* * *
Дювернуа еще не знал, как он будет выходить из положения. Вращающаяся дверь отеля "Мексико" прижала к нему Лиз. Она опять приняла тот решительный, даже наглый вид, который так охотно на себя напускала.
Темные очки полумаской закрывали всю верхнюю пасть лица, но очертания рта стали заметно тверже.
И еще что-то изменилось в ее наружности, как будто бы шея стала длиннее? Да, ведь на Лиз было ожерелье… Дювернуа чуть было не сказал ей об этом, но своевременно удержался, поняв, что потерять его она не могла.
Портье разговаривал с ними весьма сухо:
- Мсье Лавердон вышел и вернется не раньше ночи, если вернется вообще…
Мадам Рувэйр также нет дома. Ох, уж эти журналиста…
Лиз вывела своих спутников на улицу.
- Значит, мама подумала часок-другой и испугалась…
Они бестолково топтались на тротуаре бульвара Распай. В их плане было лишь одно слабое звено, но зато существенное. Лавердон вообще мог исчезнуть… Быть может, сама мадам Рувэйр предупредила его… Лиз думала о другом, но, заметив беспокойство своих спутников, сообщила, что это мало похоже на Лавердона. Вдруг она сделала резкое движение.
- Подождите!
Дювернуа проследил за ее взглядом и увидел, что немного выше по бульвару Распай остановилось такси. Долговязый детина в светлом вылез из машины и стал расплачиваться с шофером.
- Это он! - шепнул Алекс.
Лиз двинулась к Даниелю; Дювернуа почувствовал на спине неприятный холодок. Лавердон подошел к ним.
- Ого, целая делегация… Ты делаешь успехи, детка. Это, я полагаю, оскорбленный отец семейства, - он кивнул на Дювернуа, - а это - верный рыцарь…
- Может быть, мы поднимемся в вашу комнату и поговорим там? - спокойно спросил Дювернуа. Минуту назад он не считал себя способным говорить так хладнокровно.
- Зачем? Я не боюсь гласности!
- Как вам угодно.
- Вы пришли меня шантажировать? Со мной это не пройдет!
- Не забывайте, что я не вашего круга, мсье Лавердон. Погиб молодой человек. У нас есть основания думать, что вы к этому причастны.
- Я не знаюсь с маменькиными сынками.
- Почему же тогда Максим… - Дювернуа напряженно вспоминал его фамилию, но так и не вспомнил, - …почему Максим застрелился из пистолета, принадлежащего вам?
- Ах, она проболталась, эта стерва! - Лавердон шагнул к Лиз.
- Вы не отвечаете на мой вопрос? - спросил Дювернуа.
- Убирайтесь вон отсюда, да побыстрее, а то я вам помогу!
- Только не пугайте меня. В свое время мне приходилось командовать карательными отрядами, и под расстрелом господа вроде вас вели себя скромнее. Многие умирали совсем некрасиво. Я знаю, о чем говорю, меня самого арестовали ваши коллеги в Лионе, в сорок четвертом…
- Вы прохвост!
- Зря вы так нервничаете, Лавердон. Мне просто интересно узнать, до каких пределов может дойти ваша подлость…
- Вот до каких!..
Даниель вложил в удар правой руки всю тяжесть своего тела. Надо сломать этой очкастой каналье ее плохо выбритую челюсть! Он ожидал чего угодно, но только не того, что произошло: встречный удар ребром ладони по предплечью почти совпал с ударом ногой в правую голень. Даниель рухнул на колени, и Дювернуа отпустил ему на закуску пару оглушительных пощечин. Он был счастлив, что смог применить с таким успехом познания по дзю-до, приобретенные в спортивной школе. Эта школа пользовалась в университете большой популярностью.
Даниель поднялся и бросился на Дювернуа, как взбесившийся бык. Дювернуа упал, но успел выбросить вперед ноги и подбить Лавердона. Они покатились клубком, нанося друг другу удары.
Когда они поднялись, вокруг стояли полицейские и, посмеиваясь, ждали окончания потасовки. Лиз и Алекс исчезли, и Дювернуа облегченно вздохнул: он боялся, что девушка будет замешана в этом скандале.
* * *
Через час Дювернуа вышел из полицейского комиссариата. Его переводили в тюрьму предварительного заключения. Он знал, что завтра предстанет перед мировым судьей по обвинению в нарушении общественного порядка, нанесении побоев и ранений. Дювернуа отказался подать жалобу на Лавердона. Зато Лавердон орал во все горло, что его жизнь постоянно подвергается опасности. Комиссар встал на его сторону. Правда, сначала он позвонил в особый отдел Сюрте и получил оттуда справку: обвиняемый Дювернуа и впрямь был весьма подозрительным и опасным субъектом.
XX
Даниель ни слова не сказал Мирейль о потасовке. Служащие отеля также оказались не болтливыми, чем весьма порадовали Даниеля. Все трое - Лиз, очкастый и дылда Алекс - остались в его памяти как выразительный набор интеллигентной сволочи. Вот такие мерзавцы выбрались наверх, они командуют с тех пор, как произошло бедствие, которое эти свиньи нахально называют "освобождением". И этот паршивый преподавателишка, который хвастался тем, что командовал расстреливавшими отрядами! Этакое дерьмо - офицер? Эти мысли навели Даниеля на правильный путь. И он отправился на поиски Лэнгара.
Он смутно надеялся получить новые известия об американской интервенции в Индокитае. Это было ему просто необходимо, может, тогда будет легче думать о неприятностях, омрачавших его жизнь. При последней встрече Лэнгар сулил ему интересные задания, настоящие, крупные дела. По сравнению с ними сведение счетов с Гаво казалось сущей мелочью, не заслуживающей внимания. И все-таки, занимаясь Гаво, Даниель не думал о войне, не думал ни о чем постороннем. Зато теперь, когда он вновь бездействует… К его великому удивлению, Лэнгар начисто забыл их разговор. Он внимательно выслушал отчет Даниеля о проделанной работе и погрузился в размышления. Даниель прервал их вопросом:
- Что нового в Дьен-Бьен-Фу?
- В лучшем случае мы получим там жуткую трепку. Дело идет к концу.
- Вот как, - сказал Даниель.
- Да, струсили все: и Бидо, и американцы… Ладно, не это главное. Мне не нравится твоя история, теперь она может дурно запахнуть. Ты видел газеты? Они очень осторожно пишут о Гаво. Но боюсь, что это ненадолго. Ревельон зашевелится, и тогда…
Лэнгар, как обычно, щелкнул пальцами.
- Тебе надо сейчас же взять жалобу обратно.
- Но он же коммунист!..
- Еще не пришло время стирать это грязное белье публично. Посмотри лучше, как издевательски держится Бебе. На следующий день после несчастья с Гаво он преспокойно отправился в Женеву…
Лэнгар вытащил из бумажника пачку измятых бумажонок и разгладил их перед Лавердоном. Это были газетные вырезки, в большинстве своем несущественные. Впрочем, в "Юманите" была напечатана короткая заметка за подписью "Корреспондент", Лэнгар придавал ей большое значение. В заметке сообщалось, как некий преподаватель и борец за мир подвергся нападению. Нападавший оказался бывшим дарнановским милиционером - некий Даниель Лавердон, после Освобождения приговоренный к смерти, но помилованный. Несмотря на это, полиция арестовала не его, а преподавателя.
- "Этот скандал, - говорилось в заметке, - следует отнести за счет тех, кто сколачивает Европейскую Армию. Им нужны Лавердоны. Инцидент особенно возмутителен еще и потому, что экс-милиционер, по-видимому, серьезно замешан в темном деле, произошедшем в парке Багатель, стоившем жизни юному Максиму С***".
Удар исходил от Лиз, это было ясно. Но она, разумеется, будет отпираться, а доказательств у Даниеля не было… Лэнгар с ним согласился. Очкастого судили только за нарушение общественного спокойствия, и он отделался штрафом. Все говорили Даниелю, что очкастый - сукин сын, но на суде он держал себя вполне достойно. Он заявил, что драка возникла исключительно из-за политических разногласий, и стоял на этом до конца.
* * *
В пятницу Даниель проснулся очень рано от охватившей его мучительной тревоги. Бебе никак не реагировал на убийство Гаво. Шпики не занялись ни поисками пистолета, ни отпечатками пальцев, оставленными Максимом на стене. Решительно, Лэнгар был слишком доверчив и слушаться его не стоило. Рядом с Даниелем мирно похрапывала Мирейль. Как и всегда по утрам, лицо ее было утомленным и старым. Разве мог Даниель наладить свою жизнь, если его со всех сторон облепила разная пакость? Эта подлая толпа рвачей зубами вцепилась в свои привилегии, но достаточно было ему рассказать хотя бы десятую часть из того, что он пережил, и они набросились бы на него все сразу… Что делать?.. Предать, как Бебе? Или просто послать все к черту? Или, наконец, послушаться Рагесса и идти работать к шпикам? Вот если б где-нибудь завязалась война. Хорошая, чистая война, вроде той, которую обещал ему Лэнгар. Конечно, жаль, что в свое время он отказался от Кореи. Правда, теперь это уже не имело значения, раз красным удалось добиться прекращения военных действий. Видимо, то же самое произойдет и в Индокитае, если им вовремя не помешать. Нет, нужна чистая, откровенная война. Против русских или этих китайцев. Пока они существуют, разная сволочь не угомонится.
Здесь его размышления были прерваны стуком в дверь: "Откройте, полиция!"
* * *
На этот раз легавые были с ним чрезвычайно вежливы. "Простая проверка". Они были так любезны, что даже Мирейль держалась более или менее прилично.
Его привезли в то же отделение, в котором он был в прошлый раз. Даниель напряженно пытался уловить хоть какой-нибудь намек на то, откуда исходил удар. С ним были чрезвычайно предупредительны. На столе лежали газеты. Входя, шпики здоровались с ним.
Вскоре все прояснилось. После заметки в "Юманите" полиция решила притвориться, будто только что узнала, что пистолет, убивший Максима, принадлежал Даниелю.
Даниель успел подготовиться к самозащите. Действительно, он был знаком с Максимом, но знал его очень мало. Юноша интересовался огнестрельным оружием и как-то спросил его: "Нет ли у вас пистолета?" У него как раз был пистолет, приобретенный в целях личной безопасности, которая все время находится под угрозой. Он вынул пистолет и показал его Максиму. Примерно неделю назад он перебирал свои вещи, и пистолета среди них не оказалось. Но так как недавно он ездил в деревню, то подумал, что, возможно, забыл пистолет там. Поэтому он и не был обеспокоен пропажей.
Шпики приняли это объяснение без возражений, и Даниель решил, что все в порядке, что он выкрутился и на этот раз. Но его попросили пройти в другую комнату, сказав, что с ним хочет поговорить начальник. Здесь никаких газет не было. У всех дверей стояли легавые, и Даниель почувствовал, что дело оборачивается скверно. "Это были только цветочки, - подумал он, - а ягодки впереди…"
Его заставили проторчать там довольно долго. Внезапно в комнате появился Рагесс и понимающе кивнул Даниелю. Впрочем, вид у него был вполне официальный, у этого добродушного толстяка, полнокровного, способного на сочувствие. "Поймите, мое служебное положение…" - казалось, говорил он.
- Долго меня будут здесь мариновать? - спросил Даниель.
В зеленоватых глазках Рагесса появилось выражение холодной злобы.
- Если бы не весь твой прошлый багаж - два или три месяца. А вот то, что пистолет твой, - неприятная штука. С другой стороны, если у человека столько врагов…
Рагесс замолчал, увидев другого шпика, проходившего к начальнику. Шпик сделал вид, что ищет что-то в столе. Когда Рагесс вышел, он быстро приблизился, и Даниель узнал в нем беззубого Фернанделя.
- Твой арест подстроил Бебе. Будь осторожен с Рагессом.
И он мгновенно исчез.
Открылась дверь, и Даниель оказался перед комиссаром.
- Я так и знал, что снова увижу тебя, сынок.
Даниель не дрогнул. Комиссар спокойно уселся за свой письменный стол. Церемониал повторился. Комиссар по-прежнему объяснялся на блатном языке. Даниель знал теперь, что Лэнгар с ним, а Бебе - против. Роли переменились, вот и все.
- Итак, мой мальчик, из тебя теперь можно веревки вить. Хранение боевого оружия без разрешения. И, видимо, торговля оружием тоже. А следовательно, и сообщничество во всем, что эти балбесы натворили твоим пистолетом. Меньше шести месяцев ты не получишь.
Даниель продолжал держаться с изысканной небрежностью.
- Ты, конечно, думаешь, что шесть месяцев - это сплошное удовольствие. Но поразмысли хорошенько над тем, что ты будешь сидеть, а Матье Фонтвилль Мертвая Голова, предстанет перед судом присяжных. Ты воображаешь, как это им понравится?
Даниель безразлично махнул рукой.
- Мсье, конечно, подумывает о самоубийстве. Для него дело пахнет Печальным подъемом, Бритвой господина Дейблера. Ты понимаешь, какой вой поднимут коммунисты? Бывший дарнановский милиционер, приговоренный к смерти, убийца и развратитель молодежи. Тебя почтят специальной передовицей в "Юманите". И, если хоть один присяжный ответит "нет" на вопрос суда, я куплю тебе машину, когда ты выйдешь из Центральной в 1970 году!.. Ну, скажи же что-нибудь, чертов кретин!
- Вы теряете время. Разговоры на меня не действуют.
Комиссар пожал плечами.
- Ну, конечно, ты ведь молодчина. Если тебе нужен патент на это звание, я тебе его даю. Меня тоже, если хочешь знать, вычистили после Освобождения. Но ненадолго, потому что я быстро научился понимать эту музыку. А ты никак не можешь запомнить мотив, который дудят тебе в уши. Тебе не следовало трогать Ревельона. Понимаешь? Он выжал тебя, как лимон, этот твой дружок. Так же как выжали тебя те, кто заправлял во время твоей первой истории. И все-таки ты напрасно брыкался. Вот и все. Что ты сейчас собираешься делать? Ясно, у тебя, как и у каждого, есть свои мечты. Но милиция будет восстановлена не завтра, а до тех пор надо дожить. Когда я в прошлый раз предлагал тебе Индокитай, я совсем забыл о Ревельоне.
Даниель сделал протестующий жест.
- Хватит ерундить. Пойми, что я заинтересован в тебе. Ребят, вроде тебя, мы должны беречь. Мы им не дадим делать глупости и губить себя. Я предлагаю вот что: поскольку совсем замять дело твоих пижонов не удастся, выполни для нас одно поручение. Ты уедешь, и, когда адвокаты Матье вцепятся в твое имя, никто тебя не найдет. Вступление в армию имеет свои преимущества. С героем Дьен-Бьен-Фу ничего не сделаешь…
Зазвонил телефон. Даниель услышал, как комиссар отвечает "да-да" то с удивлением, то с досадой, а затем сказал: "Ну, ладно", - и разговор закончился. Даниель решил не соглашаться на предложение: он верил в Лэнгара.
- Какого черта ты молчал? - ругался комиссар. - Почему ты не сказал сразу, что у тебя есть разрешение на оружие?
Даниель невозмутимо молчал.
- Ты свободен и можешь поступать, как знаешь. У тебя сильные, даже очень сильные дружки. Они сидят высоко. И все-таки - сматывайся! Я думаю, они дадут тебе такой же совет…
Рагесс вывел Даниеля в первую комнату.
Через четверть часа он будет свободен. Даниель опустился на жесткую скамью и стал ждать.
XXI
Еще не кончилась короткая апрельская ночь. В камеру к Даниелю вошли два полицейских инспектора, грязный лакей из соседнего кабачка принес большую кружку кофе, скорее похожего на помои, и Даниель выпил его одним глотком. Глаза его опухли от сна, он дрожал от холода в своем светлом габардиновом плаще. Его посадили в черную, запотевшую, как оконное стекло, машину, которая быстро выехала из двора префектуры.
Первый луч червонного золота упал на башни собора Нотр-Дам. Легкое облачко тумана висело над Сеной. Париж еще спал. Возле перекрестка Пон-Мари шофер чуть не раздавил хромого. На башне Лионского вокзала заиграло восходящее солнце. Часы на башне показывали половину пятого. Даниель вздрогнул.
- Не бойся, палача тут нет! - грубо засмеялся шпик, сидевший рядом с шофером. Он зажег крученую итальянскую сигару и сразу прокоптил всю машину.
- Ты, говорят, чуть не угодил па Печальный подъем? - спросил шпик, сидевший рядом.
Это было простое любопытство. Даниель не понял, что имел в виду легавый, и промолчал.
- Почти десять лет назад, а? Ведь ты погорел в сорок шестом, правильно?
Даниель кивнул.
- Ты не разговорчив, - сказал шпик, сидевший впереди, - а нам предстоит провести вместе немало часов. Давай лучше беседовать по-приятельски, как дружки. В последнее время на нас все плюют.
Они проезжали через предместье. Широкую прямую дорогу с обеих сторон окаймляли серые дома. Кучки людей поспешно шли к станциям метро. Первые автобусы были набиты до отказа озабоченными, торопящимися людьми.
- Работяги стучат подметками, - понимающе хихикнул шофер.
Решительно, в этой машине говорили только на жаргоне.
Они быстро ехали по скверной дороге. Вдруг над прямой чертой горизонта взошло солнце, и лучи его ударили прямо в глаза Даниелю. Он сразу согрелся.
- Хочешь закурить трубочку? - спросил его сосед.
Даниель отрицательно покачал головой. Они ехали теперь по пустынной сельской местности.
- Насколько я понимаю, дружочек, ты не скоро вернешься в Париж, - сказал легавый с крученой сигарой. - Но ты не огорчайся. Когда-нибудь все наладится.
- К счастью, существуют американцы, - подхватил второй.
Дорога показалась Даниелю знакомой. У него уже когда-то было чувство, что все связи порваны, все мосты сожжены. Когда же? Так же стояло над ним наглое солнце. Было такое же раннее утро и ощущение быстрой езды.
Тогда они тоже ехали, не оглядываясь назад. Резкий свет озарил его память. По этой же самой дороге с огромной скоростью бежала другая машина. Был август 1944 года. Машину вел Мардолен, в ноябре его убили польские партизаны. В кузове Лувер, обезображенный в Глиере взрывом гранаты, проверяет содержимое своих карманов. Он погиб во время немецкого отступления. Маленькому Симоне всего семнадцать лет, он дрожит от страха. Его взял в денщики эсэсовский оберштурмфюрер. Значит, он, Даниель, - единственный, кто остался в живых…
- Бог мой, а вся эта сволочь…
По удивленным взглядам легавых он понял, что не кончил фразы.
- Это мерзкое гнилье!
- Если ты только сейчас додумался до этого, дружок, значит, у тебя заржавели мозги. Конечно, все сгнило к черту, вся страна. Ты прав, что сматываешься.
Наступило очень долгое молчание.
Дорога углубилась в Брийскую равнину. Она лежала, как узкая лента, небрежно брошенная поперек свежевспаханных полей и светлых всходов пшеницы. Даниель не думал больше ни о чем. Он просто жил, уверенный в том, что рано или поздно встанет на ноги. Он не испытывал ни грусти, ни радости. Он испытывал лишь простейшие животные ощущения, к которым свели его жизнь опасности войны и монотонность тюремных дней. Он не жаловался на это.