно, - согласился Шардэн. - Но не обманывайте себя: народ отлично понимает, что значит это слово.
- Шардэн, - укоризненно сказал Кадус, - обычно вы ищете то, что соединяет людей, а не то, что их разделяет. Впрочем, я сам могу сказать, что есть общего между Ревельоном и вами.
Он подождал, чтобы сгустить молчание, наслаждаясь неловкостью, которую испытывали собеседники.
- Молчите? А ответ очень прост: за вами обоими с одинаковой бдительностью наблюдает полиция мсье Мартино-Депла. За вами, Шардэн, потому, что вы играете определенную роль в движении за мир; за моим зятем - потому, что он слишком много знает о войне во Вьетнаме…
* * *
В особняке на авеню Фридланд небольшая столовая отделана заново. Стены покрыты кремовой пластмассой, которая смягчает звуки, точно материя. Однако на ощупь она твердая, и косо падающий свет отражается на ней сверкающими бликами. По углам стоят огромные фаянсовые вазы работы Пикассо, привезенные Кристианой с юга. Три небольшие картины - образцы абстрактной живописи - висят на стенах, внося в спокойный ансамбль яркую, кричащую ноту.
Кристиана и Филипп сидели на почетных местах, на противоположных концах стола, и это немало удивило приглашенных; в первую очередь был удивлен сам Филипп. По обеим сторонам от него сидели жены парламентариев; их мужья на другом конце стола, справа и слева от Кристианы. Кадус и его жена - рядом с женой сенатора, а напротив разместились Шардэн и стриженая дама, столь кратко представленная Филиппу тестем.
Направление беседе дал мсье Кадус; он принялся расхваливать новое оборудование своей столовой. Замаскированный подъемный механизм соединяет столовую с кухней.
- На интимном завтраке можно обойтись без прислуги. Понимаете, Шардэн? Вы еще в том возрасте, когда такая идея может пригодиться. Дарю ее вам…
Все громко рассмеялись. Кадус подождал, пока уйдет лакей.
- Сегодня мы с женой здесь не хозяева, а приглашенные. Теперь этот особняк принадлежит Кристиане и Филиппу. В наши годы нам следует жить в Кап-Ферра, там мы проживем дольше.
Атмосфера разрядилась. Все поняли, в чем дело и как следует держаться. Кадус оглядывался, как победитель, Шардэн просветлел. Заговорили о Лазурном Береге, который так сильно изменился, о плохой погоде и неудачной весне…
Шардэн с блеском рассказал историю некоего самозванного адвоката, которого недавно арестовали. Кристиана спросила, как прошла первомайская демонстрация.
Мадам Ривьер, маленькая соседка Филиппа, изо всех сил старалась заставить его разговориться о прошлом. Только жена сенатора молчала и, видимо, чувствовала себя неловко.
Вскоре Кадус умело перевел беседу на политические темы. Он говорил о Франции так, точно французского правительства вообще не существовало, но не позволял себе никаких нападок на кабинет министров. По его словам выходило, что правительственный кризис затянулся, что он длится с момента крушения предыдущего кабинета, которое произошло прошлым летом. Кадус скрестил руки, словно отдыхая после напряженного усилия. Затем опустил их, будто хотел продолжать, и замолк, испытывая терпение собеседников. Первым не выдержал депутат Ривьер.
- Прошу вас, мой милый! - Кадус широким жестом председательствующего предоставил ему слово. Тот молчал, собираясь с мыслями перед тем, как броситься в воду. Жена Ривьера с интересом следила за ним. Филипп почувствовал к нему что-то вроде сострадания. Ривьер вызывал у него симпатию, он был крепок и чем-то похож на капитана футбольной команды, осматривающего поле перед решительной атакой. Потом он вспомнил, что в свое время Ривьер представлял Народный Фронт, и мысленно поморщился: еще один тип, порожденный Сопротивлением. И все же Ривьер был ему гораздо ближе, чем Лавердон. И вовсе не потому, что Филипп хотел схватить удачу за хвост. Казалось, тесть прочел его тайные мысли. Он сделал едва заметный жест, ободряя Филиппа. Как он говорил? "Мой дорогой Филипп, когда достигаешь цели, точки отправления уже не существует. А стало быть, нет и прошлого…"
- Мой дорогой Кадус, - начал депутат. - Я ценю ваш неизменный юмор, но последующее правительство не станет приказчиком, оформляющим предыдущее банкротство…
- Милый мой, этого я не говорил.
- Но вы так подумали, и это вполне понятно…
- Значит, Ривьер, вы признаете факт банкротства, но вам не нравится самое слово! - Шардэн не мог отказать себе в удовольствии записать очко в свою пользу.
Ривьер принял еще более гордый вид и решил пока что не замечать этого коммуниста.
- Мы должны перегруппировать силы, укрепить наш боевой порядок. Мы должны прекратить разброд в наших рядах, который, к сожалению, нравится некоторым нашим союзникам. Они были бы непрочь, если бы мы в нем погрязли…
- Вы так и говорите на заседаниях Комиссии национальной обороны? - невинным голосом спросила Кристиана.
- Разумеется, мадам!
- Мне хотелось бы послушать. Неужели это так трудно устроить?
Кадус императорским жестом пресек посторонние разговоры. Избитые истины Ривьера его не интересовали; он хотел знать причины, заставившие Ривьера повторять их сегодня.
- В заключение следует сказать, - продолжал Ривьер, - что в рамках необходимого для нас Атлантического пакта мы все же должны сохранить свободу в той полноте, о которой мечтают лучшие умы.
Сенатора раздражали эти приемы предвыборной кампании. Замогильным голосом он продолжал доклад. Маленькая мадам Ривьер с трудом удерживалась от смеха, но все остальные внимательно слушали отрывистую, прерываемую одышкой речь толстяка. Сенатор не казался слишком умным, но люди понимающие говорили, что у Кадуса есть особые причины приглашать его к себе. Шардэну тоже интересно было узнать точку зрения богатых судовладельцев, закупивших для сенатора голоса в небольшом избирательном округе Юго-Запада.
- По совести говоря, - ворчал сенатор, - мы уже исчерпали одну политическую линию… Ту, что определялась американскими вливаниями… Вливания, мы, ясное дело, сохраним… Но использовать их будем… по-своему. Коммунистическая опасность… очень сильна, американцы это понимают. Клянчить мы не будем, нет… Мы скажем прямо… Платите столько-то… а то мы договоримся с Востоком…
Общая беседа распалась. Кристиана и Шардэн стали возражать парламентариям, оставив Филиппа на растерзание молоденькой соседке.
- С тех пор как мы принимали у себя автора книги "Конец посольств", я убеждаю мужа, что ему никогда не стать министром. Вы читали эту книгу, мсье Ревельон? Все говорят, что мадемуазель Крапот - это мадам Бидо…
Филипп ответил неопределенно. Он не знал, чего добивается от него мадам Ривьер.
- Но вы, конечно, читали романы Угрона? Как вам кажется, он правильно изображает Индокитай?
- Чьи романы? - спросила жена сенатора. Филипп не стал мешать их беседе. Молоденькая мадам Ривьер умела с невинным лицом выпытывать у людей все, что ее интересовало, и Филиппу это не нравилось. Тут папаша Кадус представил гостям своего зятя как большого знатока Дальнего Востока и всех связанных с ним проблем. Стриженая дама мгновенно вдохновилась.
- А читали вы "Множество великолепий"? - приставала мадам Ривьер. - Гонконг и в самом деле так красив?
- По правде сказать, я не читаю современных романов, - отрезал Филипп. - Только классиков.
- Кстати, о классиках, мсье Ревельон, вы, конечно, читали "Молчания полковника Брэмбла"… Не думаете ли вы, что о вашем тесте можно было бы написать "Молчания мсье Кадуса"?
С противоположного конца стола Кристиана нежно улыбнулась мужу. Она убедилась в том, что из всех приглашенных только у Филиппа подлинно аристократические руки.
* * *
Шардэн перехватил улыбку Кристианы. Он ощутил легкую боль… но что поделаешь? Жизнь не складывается из суммы умозаключений. В этой игре приходится быть одновременно и участником, и судьей. Теперь ему было ясно, что никогда он не мог бы сидеть там, в конце стола, на месте зятя господина Кадуса. Нет, Шардэны отвергают золотые цепи, как некогда отвергали капризы королей.
В удивительное время мы живем; достаточно посмотреть на невероятную смесь людей, собравшихся за этим столом. И удивительнее всего то, что у столь различных людей находятся какие-то единые интересы, какие-то общие занятия.
Шардэн понял, что Ревельона ему придется принять. Пока Кадус жив, зять будет послушно проводить семейную политику, за этим присмотрит Кристиана. Да и какое дело Шардэну до прошлого этого господина? Для него имеет значение лишь настоящее. Шардэну казалось, что он разгадал игру Кадуса. Готовится новый кабинет министров, который будет вынужден подчистить кое-какие запутанные дела, оставленные предыдущим кабинетом в скверном состоянии. Начнется борьба за относительную самостоятельность Франции. В этом спектакле Ревельону уготована особая роль - он будет представлять энергичное молодое поколение, которое берется за дело засучив рукава и не боится ни риска, ни нареканий. Ревельон сделает то, что Кадусу неудобно делать самому…
В этот вечер Первого Мая их всех охватило возбуждение, похожее на легкое опьянение, Кадус считал, что конференция в Женеве добилась значительных успехов и что перед лицом американских требований придется говорить более откровенно. Еще несколько лет назад Шардэн думал, что советы таких, как он, смогут повернуть внешнюю политику страны. Теперь он в это не верил. Он уважал Кадуса и даже в некотором смысле восхищался им. Он работал на него с увлечением, убеждая себя, что единодушные усилия, направленные к определенным целям, могут изменить судьбу всей нации. В какой-то мере Кадус помогал этому делу. Кадус хорошо понимал силу общественного мнения и умел с ним считаться. И Шардэн подумал, что будущее прояснит все политические проблемы, как прояснит и его собственную жизнь.
Тем временем разговор перешел на финансовые темы. Кадус считал, что крушение правительства неизбежно, что оно должно наступить, как только начнутся дебаты по индокитайскому вопросу, то есть послезавтра. Кристиана мимоходом высказала мысль о создании общества по изучению возможностей улучшения товарообмена со странами Востока. Кадус заявил, что с этим необходимо поторопиться, чтобы не прибыть к финишу последним. Филипп поддержал их, напомнив, как обхаживали англичане и даже немцы китайскую делегацию в Швейцарии.
Шардэн произнес длинную, точно перед судом, речь. Он не сомневался в своей правоте. И, если, черт возьми, Кадус так добивался его присутствия, он заставит всех приглашенных выслушать слова, к которым они не привыкли.
* * *
Когда Филипп полагал, что партия уже выиграна, опасность появилась с той стороны, откуда он ее никак не ожидал. В курительной комнате, пока Кристиана занималась расстановкой столов для бриджа, он оказался рядом с Ривьером и Шардэном. Филипп слушал рассказ адвоката о ходе Женевской конференции, несколько удивленный размахом, который приобретало движение сторонников мира.
- Итак, - небрежно бросил Ривьер, - мы опять вместе, как в дни Сопротивления?
Он хвастливо посмотрел на Филиппа.
- В то время, Ривьер, если бы я дрался, то дрался бы против вас. А сегодня я согласен с Шардэном, я против Бидо.
- И я тоже!
- Зачем же тогда вы голосовали за то, чтобы он ехал в Женеву? - грубо спросил Филипп.
Шардэн опять широко развел руками, этот жест Филипп уже заметил.
- Я даже рад, что вы вспомнили о Сопротивлении, Ривьер. Тогда я стал на сторону своего народа. И не теоретически, а на деле. Рабочие научили меня многому, и больше я с ними не расставался…
- В Сопротивлении были не только рабочие, - кисло заметил Ривьер.
- Конечно, но вряд ли вы могли разобраться в этом, Ривьер, с тех заоблачных высей, на которых вы сражались. А для меня сущность Сопротивления - в верности нации!
Спор сразу обострился. Ривьер старался найти в Филиппе союзника, говорил о пражских событиях и коммунистической опасности. Однако Филипп молчал, предоставив Ривьеру выпутываться самому.
Шардэн гремел:
- А понимаете вы, Ривьер, что мы были на волосок от третьей мировой войны? Вы просто ищите способ безопасной игры с огнем!
Внезапно Филипп почувствовал себя уверенно.
- Не думаю, чтобы война разрешила наши насущные вопросы.
Ривьер озадаченно посмотрел на Филиппа, и его изуродованное лицо боксера приняло злое выражение.
- Вас испугала советская водородная бомба?
- Нет. Но я знаю, как мы потеряли Китай и Индокитай.
- И вы хотите, чтобы советский мир стал еще сильнее?
- Я хочу, чтобы сильнее стали мы. Когда я говорю "мы", я имею в виду Францию. И я говорю не о вооружении, а о внутреннем экономическом положении страны. Коммунизм всегда зарождался там, где ослабевал национальный капитализм. Или же там, где его насаждали иностранцы…
Говоря это, Филипп покосился на Шардэна и заметил мелькнувшую на губах адвоката топкую усмешку. Шардэн узнал язык Кадуса. Возможно, впрочем, он и сам когда-то так говорил.
Ривьер проворчал что-то насчет того, что политику труднее делать, нежели болтать о ней, и отошел к сенатору, проходившему мимо.
- А знаете, почему Ривьер позволил себе эту выходку? - покачивая свое длинное тело, спросил адвокат.
- Я вижу его впервые.
- Несколько дней назад мы вместе с ним подписывали протест против организации Европейской Армии. Я знал Ривьера. Он сделал только один шаг вместе с коммунистами и тут же испугался: что скажут его избиратели? А вдруг его соперник - кандидат МРП сыграет на этом?
Шардэн увел Филиппа в ту часть комнаты, где не было мебели. Он ходил взад и вперед крупными шагами, и в желтом свете торшера его профиль напоминал чеканный профиль на медали. Казалось, его лицо состоит из острых углов и волевых выпуклостей. Филипп слушал, смотрел на него и думал о поколениях юристов и влиятельных советников - предках этого человека.
Теперь Шардэн говорил быстро, и его рубленая речь звучала патетически. Он говорил о том, что Ривьер чувствует давление воли народа. Однако, как только он начинает выполнять эту волю, его охватывает страх и он готов идти на попятную. Народа не следует бояться. Только его могучий подъем может спасти мир.
Филипп вдруг увидел некий моральный смысл в истории с Лавердоном. Тот упрямо держался за свое прошлое профессионального убийцы именно потому, что чувствовал все возрастающее давление со стороны народа. Его не реабилитировали, и поэтому он в ущерб себе отказывался ехать в Корею или Индокитай… Ощутив внезапную потребность в откровенности, Филипп принялся было объяснять это Шардэну, когда к ним подошла Кристиана.
- Вас обоих ждут играть в бридж.
- У вас чудесный изумруд, Крис, - сказал Шардэн.
Она покраснела, и Филипп увидел, что изумрудное кольцо надето поверх обручального, точно свадебный подарок.
- Это подарок Филиппа. Скажите, Жорж, а вы позволите нам чуточку побыть счастливыми? Дадите нам немного времени, прежде чем нас национализировать?
- Вы приписываете мне могущество, которого у меня нет, дорогая. Однако мое внимание сейчас занято другим. Мы работаем для мира, мы обеспечиваем его победу.
Если вы счастливы, это уже немало…