– Мы сделали уйму промахов за эту войну, а они так мало. Дай бог, чтобы это была наша последняя ошибка. Доверить такому человеку, как Данвуди, что-нибудь секретное…
– Какому Данвуди?
– Я не должен был его называть, но у кого же не лопнет терпение? Вы слышали такую фамилию? Дело замяли, ведь он сын нашего старика.
– Нет, я о нем ничего не слышал.
Над темными полями закричала сова; пригашенные фары едва освещали ближние кусты и совсем не проникали в широкие просторы ночи; окрестности были похожи на цветную бахрому вокруг белых мест на географической карте.
– Скоро узнаем, что нас ждет, – сказал мистер Прентис – Если мы здесь ничего не найдем… – Его сутулая фигура выражала усталость и уныние. Он уже признал свое поражение.
Где-то вдалеке впереди махали фонарем – вверх и вниз, вверх и вниз,
– Что за игру они там затеяли? – рассердился мистер Прентис. – Чтобы знали все, кому не лень… Наверно, боятся, что посторонний не может без компаса найти дорогу в деревню.
Они медленно поехали вдоль высокой ограды и остановились у больших, украшенных гербом ворот. Все это Роу видел впервые, он смотрел снаружи на то, что было знакомо ему изнутри. Верхушка кедра на фоне неба – неужели это то самое дерево, которое бросало тень вокруг своего ствола? К машине подошел полицейский:
– Ваше имя, сэр?
Мистер Прентис показал ему свое удостоверение.
– Все в порядке?
– Не совсем, сэр. Старший полицейский офицер там. Маленькая процессия вышла из машины и с оглядкой побрела в сад. Вид у них был совсем не начальственный; от долгой езды они с трудом разминали ноги и вовсе пали духом; они были похожи на оробевших туристов, которым дворецкий показывает родовое гнездо. Полицейский освещал фонарем дорогу.
– Прошу сюда, сэр, – хотя дорога была только одна.
Роу было не по себе. В большом доме стояла тишина, молчал даже фонтан. Кто-то выключил мотор, подававший воду. Свет горел только в двух комнатах. В этом доме он несколько месяцев наслаждался покоем и был счастлив; по прихоти бомбы эти места были неразрывно связаны с его детством. Половина жизни, которую он помнил, прошла здесь. И теперь ему было стыдно, что он возвращается сюда как враг.
– Если вы не возражаете, я не хотел бы видеть доктора…
Полицейский с фонарем вмешался в разговор:
– Не беспокойтесь, сэр, там все очень аккуратно.
Мистер Прентис это прослушал. Он спросил:
– А чья это машина?
На дорожке стоял восьмицилиндровый "форд", но он спрашивал не о нем, а о старой, побитой машине с треснувшим грязным ветровым стеклом – сотни таких машин стоят в пустых, заброшенных полях вдоль шоссе; такую рухлядь можно купить за пять фунтов, если ее удастся сдвинуть с места.
– Эта, сэр? Его преподобия. Мистер Прентис сердито спросил:
– Вы что, вечеринку здесь устроили?
– Нет, сэр! Но один из них был еще жив, и мы решили, что приличнее сообщить священнику.
– Тут, видно, не скучали, – мрачно проронил мистер Прентис. Шел дождь, и полицейский светил им под ноги, чтобы они не попадали в лужи на разбитой дороге и на каменных ступеньках подъезда.
В гостиной, где лежали блестящие стопки иллюстрированных журналов, а в уголке часто плакал Дэвис и двое неврастеников ссорились за шахматами, сидел Джонс, закрыв лицо руками. Роу к нему подошел:
– Джонс!
Тот поднял голову:
– Он был такой замечательный человек… такой замечательный…
– Почему был?
– Я убил его.
II
Тут произошла настоящая бойня. Только Роу оставался спокоен, да и то пока не увидел Стоуна. Трупы лежали там, где их нашли: Стоун в смирительной рубашке, губка, пропитанная хлороформом, рядом на полу. Тело выгнулось в безнадежной попытке освободить руки.
– Что он мог поделать? – сказал Роу.
По этому коридору он сам крался, как мальчишка, нарушивший школьные правила; в этом коридоре, заглянув в открытую дверь, он повзрослел и понял, что настоящие приключения не похожи на те, что описывают в книгах, и что конец не всегда бывает счастливым; тут он почувствовал, как в нем с болью просыпается жалость и заставляет его что-то сделать, потому что нельзя позволять, чтобы невинный человек задыхался от ужаса и бессмысленно погибал.
– Я хотел бы… как я хотел бы… – с трудом выговорил он и почувствовал, что рядом с жалостью проснулась жестокость, ее древняя испытанная подруга.
– Спасибо, что он не чувствовал боли, – произнес незнакомый голос. Глупое, самодовольное и лживое утверждение их взбесило.
– Какого черта вам здесь надо? – закричал мистер Прентис. – Извините. Вы, наверно, священник?
– Да. Моя фамилия Синклер.
– Тут вам не место.
– Но тут было мое место, – поправил его мистер
Синклер. – Когда меня позвали, доктор Форестер еще был жив. А он один из моих прихожан. – И добавил с мягким упреком: – Вы же знаете, нас пускают на поле боя.
– Да, не сомневаюсь. Но там трупы не подвергают судебному осмотру. Это ваша машина там у входа?
– Да.
– Тогда будьте добры, поезжайте домой и оставайтесь там, пока мы здесь не кончим…
– Конечно, я ни в коей мере не хочу вам мешать. Роу смотрел на него: квадратная фигура в черном, круглый воротник, сверкающий белизной при электрическом свете, благодушное, умное лицо. Мистер Синклер с запинкой спросил его:
– Мы с вами не знакомы? – И посмотрел в упор каким-то странным бесстрашным взглядом.
– Нет.
– По-моему, вы были одним из здешних пациентов? Роу отвернулся и вспомнил, как Стоун полез прямо в жидкую грязь пруда, а потом кинулся бежать в огород, словно напроказивший мальчишка. Он был уверен, что все вокруг кишит изменой. В конце концов, не такой уж он был сумасшедший.
Им пришлось переступить через тело доктора Форестера, лежавшее на нижней ступеньке лестницы. Доктор был слишком уверен в Джонсе и не понимал, что преклонение гораздо менее надежно, чем страх; человек предпочтет убить того, перед кем благоговеет, чтобы не выдать его полиции. Когда Джонс, закрыв глаза, нажал курок револьвера, он не хотел губить человека, которого почитал, он хотел спасти его от нескончаемой судебной волокиты, от грубости прокурора, невежества судьи и поверхностных суждений случайно отобранных двенадцати присяжных. Если любовь к ближнему не позволила ему стать соучастником убийства Стоуна, та же любовь продиктовала ему форму отказа от этого соучастия.
Доктор Форестер потерял покой с тех пор, как бежал Роу. Он почему-то не хотел обращаться в полицию и очень беспокоился за судьбу Стоуна. Доктор без конца секретничал с Пулом, избегал Джонса, а после обеда через междугородную вызвал Лондон. Джонс понес на почту письмо и заметил, что у ворот за ним кто-то следит. В деревне он увидел полицейскую машину из окружного города. И задумался…
На обратном пути он встретил Пула, который тоже, видно, что-то заметил. Все недовольство, все подозрения последних дней нахлынули на Джонса разом. Теперь, раздираемый угрызениями совести, он не мог объяснить, как эти подозрения перешли в уверенность, что доктор задумал убить Стоуна. Он вспомнил теоретические беседы, которые они часто вели с доктором о легкой безболезненной смерти; споры с доктором, которого не трогали рассказы об умерщвлении фашистами стариков и неизлечимых больных. Доктор как-то заявил: в любом государстве медицинская служба рано или поздно должна будет подойти к решению этого вопроса. "Если вашу жизнь охраняют за счет государства, вы должны признать право государства в случае необходимости соблюсти экономию". Джонс случайно подслушал разговор доктора с Пулом, который те сразу прервали, и очень встревожился; дом был словно заражен страхом, страх бродил по всем коридорам. За обедом доктор мельком помянул "беднягу Стоуна".
– Почему же он бедняга? – с укором спросил Джонс.
– Его мучают сильные боли, – сказал доктор Форестер. – Опухоль. Смерть для него – величайшее благо, о котором можно мечтать.
В сумерки, не находя себе места, Джонс вышел в сад; солнечные часы при входе в розарий напоминали фигурку мертвеца в саване. Вдруг он услышал, что Стоун закричал… С этой минуты воспоминания его все больше и больше путаются. По-видимому, он побежал к себе в комнату и достал револьвер. По рассеянности он долго искал ключ от ящика и наконец нашел у себя в кармане. Он услышал, как Стоун закричал снова. Тогда Джонс побежал через гостиную в другое крыло дома и бросился к лестнице – в коридоре стаял приторный запах хлороформа, а доктор Форестер преграждал путь наверх. Он сердито закричал: "Что вам здесь нужно?", и Джонс, который все еще верил, что Форестер – просто фанатик, нашел выход из положения: застрелил доктора. Пул со своим горбом и злобной, наглой рожей стоял на верхней ступеньке. Джонс пришел в бешенство, догадавшись, что опоздал, и застрелил и Пула.
Тогда наконец появилась полиция. Джонс сам открыл им дверь. Прислуга, по-видимому, была на этот вечер отпущена. Эта мелкая бытовая деталь, о которой он читал в десятках детективных романов, убедила его, что злодейство было умышленным. Доктор Форестер умер не сразу, и местная полиция сочла необходимым послать за священником. Вот и все. Поразительно, какие опустошения можно произвести за один вечер в доме, который раньше казался Роу земным раем. Налет бомбардировщиков не смог бы нанести ему такой урон, какой причинили ему три человека.
Начался обыск. Дом был вывернут наизнанку. Послали в полицию за подкреплением. Ранним утром в верхних этажах тревожно зажигался и гас свет. Мистер Прентис сказал:
– Если бы нашли хоть один позитив…
Но они не нашли ничего. Как-то раз, в течение этой бесконечной ночи, Роу оказался в комнате, где жил Дигби. Он думал теперь о Дигби, как о каком-то постороннем, о самодовольном тунеядце, чье счастье покоилось на глубочайшем неведении. Счастье всегда должно измеряться пережитыми несчастьями. Тут, на полке, стоял Толстой со стертыми пометками на полях. Знание – великая вещь… Не то абстрактное знание, которым был так богат доктор Форестер, не те теории, которые соблазняют нас видимостью благородства, и возвышенные добродетели, а подробное, страстное, повседневное знание человеческой жизни.
…Идеализм кончил пулей в живот у подножия лестницы; идеалист был изобличен в предательстве и душегубстве. Роу не верил, что его пришлось долго шантажировать. Надо было только воззвать к его интеллектуальной гордыне и к абстрактной любви к человечеству. Нельзя любить человечество. Можно любить людей.
– Ничего, – сказал мистер Прентис. С безутешным видом слоняясь по комнате на своих длинных ногах, он на ходу чуть-чуть отдернул занавеску. Виднелась только одна звезда, остальные растворились в светлеющем небе. – Сколько времени потеряно зря!
– Зря? Трое мертвых и один в тюрьме.
– На их место найдут дюжину. Мне нужна пленка. И самый главный. – Он продолжал: – В раковине у Пула следы фотохимикатов. Там, видно, проявляли пленку. Не думаю, чтобы они отпечатали больше одного позитива. Вряд ли они захотят раздать копии нескольким лицам, а поскольку остался негатив… – Он с грустью добавил: – Пул был первоклассным фотографом. Его специальность – жизнь пчел. А сейчас пойдем на остров. Боюсь, что там мы найдем кое-что не очень для вас приятное, но вы нужны для опознания.
Они стояли на том месте, где когда-то стоял Стоун; три красных огонька на другой стороне пруда создавали в этой сереющей мгле иллюзию беспредельного воздушного пространства, словно это была гавань и фонари на носу кораблей, ожидающих конвоя. Мистер Прентис побрел к островку, и Роу отправился за ним; плотную подушку ила покрывала тонкая пленка воды. Красные огоньки – это были те фонари, которые подвешивают на дорогах, когда поврежден путь. Посредине островка рыли землю трое полицейских. Еще двоим негде было поставить ногу.
– Вот это видел Стоун, – сказал Роу. – Людей, копавших яму.
– Да.
– Что, по-вашему, здесь спрятано? – Он замолчал, заметив, как бережно полицейские всаживают лопату, словно боясь что-то разбить, и с какой неохотой переворачивают землю. Эта сцена в темноте напомнила ему темную гравюру времен королевы Виктории в книжке, которую мать у него отняла: люди в плащах что-то выкапывают прямо на кладбище; лунный свет поблескивает на острие лопат.
– Мы не знаем судьбы одного человека, которого вы забыли, – сказал мистер Прентис.
Теперь и он с волнением следил за каждым взмахом лопаты.
– Откуда вы знаете, где нужно копать?
– Остались следы. В таких вещах они любители. Поэтому, я думаю, они и перепугались, что их видел Стоун.
Одна из лопат неприятно обо что-то царапнула.
– Осторожнее! – сказал мистер Прентис. Полицейский остановился и отер пот со лба, хотя ночь была холодная. Потом он медленно вытащил из земли лопату и осмотрел ее. – Копайте с этой стороны, – распорядился мистер Прентис. – Аккуратнее. Не всаживайте лопату глубоко.
Второй полицейский перестал копать, поглядывая на то, что нашел первый, но видно было, как обоим не хочется туда смотреть.
– Вот, – сказал первый. Он воткнул лопату и стал осторожно перебирать землю пальцами, словно сажал рассаду. Потом с облегчением сообщил: – Это просто ящик.
Он снова взялся за лопату и сильным движением вывалил ящик из ямы. Это был наспех забитый фанерный ящик для продуктовых посылок. Полицейский вскрыл его острием лопаты, а второй поднес поближе фонарь. Из ящика стали доставать старинный набор предметов, похожих на реликвии, которые ротный командир посылает семье убитого бойца. Правда, тут не было ни писем, ни фотографий.
– Все, что они не смогли сжечь, – сказал мистер Прентис. Да, тут было все, что не горит в огне: зажим от вечной ручки и другой зажим, как видно, от карандаша.
– Трудно жечь вещи в доме, где все на электричестве. Карманные часы. Прентис открыл толстую заднюю крышку и прочел вслух: "Ф. Л. Д. от Н. Л. Д. на нашу серебряную свадьбу. 3. VIII–1915". Внизу было написано: "Дорогому сыну на память об отце. 1919".
– Отличный хронометр, – сказал мистер Прентис. Затем появились два плетеных браслета для манжет.
Потом металлические пряжки от подвязок. А потом целая коллекция пуговиц – маленькие перламутровые пуговицы от фуфайки, большие уродливые от костюма, пуговицы от подтяжек, брюк, от нижнего белья – трудно было поверить, что мужская одежда нуждается в таком количестве застежек. Жилетные пуговицы. Рубашечные. Запонки. Потом – металлические части подтяжек. Все, чем из приличия пристегиваются друг к другу части жалкой человеческой особи; разберите ее, как куклу, и у вас останется ящик, набитый разными защипками, пряжками и пуговицами.
На дне лежала пара крепких старомодных ботинок с большими гвоздями, стертыми от бесконечной ходьбы по тротуарам, от бесконечного ожидания на углах.
– Интересно, что они сделали со всем остальным?
– Остальным от чего?
– От частного сыщика Джонса.
Глава третья
НЕВЕРНЫЕ НОМЕРА
Это была очень скользкая, предательская, грозившая уйти из-под ног дорога.
"Маленький герцог"
I
Роу мужал; с каждым часом он все больше приближался к своему настоящему возрасту. Память возвращалась обрывками; он вспомнил голос мистера Реннита: "Я с вами согласен, Джонс"; бутерброд с недоеденной сосиской у телефона. Жалость шевелилась в сердце, но отрочество еще сопротивлялось; жажда приключений боролась со здравым смыслом, как будто от исхода борьбы зависело счастье; здравый смысл сулил всевозможные беды, разочарования, горестные открытия.
Жажда приключений не дала ему открыть Прентису секрет телефонного номера, который он почти разгадал в мастерской у Коста. Он знал, что станция обозначалась БАТ, а три первые цифры были 271, недоглядел он только последнюю цифру. Эти сведения могли быть бесценными, могли ничего не стоить. Как бы то ни было, он сохранил этот секрет для себя. Мистер Прентис потерпел поражение, теперь – его очередь действовать. Роу хотелось, как мальчишке, похвастать перед Анной: "Это сделал я!"
Около половины пятого утра к ним присоединился молодой человек по фамилии Бротерс. И зонтиком, и усиками, и черной шляпой он явно подражал мистеру Прентису; может быть, через двадцать лет портрет будет полностью совпадать с оригиналом; пока что ему не хватало патины времени: трещин горечи, разочарования, мудрого признания неудач. Мистер Прентис устало перепоручил дальнейшие поиски Бротерсу и предложил Роу место в своей машине. Он надвинул шляпу на глаза, опустился на сиденье и сказал, когда колеса зашлепали по проселочной дороге, где луна отражалась в лужах:
– Наша карта бита.
– Что же вы будете делать?
– Лягу спать. – Должно быть, на его тонкий вкус эта фраза оказалась слишком претенциозной, и он тут же добавил, не открывая глаз: – Нельзя давать воли самомнению. Через пятьсот лет для историков, описывающих Падение и Гибель Британской империи, этот маленький эпизод не будет существовать. Они найдут множество других причин. Вы, я и бедный Джонс не будем помянуты даже в сносках. Все объяснят экономикой, политикой, неудачными сражениями.
– Как по-вашему, что они сделали с Джонсом?
– Боюсь, что мы никогда этого не узнаем. Во время войны столько трупов остается неопознанными. Сколько трупов, – сонно продолжал он, – ждут воздушного налета, чтобы выгородить убийц. – И вдруг он с какой-то обидной неожиданностью захрапел.
Они приехали в Лондон вместе с рабочими первой смены; в промышленных районах из подземки выходили мужчины и женщины; аккуратные пожилые господа с портфелями и свернутыми зонтами появлялись из подземных убежищ. На Гоуэр-стрит сметали битое стекло, а какое-то здание дымилось в утреннем небе, как свечка, которую задул запоздалый гуляка. Странно было подумать, что, пока они стояли на островке среди пруда, слушая, как лопата царапает по дереву, тут шла битва за Англию. Свежий заградительный знак заставил их свернуть на другую улицу, а на веревке, натянутой поперек мостовой, болтались объявления: "Банк Барклей. Просим справляться в…", "Корнуэльская молочная. Новый адрес…", "Рыбный ресторан "Маркиз"…" По длинному пустому тротуару прохаживались полицейский и дружинник, неторопливо, по-хозяйски беседуя, а рядом висела надпись: "Неразорвавшаяся бомба". Это была та же дорога, которой они ехали вчера ночью, и в то же время разительно на нее непохожая. Как много в эти часы успели сделать люди, думал Роу: повесили объявления, изменили маршрут, привыкли к переменам, которые произошли с Лондоном. Он заметил на лицах бодрость, даже какое-то веселье; можно было подумать, что сейчас раннее утро какого-нибудь праздника. А дело, наверно, в том, что люди обрадовались, еще раз оставшись в живых.
Мистер Прентис что-то забормотал и проснулся. Он назвал шоферу адрес небольшого отеля возле Гайд-Парк-Корнер – "если он еще цел" – и вежливо предложил договориться с управляющим о комнате для Роу. Но только когда, помахав рукой из машины, он крикнул: "Я позвоню вам попозже, дорогой!" – Роу догадался, что за этой любезностью скрыта цель: его поселили там, откуда его всегда можно извлечь. А если он попробует уехать, об этом сразу же сообщат. Мистер Прентис даже дал ему взаймы пять фунтов – на пять фунтов далеко не уедешь.