- Я могу покончить с собой на ферме? - она заставила себя улыбнуться.
- Конечно, - ответил я. - Почему бы и нет?
Дороти встала, подошла, взяла мой бокал.
- Давай, я наполню его. С водой, да?
- С водой, - кивнул я.
Вернувшись, она села в зеленое кресло и уставилась на холодный, пустой, как мне показалось, недавно вычищенный камин.
- Ты ее знал?
- Кого?
- Не прикидывайся дурачком, Харви. Ты понимаешь, о ком я говорю. О девке, с которой спал Макс. Черномазой.
- Это была хорошая, умная девушка, - ответил я.
Дороти заметила, как дрогнул мой голос, и тут же повернулась ко мне.
- Была? Ты сказал - была?
- Она мертва, - ответил я. - Ее застрелили сегодня днем. Мы с Мурфином видели, как это произошло.
Какое-то время Дороти молчала.
- Извини, - наконец сказала она. - Я пыталась разобраться с тем, что должна чувствовать, и теперь думаю, что не права. Кажется, я назвала ее черномазой. На меня это не похоже, не так ли? На Дороти Квейн, борца за гражданские права из Бэннокбурна, шагавшую рядом с Мартином в Селме.
- Забудем об этом.
- Ее убили за то же, что и Макса?
- Думаю, что да.
- Ты знаешь, сколько денег оставил Макс?
- Нет.
- Он оставил шестьсот пятьдесят три доллара и тридцать два цента. Это на банковском счету. В бумажнике у него было девяносто шесть долларов. С мелочью. В полиции сказали, что со временем отдадут их мне. А я ответила, что они нужны мне сейчас. Когда он умер, у меня было восемьдесят шесть долларов. Я их уже потратила на продукты. Мурфин обещал, что я получу чек от Фонда Валло. Последнюю получку Макса. Тысячу двести долларов после вычета налогов. Или чуть больше. Макс зарабатывал тридцать шесть тысяч в год плюс машина и расходный счет. Он нигде не получал больше. Но он все тратил. Или мы все тратили. И он не оставил страховки. Я думала, он застрахован, но оказалось, что нет. Я не знаю, что мне теперь делать. Наверное, я покончу с собой.
И на мгновение мне показалось, что я перенесся на много лет назад, в дождливый воскресный день на Массачусетс-авеню. Я даже вздрогнул от неожиданности. А Дороти продолжала свой монолог:
- Я не понимаю, что произошло с Максом. Когда я встретилась с ним, он был милым, большеглазым ребенком, который хотел изменить жизнь к лучшему. Ты познакомил нас. Мы даже собирались присоединиться к Корпусу мира. Смех, да и только. Если Максу и удалось что-то изменить, так это себя. Из милого большеглазого ребенка он превратился в грубого, жестокого, циничного мужика. Он понял, что ему нравится манипулировать людьми. В этом ему не было равных. Он манипулировал мною. Я не возражала. Я знала, что он делает. Но других это не устраивало, и вскоре они начинали относиться к Максу с подозрением. Возможно, даже боялись его. Максу было все равно. Политика как нельзя лучше подходила ему. Она давала возможность манипулировать людьми. А все остальное для него не имело значения. Он даже говорил, что согласен помогать Уоллесу, но того застрелили, и услуги Макса не потребовались. А потом пошли какие-то темные дела. Я о них ничего не знала. Макс мне ничего не рассказывал. Но однажды принес в бумажном пакете десять тысяч долларов. Где он их взял, Макс не сказал. И постоянно повторял, что хочет провернуть большое дело. Он продолжал говорить об этом перед тем, как его убили. Называл самым большим делом. Говорил, что после него сможет в тридцать восемь лет уйти на заслуженный отдых и увезти нас всех в Европу. Из него так и била энергия. Мы даже стали спать в одной постели, чего не случалось бог знает сколько времени. Дело обещало быть большим, очень большим. Он надеялся получить тысяч двести, не меньше. Потом его убили, и дело лопнуло. И теперь Макс мертв, а на его банковском счету шестьсот пятьдесят три доллара и тридцать два цента. Я собираюсь покончить с собой, действительно собираюсь.
Дороти заплакала, очень тихо, и я вспомнил, что и раньше она плакала так же бесшумно. Я встал, подошел к ней и положил руку на плечо. Оно чуть подрагивало.
- Приезжай на ферму в субботу, - повторил я. - Привези детей, приезжай сама, и мы обсудим, как тебе покончить с собой. Возможно, мы сможем найти что-нибудь более-менее приятное.
- Ты мне не веришь, - всхлипнула она.
- Я тебе верю.
- Нет, не веришь.
- Возьми, - я протянул ей носовой платок. Дороти вытерла глаза и посмотрела на меня.
- Когда ты их отрастил?
Я пригладил усы.
- Года два назад.
- Знаешь, на кого ты с ними похож?
- На кого? - вздохнул я.
- На Дона Амеха. Ты помнишь Дона Амеха?
- Конечно, - ответил я. - Дон Амех и Алиса Фей.
- Усы у тебя, как у него, но вот одежда… Кого ты в ней изображаешь?
Я оглядел себя. Старые вылинявшие джинсы, которые я считал модными, выцветшая рубашка, купленная у "Сирса" до того, как я перестал пользоваться услугами этой фирмы.
- Никого я не изображаю.
- Раньше ты носил костюмы. Я помню, ты не надевал ничего, кроме костюмов и жилеток. Ты даже заказывал их в Лондоне. Кстати, ты знаешь, что Макс старался одеваться так же, как ты?
- Первый раз слышу.
- У него тридцать или сорок костюмов и пиджаков. Вы практически одного роста и веса. Если они тебе нужны, можешь их взять.
Я обдумал ее предложение.
- Вот что я тебе скажу, Дороти. Я куплю пару костюмов.
- Ты можешь взять их и так.
- Лучше я их куплю.
- Пожертвование вдове Квейн, да?
- Почему бы и нет?
- Ну, деньги мне не помешают. Пошли.
Она поднялась, не выпуская из руки бокала, и пошла в спальню. Уже не плача. Я шел следом. Спальня была такой же чистой и аккуратной, как и весь дом. Дороти раздвинула двери встроенного шкафа, занимающего чуть ли не всю стену.
- Выбирай, - сказала она.
На деревянных плечиках висело двадцать пять или тридцать костюмов и не меньше пятнадцати пиджаков. Костюмы главным образом серые и синие, из шерстяных тканей, несколько твидовых очень симпатичных расцветок и два летних, из светлого габардина. Макс, похоже, не жаловал синтетику. Пиджаки он предпочитал из твида и ткани "в елочку". Нравилась ему и шотландка приглушенных тонов. Я выбрал серый летний костюм и еще один, коричневый, из твида, видимо, ни разу не надеванный. Я подумал, что твидовый костюм необходим мне для прогулок по ферме. Грубый на ощупь, ворсистый, к нему, решил я, очень подойдет трость из терна. Взял я и два пиджака, один опять же летний, другой - из темно-серого кашемира. Макс определенно не ограничивал себя в одежде.
- Хочешь их померить? - спросила Дороти, когда я отошел от шкафа.
- Нет, - ответил я. - И так видно, что они мне подойдут.
- Раз мы уже здесь, не хочешь ли ты утешить меня, как в старые времена? - спросила она вскользь, как бы экспромтом, но совершенно серьезно.
- Я бы с удовольствием, Дороти, но думаю, не стоит этого делать.
- Почему?
Это был хороший вопрос, и мне с трудом удалось найти ответ, не вызвавший потока слез и мыслей о самоубийстве.
- Могут прийти мальчики. Ты же не хочешь, чтобы они застали нас в постели?
- Нет, пожалуй, что нет.
- Может, в другой раз, - улыбнулся я.
В гостиной она настояла, что костюмы и пиджаки стоят не больше двухсот долларов, хотя Макс заплатил за них все восемьсот. Он всегда покупал самое лучшее.
Я выписал чек и протянул его Дороти.
- Если тебе потребуются деньги, дай мне знать.
Она посмотрела на меня.
- Тебе действительно нравился Макс? Хотя его никто не любил, за исключением разве что Мурфина.
- Он был моим другом.
- И ты все еще любишь меня?
Я подавил вздох.
- Я очень люблю тебя, Дороти. Так же, как и Рут. Мы ждем тебя на ферме в субботу. Тебя и мальчиков.
- Может быть, - ответила она.
- Мы правда хотим, чтобы ты приехала.
- Возможно, я и приеду, если раньше не покончу с собой.
Глава 15
В половине восьмого я свернул на проселочную дорогу, ведущую от шоссе к нашему дому. Я остановил машину, заглушил мотор, потянулся к бардачку и достал бинокль. Я смотрел, как они спускаются к полю. Насчитал трех и узнал того, который шел впереди. Большого, с развесистыми рогами оленя, старого и доброго знакомого, о котором техасец сказал бы: "Мы поздоровались, но не пожали друг другу руки". За ним следовали два других. Олени шли на мое поле, чтобы полакомиться посаженной мной кукурузой. Я не возражал.
Вокруг фермы всегда шастало много оленей. Казалось, они чувствовали, что тут в них никто не будет стрелять. Иногда они приходили сюда умирать, если пули охотников только ранили их. Рут старалась залатать их, если они подпускали ее к себе. Четыре или пять раз ей это удавалось, но обычно мне приходилось добивать их из автоматической винтовки М-1, которую я специально купил для таких случаев.
Не только олени полагали, что они могут пообедать за наш счет. Помимо бобров, к нам приходили еноты, дикие норки, белки, бесчисленные кролики, ондатры, на которых мне советовали ставить капканы, но до сих пор я обходился без них. Если не считать раненых оленей, я убил только лесную гремучую змею. Я мог бы потратить пару патронов на водяных мокассиновых змей, если б они не плавали так быстро. Поэтому я оставил их полозам-удавам, друзьям любого фермера, живущим в подвале нашего дома. В комнатах слышно, как они ползают там по ночам. Нас с Рут этот звук успокаивает, но наши редкие гости жалуются, что не могут заснуть.
Я сидел в кабинете, сворачивал сигарету и наблюдал, как солнце закатывается за Белую Скалу в горах Шот-Хилл. По утрам оно вставало из-за гор Блу-Ридж. Ферма находилась на северо-западной оконечности Виргинии, в округе Лаундаун, в миле от Западной Виргинии и в двух милях от Харперс-Ферри, расположенного на другом берегу реки Шенандоа. Прямо передо мной, на западе, за горами, текла река Потомак, за которой начинался Мэриленд. Если бы мне надоел один штат, я мог бы пешком уйти в другой.
Иногда, подъезжая к ферме, я останавливал машину, смотрел на поля и леса и гадал, почему же я купил их двенадцать лет назад. Я родился в городе, вырос в городе, любил город и спустя двенадцать лет все еще подходил к ферме с городскими мерками, два квартала в ширину и около двенадцати в длину, в основном на горном склоне.
Методом проб и ошибок я научился выращивать некоторые сельскохозяйственные культуры и ухаживать за козами. Но лучше всего у меня росли рождественские деревца. Пользуясь советами Службы охраны земли, восемь лет назад я посадил одиннадцать тысяч сосенок. Сентиментальные родители из Вашингтона и даже из Балтимора привозили сюда детей, чтобы выбрать и срубить деревце на Рождество. Топор они получали у меня. Если они не умели рубить, то могли воспользоваться моей пилой. Я брал по пять долларов за сосну, независимо от размеров. Но подумал, что с этого года следует брать десять. В конце концов, мне приходилось наблюдать, как они растут.
Я следил за заходящим солнцем, и с рождественских деревьев мои мысли перекочевали на Фонд Валло и таинственный заговор против Арча Микса. Местность вокруг Харперс-Ферри способствовала размышлениям о заговорах. Именно здесь 16 октября 1859 года Джон Браун захватил правительственный арсенал и ждал, когда к нему присоединятся восемнадцать тысяч рабов, проживавших в соседних поместьях. К сожалению, Браун забыл сообщить рабам о своих намерениях, и ни один из них не присоединился к его маленькому отряду.
В захвате арсенала участвовало восемнадцать человек, белых и черных, в основном не старше тридцати лет, а троим еще не было и двадцати одного. Посланный из Вашингтона полковник Ли захватил тяжело раненного Брауна. Во время суда он с закрытыми глазами лежал на матраце, брошенном на пол. Судьи не возражали, потому что мало кто мог выдержать его неистовый взгляд. А потом Брауна повесили в окружении полутора тысяч солдат и офицеров, среди которых был Джон Уилкес Бут, тогда всего лишь кадет, который со временем стал большим специалистом по заговорам.
Но меня занимал не Браун, не Бут, не их попытки изменить ход истории, а таинственный заговор против Арча Микса. Микс исчез, и пока никто не знал, что с ним произошло. Два человека, которые, возможно, думали, что знают, отошли в мир иной, причем не по своей воле. Далее, профсоюз, который возглавлял Микс, затеял какую-то странную возню в Сент-Луисе. Завтра мне предстояло отправиться туда и выяснить, какое отношение имеют происходящие там события к исчезновению Арча Микса. И могло оказаться, что заговор действительно существует. А значит, оставалась вероятность того, что Арч Микс еще жив.
Я вмял сигарету в пепельницу, завел двигатель, и машина медленно двинулась к могиле Сущего Злодея, вдалеке послышался крик, потом другой. Наш петух, Веселый Роджер, оповещал мир о том, что он наконец разрешил солнцу скрыться за горизонтом.
Я подъехал к дому и поставил машину в гараж уже в сумерках, хотя до наступления темноты оставалось еще не меньше часа. Я вынул из кабины аккуратно сложенные костюмы и пиджаки, купленные у вдовы убитого, обошел дом и поднялся на веранду.
Одри и Рут сидели у катушки из-под кабеля, заменявшей нам стол, и пили ледяной чай. С нашей последней встречи Одри побледнела и осунулась. Ее глаза покраснели, должно быть, она плакала по Салли. Поздоровавшись и выразив Одри мои сожаления по поводу случившегося, я плюхнулся на один из парусиновых стульев, посмотрел на Рут и сказал:
- Принеси мне выпить, женщина.
- Скажи ему, что он знает, где стоит виски, - пробурчала Одри.
Рут улыбнулась, и я тихо порадовался, что женат на ней, а не на Одри, хотя отношусь к моей сестре с большой теплотой.
- Он просто шутит, - Рут встала, подошла ко мне и поцеловала в темечко. Затем испытующе посмотрела на меня. - Все действительно так плохо?
- Ужасно, - ответил я.
- Где ты их взял? - она указала на костюмы и пиджаки, лежащие у меня на коленях.
- Я купил их у вдовы Квейна, которая может приехать, а может и не приехать к нам в субботу, если до этого не решит покончить с собой.
- Дороти никак не придет в себя?
- Пока еще нет.
- Я говорила с полицией, - вмешалась Одри. - Приехав сюда, я позвонила детективу Оксли. Мы долго беседовали о Салли. Он рассказал мне, что произошло. Сказал, что вы были в полицейском управлении, ты и Мурфин.
Я кивнул.
- Мы провели там немало времени. Их интересовало, что мы видели. Мои показания не произвели на Оксли особого впечатления, но Мурфин поразил его до глубины души.
- Салли не пришлось… Салли не пришлось долго мучиться? - дрогнувшим голосом спросила Одри.
- Нет, она даже не почувствовала боли. Смерть была мгновенной, - я счел нецелесообразным упоминание о сигаретных ожогах, обнаруженных детективом Оксли на теле Салли. И о кляпе, найденном в ее комнате. Мне вообще не хотелось говорить ни о Салли Рейнс, ни об Арче Миксе, ни о Максе Квейн.
Рут, видимо, поняла мое состояние.
- Что тебе принести?
Я вздохнул, встал и положил на катушку-стол костюмы и пиджаки.
- Спасибо, ничего, мне пора доить коз.
- Они уже подоены, - успокоила меня Рут.
- Ты удивительная женщина, - я вновь плюхнулся на парусиновый стул.
- Мне помогли.
- Кто?
- Твои говорящие по-французски племянница и племянник. Их французский безупречен, особенно у Элизабет, хотя и у Нельсона большие успехи.
- И где они сейчас?
- Все еще с козами.
- Как дети восприняли известие о смерти Салли? - спросил я у Одри.
- Без особых эмоций, - ответила она. - Дети есть дети. Элизабет молчала, Нельсон хмурился. Плакала только я. Я потом поговорила с Рут, и мне полегчало. Мне кажется, дети больше волновались из-за меня.
- И они никак не уйдут от коз?
- Я думаю, они пытаются заставить их говорить по-французски.
Я улыбнулся:
- Возможно, они своего добьются.
- Раз уж козы подоены, ты хочешь что-нибудь выпить? - спросила Рут.
- Я бы выпил немного джина. Да, я бы выпил джина и сидел на веранде, наблюдая за мотыльками и слушая лягушек. А потом пообедал бы и пошел спать, если моя жена не возражает против такой программы.
- Все, что ты пожелаешь, - Рут пощекотала мне щеку ресницами и ушла в дом.
Одри и я молчали, пока она зажигала спичку и прикуривала. Легкий ветерок донес до меня запах марихуаны.
- Вы действительно любите друг друга, да? - спросила она.
- Да.
- Ты понимаешь, как тебе повезло?
- Да, - ответил я и тут же добавил: - По-моему, понимаю.
- У нас с Арчем было то же самое. То есть я думала, что мы любим друг друга.
- Он говорил тебе о человеке по имени Чад? - спросил я.
Одри задумалась, а потом покачала головой.
- Нет, но он говорил мне о Чадди. Помнится, я сказала об этом Салли, а на следующий день она снова вернулась к этой теме.
- Речь идет о Чадди Джуго?
- Совершенно верно. Кажется, он был президентом одной из маленьких латиноамериканских стран.
- Был.
- Салли хотела знать, что говорил о нем Арч.
- И что же он говорил?
- Он только сказал, что они собираются провернуть то же самое, что и с Чадди Джуго, но он их остановит. И все. Я запомнила эту фразу, потому что меня удивила фамилия. Я спросила Арча, испанец ли Чадди Джуго, и он ответил, что нет. Во всяком случае, родился он в Штатах. Ты в этом что-нибудь понимаешь?
- Возможно, но один наш общий знакомый понимает в этом гораздо больше.
- Кто?
- Ловкач, - ответил я. - Для Ловкача это имя означает очень многое.
Глава 16
В полдень следующего дня я сидел в номере Уэрда Мурфина в отеле "Хилтон" в Сент-Луисе и слушал, как тот пытался убедить Фредди Кунца, что мы не мерзавцы, а отличные ребята. Из-за того, что разговор шел по телефону, доводы Мурфина не казались Фредди достаточно весомыми.
Фредди с незапамятных времен возглавлял сент-луисский комитет профсоюза государственных работников и внезапно, буквально в один миг, стал безработным. Комитет объединял их на переговорах с муниципалитетом, решал организационные вопросы, издавал профсоюзную газету, иногда помогал рядовым членам, поставлял консультантов-юристов местным отделениям и, самое главное, чуть ли не двадцать лет выплачивал Фредди Кунцу приличное жалованье.