Субон быстро сложил эскизы, застыл в почтении, Экклз кивнул: можно сесть. Субон опустился в кресло, подтянул брюки.
"Опять у Барри пестрые носки!" – Тревор привычно глянул в мониторы: крыша пуста, в лифте никого, на дорожке, ведущей к особняку, ни души.
– Как дела у Рори?
Субон облизнул губы:
– Он приступил.
Экклз кивнул:
– Я всегда спокоен, когда работает Рори. Контакта еще не было?
– Нет. – Субон перехватил взгляд Тревора, направленный на его носки, и приспустил штанины, замечая, как взмокли ладони.
Жидкие волосы Экклза наползали на брови, глаза загустели и будто втянулись глубже. Тревор покусывал губу, глядя на Субона. Немногие выдерживали молчаливый взгляд Тревора. Субон выдерживал, он ничем не выдал напряжения, только обычно розовый шрам побагровел.
Экклз перевел взгляд с лотосов на подогнувшего ноги Будду в углу, с бронзовой статуи на эскизы, стопкой прислоненные к стене. "Зачем все это? – читалось во взгляде Тревора. – Неужели это правда и я столько лет занимаюсь этим?" Часто Тревор видел все, что происходит с ним, со стороны, будто другой человек тащился на костылях, волоча за собой безжизненные ноги, будто другой человек отдавал приказы, стоящие жизни заблуждающимся, будто другой человек не знал усталости и мог работать часами, урывая для сна лишь два-три часа под самое утро. Случалось, Экклз допускал: еще немного – и на покой, но уже десять, а может, и более лет он знал, что это всего лишь развлечение, пустая слабость – думать, будто он ослабит вожжи; Экклз приговорил себя тянуть до последнего, приучил себя к тому, что его подлинная жизнь течет только в этих стенах, за этим столом, и даже деньги не так были важны для Тревора, как уверенность, что его решения неукоснительно проводятся в жизнь. Он знал цену своим решениям и старался не принимать их поспешно. Дело Рори Инча, не такое сложное на первый взгляд, тревожило Экклза, его люди проворачивали дела и посложнее, но в порученном Рори Инчу Экклзу виделось что-то зыбкое, напоминающее трясину, маскирующуюся под веселый, в цветах зеленый лужок.
Субон считал удары сердца, биение которого, как ему казалось, он слышал, на самом деле он называл про себя числа подряд, чтобы успокоиться, стараясь не выдать себя непроизвольным шевелением губ.
Экклз посмотрел в окно: о! он вовсе не терял времени – безмолвие, паузы, – вовсе нет, он любил прокалить атмосферу, "прожарить" подчиненного, чтобы тот перегорел в сомнениях, шарахаясь из одной крайности в другую, предполагая невесть что, чтобы судорожно перебирал свои промахи – хотелось думать, тайные – в страхе обнаружить, что они стали явными. Экклз ни для кого не делал исключения: работа есть работа. Экклз знавал немало людей, которые пропали только потому, что слишком доверились приближенным. Любая слабина может отозваться ударом в спину в самый неподходящий момент.
Больше всего Экклза волновало, чтобы его не обманули, пусть в малом, он знал, что с обмана начинается путь к провалу. Тревор должен знать все. Если сотрудник пошел на обман, даже крошечный, то для Тревора он уже представлялся треснувшим стеклом: ни исправить, ни сделать вид, что трещина незаметна, нельзя, только одно оставалось – заменить, За деньги, которые платил Экклз, он требовал, по его представлению, не столь уж много: покорности и преданности. Его люди могли и не понимать того, что давно усвоил Тревор: любой их обман обернется против самих же обманывающих; его фирма могла выделиться среди других только при условии максимального доверия в среде работающих, более никакого товара Экклз не производил, он долгие годы подбирал людей, как коллекционер, отбраковывая безжалостно неподходящие "экземпляры", отбирал придирчиво, выискивая где только можно; периодически Тревор устраивал проверки своим людям, сознательно допуская утечку о проверках, с расчетом, чтобы все его сотрудники знали: обмануть невозможно, ложь Экклзу исключается, противоречит естественному ходу событий, как если б солнце вдруг покатилось с запада на восток.
Субона Экклз проверял не раз и знал, что Барри его не обманывает, не из преданности – из трусости; мотивы верности Экклза не интересовали, каждый мог думать про себя что угодно, лишь бы мысль о лжи Тревору даже не приближалась к их головам.
В деле Рори Инча Экклза волновало не то, что предстояло совершить – в сущности, рутинная работа, – а сам Рори. В Инче мелькнуло не то чтобы несогласие с Тревором, а тень отчуждения, намек на ослабление уз. Поводов для сомнения у Экклза не было, даже намеков на подозрения он не находил, и все же Экклз взял за правило: сомнений быть не должно.
Субон терпеливо ждал, привык к игре в молчанку и, чтобы улучшить себе настроение, прикидывал, во что обходится Экклзу такая игра: считал Субон молниеносно и сейчас знал, что за время, проведенное в этом кабинете, заработал если не на половину перстня, то, по край-лей мере, на добрую четверть; еще со времен игорных домов Субон машинально переводил доходы сначала в доллары, а потом пересчитывал на перстни. Никто не знал, что, когда Субон был мальчишкой, у него на глазах его родную сестру избил и изнасиловал человек с перстнем на пальце, а когда Субон волчонком вцепился ему в ногу, отплевывая нитки брючины, пытаясь прокусить кожу и катаясь в пыли, насильник стукнул мальчишку перстнем по лбу и прохрипел: "Видишь, какая штучка, малыш! С ними никогда не пропадешь!"
Наконец Экклз заговорил.
– Барри, – сказал он, – самое важное узнать, заминирвван ли этот Найджел Сэйерс. Вторая фаза труда не представит.
Субон знал, что означает минирование: не выплывет ли наружу что-либо, компрометирующее определенных лиц, если тот или иной человек внезапно исчезнет… или даже умрет при вполне житейских обстоятельствах. Су-бон сталкивался с минами замедленными, с минами кратными, когда предусмотрительная жертва делала несколько тайников с таким расчетом, чтобы хотя бы из одного всплыла нужная информация. Субон, как и Экклз, понимал, что вторая фаза легче всего. Существовали способы проверки минирования, однако обезвреживание мин требовало времени и каждый раз отдельно продуманного подхода. Инч считался неплохим сапером, хотя вторая фаза давалась ему лучше.
– Их интересует, нет ли у этого Сэйерса лишних бумаг. Они считают, что маловероятно, но не исключают худшего. Все нужно проверить, Барри. С контактом тянуть не стоит, хотя я и не тороплю.
Экклз знал, что предложит Инчу на выбор два способа разминирования, выбирать право Рори, хотя Экклз остановился на "совместном отдыхе".
Барри не понимал, отчего Тревор придает такое значение этому делу, правда, сам Барри на этот раз не видел заказчиков, Тревор провел переговоры единолично, но Барри объяснил это себе не особой секретностью предстоящей миссии, а щедростью оплаты и тем, что Тревор хотел заработать на этом больше обычного. Субон тоскливо прикинул, сколько же отхватит Экклз на этой истории, и сразу увидел гору перстней.
Экклз вздрогнул, ожил экран монитора: дорожка, ведущая к особняку, процессия обритых мужчин в шафрановых одеяниях, в легких сандалиях, мелькающих при каждом шаге и обнажающих босые ступни. Экклз наморщил лоб: досадно! Едва не забыл, что должен принять группу новообращенных и выступить перед ними с речью о преданности Кришне. Бедный Кришна, Экклз потянулся к ширме, он и мечтать не смеет о преданности, которой добился для себя Тревор. Он поднялся, проковылял к окну. Толстая ветвь почти лизала стекло. Экклз напомнил себе: непременно спилить. Достал Бхагавад-гиту, перелистал страницы, взглянул на Субона, будто удивляясь, что тот еще здесь, отпустил помощника ленивым кивком. Субон подхватил эскизы и в дверях замер – вопрос Экклза, пущенный в спину, настиг его на пороге:
– Барри, Инч под контролем?
Субон кивнул и выскользнул из дверей, стараясь убраться к себе как можно быстрее: не хотелось, чтобы Экклз, оперевшись на костыли посреди кабинета, сверлил глазами спину помощника.
Много лет назад Гринтаунский институт заявлял, что ни один из элементов Тихоокеанского проекта не имел грифа "СЕКРЕТНО", но все было не так, как утверждали представители института, его ученые могли и не знать, что военные воспользуются результатами их исследований в собственных целях, а именно – для создания биологического оружия и его носителей.
На самом деле, по крайней мере, некоторым гражданским специалистам было хорошо известно, чем они занимаются.
Тихоокеанский проект осуществлялся восемь лет и обошелся армии в миллионы долларов, в нем участвовали десятки сотрудников Гринтаунского института и военного ведомства. С самого начала представителям института было известно, что контракт заключен с подозрительным научно-исследовательским центром биологической войны. Уже сам этот факт считался секретным. Институту запретили без разрешения центра сообщать кому бы то ни было о своей работе.
Уже из первых писем сотрудникам Гринтаунского института, ведавшим контрактами, было ясно, что армия интересовалась не орнитологией, а чем-то другим. Первого октября 1963 года в письме, полученном из военной лаборатории центра по изучению методов биологической войны в адрес института, говорилось "о заинтересованности материалами, содержащими информацию о системах биологического оружия, которая включает неописательные кодовые обозначения средств биологической войны".
У Грйнтаунского института была важная причина для заключения контракта: необходимость получения средств для научных исследований.
Опасность для репутации института считалась угрожающей, если бы стало известно, что уважаемое научное учреждение работает над секретным проектом, финансируемым армейской службой биологической войны.
Никогда! В интервью в 1983 году Дэвид Чэллинор, помощник секретаря Гринтаунского института по научным вопросам, работающий с 1971 года, заявил: "Никогда! Мы в принципе не можем выполнять секретную работу!"
Рори Инч оставил Сандру Петере дома и отправился к каналу. Рори любил продумывать свои действия, находясь на высоком берегу, откуда открывался вид на убегающие к горизонту поля и – куда ни посмотри – кругом леса и покатые холмы, желто-зеленые дали, а города с его гарью, зубцами торчащих домов, рваными линиями заводских корпусов не существовало вовек.
Рори остановил машину у края обрыва, круто вывернув колеса, вылез, уселся в густую траву; желтые шляпки одуванчиков золотыми гвоздиками тут и там прошивали зелень травяного покрывала, в десятке-другом ярдов от Инча скрючилась женщина лет восьмидесяти с удочкой, Рори невольно улыбнулся, увидев, как азартно седовласая рыболовша дергает удилище.
Над головой пролетала стая. Птицы поднимались все выше и выше к солнцу. Инч задрал голову, рубашка вылезла из-под ремня, открыв жирный живот и заросшую дыру слева от пупка. Сандра как-то спросила Рори, откуда у него на животе след автоматной очереди. Рори соврал об операции в детстве и дренаже, который ему будто бы делали для откачки гноя, он и не помнил, кто надоумил его так выкручиваться, когда правду говорить не хотелось.
Он стащил рубаху, заметил, как старуха неодобрительно сверкнула глазами. Рори положил рубаху под голову и вытянулся; в багажнике, в левом углу под канистрой лежала надувная подушка, но одолела лень, да и солнце сразу и крепко прибрало Инча в, свои теплые руки и опустило на пахучую траву.
Инч сорвал травинку, пожевал: итак, Найджел Сэйерс! Рори хорошо знал город и сейчас прикинул три-четыре маршрута, которыми добраться до дома Сэйерса удобнее всего; в районе под названием Золотые Зубы жили люди состоятельные, название прижилось или благодаря кварталу стоматологов, или скалам из песчаника в лесопарке, расположенном здесь, и впрямь напоминающим золотые зубы. Инч не мог сосредоточиться на работе – в его жизни появилась Сандра и внесла изменения в наметки Инча, вернее, в их отсутствие. Последние годы Рори жил, не задумываясь о будущем. Странно, когда ему было лет двадцать, в тиши барачных закоулков он часто прикидывал, как-то сложится его житье-бытье, а после тридцати пяти Рори строил планы лишь на день вперед и то не всегда. Его жизнь устоялась – все отлажено, заведено раз и навсегда. Беспокойство возникло с появлением Сандры, ее присутствие будто обязало Рори отказаться от роли постороннего в собственной жизни, Сандра подталкивала его к участию – вот только в чем? – и Рори понимал, что нельзя отсиживаться без конца и делать вид, что годы стоят, как вон те валуны на противоположном берегу канала, и никто и никогда их не сдвинет. Недовольство собой, тлевшее в душе Рори, полыхнуло с появлением Сандры и жгло сомнениями каждый день.
В его работе сомнения – не подспорье, да и лишние, мешающие делу мысли тоже лучше гнать да гнать. Экклз всегда подчеркивал: "Думаю за вас я. Ваше дело – работа! И тогда мы неуязвимы".
Экклз! Всевидящий Тревор, со смехом взирающий на Рори Инча, что двадцать лет назад, что сейчас; и тогда и сейчас Тревор не позволял себе открытой издевки, отменно маскировался под балагура, под отца родного и наставника, но и тогда и сейчас Рори понимал, шкурой чувствовал, что Экклз навсегда отвел Рори полочку в самом низу шкафа, где хранят вещи необходимые, но которые стараются скрывать от посторонних глаз. Экклз в жизни Инча был родней и советчиком, гневом божьим и девой милосердной.
Рори не испугался, когда сгорел его дом с десяток лет назад, не испугался, когда его подранили в колено и пришлось перетерпеть четыре болезненные операции, не испугался серьезной переделки, в которую попал, занимаясь делами фирмы за океаном, но однажды, позвонив по только Рори известному телефону в определенное время и не застав Экклза на месте, Рори почувствовал страх, пережил нечто схожее с изумлением мужа, находящегося в браке десятки лет, привыкшего всегда, приходя с работы, заставать жену дома, но теперь обнаружившего, что супруга бесследно исчезла, не оставив ни записки, ни других зацепок, чтобы отыскать ее или хотя бы понять, что же случилось.
Рори лежал с полчаса, раньше он бы прикинул не одну возможность разузнать нужное ему о Найджеле Сэйерсе, а сейчас то ли от солнца, то ли из-за Сандры дальше маршрутов мысли не шли. Но Инч знал, что вариант отыщется, и не один, он не раз уже проходил эту школу, когда вроде берешься за дело впервые и предшествующий опыт не впрок, но стоит раскрутиться как следует, и все приходит и даже быстрее, чем надеешься, надо лишь твердо сказать себе: это твоя работа, и никто ее за тебя не выполнит.
* * *
Деньги пришли к Сэйерсу как раз тогда, когда он утратил к ним интерес, проклятье его жизни нельзя было смыть за деньги. Сэйерс процветал, как часто случается с людьми, для себя лично требующими немного. Работа позволяла забыться, и Сэйерс топил воспоминания в бесконечных разъездах. По любым меркам он достиг успеха: его знали как специалиста с непререкаемым авторитетом, как человека, организовавшего процветающее дело с многомиллионным оборотом, как управляющего, совмещающего в одном лице знания специфики, умение опередить конкурентов и подумать за потребителя раньше, чем тому взбредет в голову возжелать немыслимое.
Сэйерс отбирал молодежь из университетов глубинки, зная, что провинциалы не избалованы, не развращены желанием первенствовать, а хотят работать на совесть и добиваться всего своим трудом и потом, не позволяя себе многозначительных намеков на вхожесть во влиятельные круги.
Сэйерс не сомневался, что мозги в провинции и в крупных городах задумываются одинаково хорошо, но мозги горожан засорены, а провинциалы, обладая завидной гибкостью мышления, в чем-то – с точки зрения многоопытных горожан – оставались детьми; Найджел считал, что, как правило, в конкретных делах, в озарениях, в генерации идей как раз преуспевают люди, в которых осталось нечто детское, и тем более, чем большая доля истинно ребяческих качеств в них сохранилась.
Дом Сэйерса, увешанный картинами самых разнообразных птиц, писанных кистями непохожих мастеров, походил на страну крылатых. Полотна позволяли Сэйерсу не покидать мир пернатых существ. Сильные звери казались ему ограниченными, и лишь в птицах Найджел усматривал величие духа, подобающее человеку, однако по неизвестным причинам, до сих пор не снизошедшее на любимое творение господа.
Поздно… Темно… Фонари высвечивают пустые улицы. Найджел смотрел в окно на дорогу и видел, как из-за поворота выполз красный форд "бронко-П". Сэйерс не знал, что машина принадлежит Рори Инчу, как не знал и того, что живет на свете массивный ирландец с шеей, напоминающей колоду для колки дров. Машина замерла у крыльца дома, а Найджел подумал: "Забарахлил мотор у бедняги", – и тут же из машины вывалился тучный, неповоротливый детина и нырнул под капот, выставив массивный, туго обтянутый штанами зад. Сэйерс безразлично скользнул взглядом по широкой спине неизвестного и даже огорчился за чужака, когда по оконному стеклу забарабанил дождь.
Наконец мотор завелся. Человек внизу аккуратно опустил капот и неожиданно проворно – дождь разошелся вовсю – юркнул в машину.
Рори ехал медленно, слизывая правыми колесами избежавшие уборочных машин сухие листья, прижавшиеся к бровке тротуара. Он без труда узнал нужный дом, хотя и не видел его никогда, – номер дома крупно выведен на столбе, поддерживающем крышу, Инч заметил его сразу, вынырнув из соседнего проезда.
"Окна дома темны, – отметил Инч, – и только в одном свет. Найджел Сэйерс… Больше там быть некому". Рори понял, что Сэйерс жил один, хотя никто ему этого не говорил. Дома, в которых есть дети, Рори умел отличать от домов без детей; велосипеды, оброненная игрушка на траве, детские резиновые сапоги у входа, да мало ли что еще? – в этом доме детей не было, не было, скорее всего, и женщин, иначе горело бы еще одно окно: вечерами, Рори знал это, даже близкие люди предпочитают проводить часы перед сном в одиночестве, особенно в таких квартирах, где не смотрят скопом телевизор, а чаще читают в уединении, или просматривают свои бумаги, или составляют список дел на завтра, или советуются с компьютером о доходах и расходах, или прикидывают, куда вложить деньги., или подыскивают подходящую поездку на тихие теплые берега.
Ныряя под капот, Рори заметил и дом напротив жилья Сэйерса, а за низкой декоративной оградой – пожилую женщину, убирающую складной стул. Рори обрадовался: на пожилых дам он всегда производил отрадное впечатление своей основательностью и пренебрег жением к фигуре; пожилые женщины еще помнили времена, когда тучный мужчина не считался чудовищем, а, напротив, вызывал представление о преуспеянии и доброте.
Когда Рори вернулся домой, Сандра уже спала. Инч обул новые тапки и пробрался на кухню, думая, зачем его вызвал Тревор, попросив прибыть с утра.