Оркестр, который тем временем наяривал какую-то последнюю новинку сезона, оглушительно взорвался литаврами и испустил дух. К столику подошла разрумянившаяся Дуняша.
- О, Игор, здравствуйте, давно вас нигде не видно, совсем стали Эрмитом …
- Не знаю, что такое "эрмит", - сварливо сказал Андрущенко, - но я человек серьезный, трудолюбивый, к тому же отец семейства. А вы все хорошеете, прямо до неприличия. Я, оказывается, ваш стакан схватил?
- Ничего, - Дуняша рассмеялась, - зато вы теперь узнаете все мои мысли… Мишель, налей мне, пожалуйста, ужасно жарко…
- Да что там узнавать, - сказал Андрущенко, - у женщин не бывает мыслей, одни ощущения. Этот тип, с которым вы сейчас танцевали, он не из "Суворовского союза"?
- Не имею понятия, Игор, а что?
- Он ничего вам не говорил?
- Говорил, что у меня хорошо получается "рок", - вообще его мало кто умеет, акробатический такой танец…
- Понимаешь, - сказал Андрущенко Полунину, не дослушав Дуняшу, - у этих идиотов "суворовцев", говорят, страшнейший скандал: исчез личный адъютант самого Хольмстона…
- А, верь ты им, - Полунин подавил зевок. - Куда он мог исчезнуть… Окружают себя таинственностью - все какая ни есть, а реклама.
- В том-то и дело, что нет. Сами они на этот счет ни гу-гу, делают вид, что ничего не случилось. Я стороной узнал.
- Кто, кто исчез? - заинтересовалась Дуняша.
- Адъютант генерала Хольмстона, - сказал Андрущенко, - какой-то Клименко, что ли.
- Кривенко?! - воскликнула она. - Боже, как интересно! Уверена, что его убили и бросили в Ла-Плату, он ведь был шпионом…
- Ну что ты городишь, Дуня, - сказал Полунин.
- Я тебя уверяю, мне говорили совершенно точно, только не помню кто, Кривенко был полицейским шпионом. Во всяком случае, это мерзкий тип. Увидите, его найдут всего объеденного, бр-р-р…
- Погодите, погодите, - Андрущенко весь подался вперед, - адъютант Хольмстона служил в полиции, вы говорите?
- Ну, так мне сказали… Мишель, помнишь, я еще тогда же рассказала тебе, - но кто мне мог сказать, в самом деле…
- Надо полагать, твоя княгиня, которая всегда все знает.
- Ты думаешь? Вообще, да, может быть, - согласилась Дуняша. - Она ужасная сплетница…
Они вернулись домой уже под утро, Полунин проспал до полудня и, проснувшись, тотчас вспомнил разговор с журналистом. Сейчас, на свежую голову, новость об "исчезновении" Кривенко представилась ему чреватой неприятностями, - вчера он воспринял ее не так серьезно. Выйдя на кухню, он сварил себе кофе и выпил его, стоя у окна и поглядывая на безлюдный по-воскресному сквер. Он мысленно обругал дурака Кривенко, а заодно и себя за то, что не предусмотрел этой дури; не хватает только, чтобы Хольмстон кинулся разыскивать своего пропавшего адъютанта и обнаружил его в Кордове…
Так ведь всего, черт возьми, не предусмотришь! Но, с другой стороны, не лезь вообще в подобные дела, если не умеешь предвидеть на десять ходов вперед. А теперь все через пень колоду: немцы в Парагвае явно что-то пронюхали, может уже и с Келли связались по своим каналам… единственное, на что остается надеяться, это его репутация германофоба (вряд ли захотят делиться подозрениями именно с ним). Кривенко же не сегодня-завтра таких наломает дров, что хоть караул кричи…
"Черт меня дернул, в самом деле, - подумал Полунин. - Вообразил себя великим конспиратором, этаким рыцарем плаща и кинжала. Понадеялся на опыт подполья? Так ведь в маки все было совершенно иначе. Нет, это просто чудо будет, если удастся благополучно из всего этого выбраться… "
Полунин с трудом дождался вечера понедельника. В одиннадцать он уже сидел в своей комнате на улице Талькауано, копаясь во внутренностях полуразобранного магнитофона, - последнее время он снова стал брать на дом работу в знакомой мастерской по ремонту радиоаппаратуры. Это давало некоторый заработок, - не мог же он, в самом деле, сидеть у Дуни на иждивении, - а главное, помогало коротать время. Сейчас Полунин так увлекся поисками неисправности в схеме выходного каскада, что даже вздрогнул от неожиданности, когда телефон залился знакомым сигналом междугородного вызова.
- Слушаю! - крикнул он по-русски, сорвав трубку. - Это ты? Ну, здорово…
- Салют, патрон, - жизнерадостно пропищал голос Кривенко. - Что это вы такой сердитый, настроение хреновое?
- Я его и тебе сейчас подпорчу. Ты, когда уезжал, сказал что-нибудь своему генералу?
- Нет, а чего я должен был ему говорить? Вроде же договорились, чтобы не посвящать…
- Во что не посвящать, лопух? Договорились, что ему незачем знать о твоих новых связях, но по поводу отъезда можно же было придумать какую-то версию?
- А что случилось? - спросил Кривенко уже встревоженно.
- Случилось то, что по всей колонии идет треп о твоем бегстве. Исчез, мол, а куда - неизвестно. Некоторые вообще говорят, что ты умотал за Занавес…
- Да вы что, смеетесь?
- Мне не до смеха! Работать надо чисто или вообще не работать - если извилин не хватает. Ты что, первый раз замужем? Чему тебя учили? Ей-богу, сам уже жалею, что связался. Словом, давай исправляй это дело, пока не поздно. Завтра же дай о себе знать - придумай что-нибудь, скажи, что с бабой уехал, что ли. Поверит?
- А чего? Вполне, - подумав, сказал Кривенко. - Он меня за это сколько раз грозился разжаловать. Кобель ты, говорит, а не русский офицер.
- Ну вот и оправдывай репутацию. Чтобы завтра же написал рапорт! С "дедом" как дела?
- С "дедом", патрон, все тип-топ - вожу я его теперь.
- Куда возишь? - не понял Полунин.
- А куда скажет. За баранку он меня посадил, понятно?
- Слушай, это здорово! А ты что, и машину водить умеешь?
- Так я ж говорил, я все умею, - Кривенко загоготал, довольный, что начальство заговорило другим тоном. - Вы вот сказали, в доверие, мол, надо войти, а уж куда больше доверия - личный шофер, а?
- Молодец, хвалю. Как же это тебе удалось?
- А из-за татуировочки! Он приезжает раз, а я аккурат дюймовую трубу гнул, - ну, скинул рубаху, вроде жарко. Он как заметил, сразу заулыбался и по-немецки со мной: где, мол, служил, как, что… Я ему сказал, что под конец войны возил одного штурмфюрера, он и говорит: вот хорошо, теперь меня будешь возить. В общем, он теперь без меня прямо ни на шаг: чуть что - давай, говорит, Алекс, поехали…
- Он разве сам не водит машину?
- Не любит он сам водить. Я его и на стройки, и домой за ним утром заезжаю, и если он к приятелям куда - тоже я за баранкой…
- Адреса запоминаешь?
- А как же, все до единого!
- Давай…
Полунин выслушал очередную сводку о передвижениях и встречах Дитмара, кое-что записывая на всякий случай, потом еще раз похвалил Кривенко за службу и пообещал подкинуть деньжат.
- Вот это не мешало бы, - обрадовался тот. - Я, конечно, не жалуюсь, но траты большие. Мы ж с ним как в бар зайдем, каждый за себя плотит, по-немецки, а соответствовать приходится. Я бы, может, простой грапы дернул - так вроде неудобно, сам-то он виски заказывает, а цены тут…
- Все понял. Не волнуйся, за мной не пропадет. Насчет рапорта не забудь, слышишь?
- Яволь, завтра же напишу!
Полунин не успел отойти от телефона, как тот снова залился трезвоном. Удивившись, кто может звонить ему в такое время, он снова снял трубку.
- Дона Мигеля, пожалуйста, - сказал по-испански приглушенный голос, чем-то вроде знакомый.
- Он самый. Кто говорит?
- Вам привет от доктора…
- А! - догадался Полунин. - Это вы, Ос…
- Прошу без имен, - строго прервал голос. - Вы одни?
- Один.
- И никого не ждете?
- И никого не жду. Наоборот, сам собирался уходить.
- Если можно, задержитесь на полчаса.
- Сколько угодно. Вы откуда звоните?
- Здесь рядом, из бара. Буду у вас через пять минут…
Полунин, посмеиваясь, повесил трубку. Веселое занятие - эти латиноамериканские "революции", толку чуть, зато сколько удовольствия для таких вот, как Лагартиха. Астрид однажды верно заметила: они уходят в подполье, чтобы не корпеть над зачетами…
Звонок в прихожей коротко тренькнул. Полунин распахнул дверь, на площадке стояла фигура, от которой за квартал разило конспирацией: плащ с поднятым воротником, нахлобученная на глаза шляпа. Остававшаяся на виду нижняя половина физиономии, бесспорно Лагартихиной, была на этот раз украшена щегольскими усиками.
- Приклеенные? - поинтересовался Полунин.
- Нет, пришлось отрастить… Салют, дон Мигель!
Гость поздоровался по-аргентински - обнял и энергично похлопал между лопатками, словно выколачивая пыль. Хозяин ответил тем же.
- Не опасно вам было приехать именно сейчас?
- Ничего не поделаешь! Но живым меня не возьмут, - Лагартиха распахнул пиджак - под левой рукой висел в плечевой кобуре автоматический "кольт" какого-то гигантского калибра.
- Прямо базука, - с уважением сказал Полунин, - хоть по танкам стреляй. Кофе хотите, тираноборец?
- Да, и если можно - чего-нибудь покрепче, я замерз как собака. Ветер, впрочем, переменился, днем было холоднее…
Полунин вышел в кухню, поставил на газ кофейник, нашел полбутылки джина, недопитого Свенсоном в последний приезд. Не очень-то это ему сейчас кстати - якшаться с местными конспираторами. Но ничего не поделаешь, назвался груздем…
- Ну вот, сейчас погреемся, - сказал он, вернувшись с подносом в комнату. - Садитесь к столу, Освальдо, и не обращайте внимания на технику - я здесь работал немного… Как дела в Монтевидео?
- Ничего нового, здесь теперь интереснее. Кстати, сеньор Маду просил меня поговорить с доктором Морено насчет денег, но я так и не смог с ним повидаться. Он тогда был в Бразилии, а оттуда улетел в Европу…
- Неважно, сейчас это не актуально.
- … но я оставил письмо, - доктор вернется, ему передадут.
- Неважно, - повторил Полунин, - но за хлопоты все равно спасибо. Значит, вы говорите, здесь теперь интереснее… Революционный процесс, я вижу, вступил в завершающую фазу?
- Да, - кивнул Лагартиха, прихлебывая кофе. - Эра хустисиализма кончена.
- Так, так… Но первую вашу попытку, скажем прямо, удачной не назовешь.
Лагартиха чуть не поперхнулся от возмущения.
- Что значит "наша"? К событиям шестнадцатого июня мы не имеем никакого отношения, это дело католических ультра! Бог свидетель, - он перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца, - я сам католик, но нельзя же быть идиотом. Кальдерон поднял в воздух свои бомбардировщики, как только стало известно, что Ватикан отлучил Перона от церкви. Разве так делается революция?
- Вы правы, - согласился Полунин, - революция делается совсем не так.
- Мы были просто возмущены. Оставляя в стороне все прочее, это же вопиющая глупость! Начать переворот с подобного побоища - значит, совершить политическое самоубийство, это понятно всякому. В Аргентине народ и без того уже относится к военным без особой симпатии.
- Симпатии народа здесь мало кого интересуют. У вас что же, в этом движении, есть разные фракции?
- Конечно.
- Если обобщить - гражданская и военная?
- Грубо говоря, да. Впрочем, каждая из них тоже неоднородна.
- Понятно… Наливайте себе, Освальдо. А скажите такую вещь… допустим, завтра вам действительно удается сбросить правительство. В этом случае не начнется ли между фракциями борьба за власть?
- Еще какая начнется.
- И кто же, вы думаете, одержит верх?
Лагартиха пожал плечами.
- Праздный вопрос, дон Мигель. В Латинской Америке верх всегда одерживают военные.
- Вот и мне так кажется. Хунта, по-вашему, будет лучше, чем теперешнее правительство?
- Поживем - увидим. Всякое насильственное политическое изменение - это риск. Однако люди шли на этот риск, идут на него сегодня и будут идти всегда. В нашем конкретном случае хунта - даже самая реакционная - это все-таки не более чем вероятность, а теперешняя тирания - это реальность, которую страна больше терпеть не хочет.
- Ну, страну-то вы не спрашивали, - возразил Полунин. - Народ, насколько можно судить, относится к Перону вполне терпимо. Поругивает, конечно… но кого из правителей не поругивают?
- Вы, вероятно, понимаете слово "народ" по-марксистски. Но народ в этом смысле - как численное большинство населения - в нашей стране политически инертен и останется инертным еще много лет. В Аргентине нет сильной коммунистической партии, как в Италии или хотя бы во Франции, поэтому наш народ не раскачать. И именно поэтому кто-то - пусть это будет меньшинство - должен взять на себя роль детонатора…
- Неудачное сравнение, Освальдо. Детонатору безразлично, что взрывать, но человек обязан предвидеть последствия своих действий.
- А если их невозможно предвидеть?
- Тогда разумнее воздержаться от действия.
- Ну, знаете! Это ведь еще и вопрос общественного темперамента, - настоящий мужчина не всегда может сидеть сложа руки…
Полунин помолчал, побарабанил пальцами по краю стола.
- Настоящий мужчина, - сказал он жестко, - должен уметь жить, стиснув зубы… годы, если нужно. А истеричность поступков - качество скорее женское… Вы надолго в Буэнос-Айрес?
- Нет, дня на два-три. И я должен, наконец, объяснить свой визит, который, вероятно, вас удивил, да?
- Ну, почему же…
- Скажите, эта квартира чиста?
- В смысле слежки? Надо полагать, - я, во всяком случае, ничего не замечал. Вам нужно пристанище?
- Да, если можно - на это время.
- Пожалуйста. Я вообще ночую в другом месте, и здесь меня не будет до четверга. Так что располагайтесь и живите. Есть тут, правда, еще один жилец, но он плавает… Если вдруг вернется, скажите, что вы мой приятель, - да вряд ли он и спросит. Это старый пьяница, швед, который ничем не интересуется.
- Спасибо. А если меня здесь схватят?
- В этом случае, - Полунин улыбнулся, - я сошлюсь на Келли. Он ведь знает, что мы с вами знакомы еще по Уругваю…
- Совершенно верно! Так я уже сегодня могу переночевать здесь?
- Ночуйте, Освальдо, я сейчас ухожу. Вот там в шкафу найдете все необходимое.
- Благодарю и надеюсь, что после революции я смогу так же сердечно принять вас у себя в доме, дон Мигель, - церемонно сказал Лагартиха.
- Ладно, не будем загадывать. Маду писал, что вы их проводили на "Бьянкамано"?
- Да, имел удовольствие. Он, между прочим, сказал, что вы еще продолжите сбор материалов о немецких колониях, так что мы попрощались ненадолго… Кстати! Я ведь тоже для вас кое-что узнал…
Лагартиха достал записную книжку и принялся листать, разыскивая нужную страницу.
- Понимаете, уже после их отъезда я виделся с коллегой из Чили… где же это, дьявол… и он рассказал любопытную вещь, очень любопытную… а, вот! Понимаете, в Чили уже два года немцы скупают через разных подставных лиц участки земли в провинции Линарес - вдоль нашей границы. Большие участки, прямо сотнями гектаров. За всем этим стоят два человека - Уолтер Рауф и Федерико Свемм - или Чвемм, как это произносится?
- Швемм, вероятно, - сказал Полунин, - Фридрих Швемм.
- Совершенно верно. Про Швемма мало что известно, а другой - Рауф - был… обер-стурм-фюрер, - медленно прочитал Лагартиха. - Кажется, какой-то большой чин? Так вот, они там хотят создать огромную колонию бывших нацистов, своего рода центр…
- Почему именно в Чили, а не в том же, скажем, Парагвае?
- Парагвай, что ни говори, все-таки захолустье, им хочется поближе к цивилизации. А Чили подходит как нельзя лучше хотя бы потому, что чилийское законодательство предусматривает самый короткий срок давности - всего пятнадцать лет. Понимаете? Уже в шестидесятом году любой военный преступник, проживающий в Чили, будет юридически неуязвим.
- Интересно… Где это, вы говорите?
- Как мне объяснили, в районе перевала Гуанако, на границе с южной частью провинции Мендоса. Это примерно на широте Буэнос-Айреса, - проведите отсюда прямую линию на запад, где-то там.
- Странно, что они выбрали такое место - вплотную к аргентинской границе, - задумчиво сказал Полунин.
- Да, я тоже обратил внимание. Очевидно, есть свои соображения и на это. Если будете собирать свои материалы, неплохо бы посетить те места и проверить, не скупают ли они землю и по эту сторону, у нас. Когда вы думаете возобновить работу?
- Маду собирался приехать где-то в сентябре… Проверим для начала Кордову, там много немцев.
- Кордову? - Лагартиха помолчал. - В сентябре вам лучше поработать в другом месте, дон Мигель…
Что-то в его тоне заставило Полунина насторожиться.
- В другом месте? - переспросил он, подумав. - Почему?
- Ну… как вам сказать. Кордова подвержена резким колебаниям климата… особенно весной. В сентябре там может быть довольно… жарко.
- Понятно…
Полунин налил себе остывшего кофе и выпил залпом, поморщившись от горечи.
- А синоптики ваши не ошибаются? - спросил он, закуривая.
Лагартиха улыбнулся, пожал плечами.
- Синоптики всегда могут ошибиться… такая уж у них наука. Но в данном случае прогноз скорее правдоподобен.
Полунин долго наблюдал за струйкой дыма, стекающей с уголька на конце сигареты.
- И когда же примерно можно ожидать наступления жары - в начале месяца, в конце?
- Где-нибудь в середине, я думаю…
… Вот черт, этого еще не хватало. Если они и в самом деле заварят кашу в середине сентября - времени остается совсем немного, можно и не успеть А потом будет поздно. Перон немцев терпит, а будет ли терпеть новое правительство - неизвестно. Они в таком случае просто разбегутся, как крысы, - в Парагвай, в Чили, куда угодно. И уж в этой суматохе за Дитмаром не уследишь. Тем более что Кривенко сам удерет в первую очередь и следить за "дедом" будет некому…
- Ладно, Освальдо, - Полунин посмотрел на часы, встал и вытащил из кармана связку ключей на цепочке. - Оставляю вас отдыхать, уже поздно. Вот, это от квартиры… когда будете уезжать - возьмите с собой на всякий случай, у меня есть еще один. Вдруг вам пригодится еще когда-нибудь.
- Спасибо, вы меня просто выручили, - сказал Лагартиха. - На тот же случай запишите и мой адрес - это, кстати, здесь совсем близко - авенида Президента Кинтаны…
Выйдя на улицу, Полунин заметил, что и в самом деле стало как будто теплее. Антарктический холод из Патагонии, принесенный сюда дувшим несколько дней подряд южным памперо, начал отступать под натиском теплого северного ветра, и в воздухе уже ощутительно пахло мягкой весенней сыростью. Завтра днем, вероятно, будет совсем тепло…