На папке, стоявшей перед табличкой "август", буква "т" чем-то отличалась от предыдущих печатей – она была как бы сдвинута. То же и на папках "сентябрь", "октябрь", "ноябрь" и "декабрь".
Она вытащила августовскую папку и потрясла ее. Затем отогнула проволочные ушки, печать треснула и отвалилась.
Папка была пуста.
Она просмотрела все остальные папки 1927 года.
Пусто.
Элизабет открыла ячейку 1928 года. Все металлические папки были опечатаны той же печатью – со слегка сдвинутой буквой "т". И все пустые.
Сколько же месяцев потребовалось Алстеру Скарлетту, чтобы сотворить эту немыслимую операцию? Как он все это делал? Как вытаскивал бумаги – одну за другой?
Еще три часа назад она бы и поверить не могла в нечто подобное. А все потому, что увидела подметающую служанку и вспомнила о другой служанке, на другом крыльце. О той служанке, которая случайно услышала данное шоферу указание.
Алстер Скарлетт поехал на метро.
В тот утренний час он не мог рисковать, не мог тратить время в дорожных пробках. Тогда он опоздал бы в банк.
И верно – разве можно придумать лучшие часы для этих его "занятий"? Хаос, который царит в банке в это время, звонки, распоряжения, лихорадочная активность, связанная с изменениями биржевых курсов.
В это время, полное суеты, мало кто привлекает пристальное внимание. Даже Алстер Стюарт Скарлетт.
Теперь она понимала, что значил приказ отвезти его к станции метро.
Дрожащими руками она вскрыла папку, помеченную декабрем 1931 года.
Пусто.
Она уже дошла до середины 1934 года, когда услышала, что металлическая дверь открывается. Она быстро задвинула ящик и гневно обернулась.
В комнату, плотно притворив за собой дверь, вошел Джефферсон Картрайт.
– Я же, кажется, приказала вам оставаться снаружи!
– Господи, мадам Скарлатти, что с вами? Вы словно привидение увидели! Как вы побледнели!
– Убирайтесь прочь!
Картрайт стремительно подошел к первому ящику и наугад открыл одну из ячеек. Он увидел сломанные печати, вытащил одну из папок и открыл.
– Боже! Кажется, что-то отсутствует!
– Убирайтесь! Я вас уволю!
– Возможно… Возможно, вам и удастся меня уволить… – Джефферсон открыл еще несколько ящичков и убедился, что и там печати тоже сломаны и папки пусты.
Элизабет молча с презрением взирала на банкира.
– Вы больше не работаете в "Уотерман траст", – гневно изрекла она.
– Вполне вероятно. Позвольте. – Джефферсон мягко отстранил Элизабет и начал вскрывать остальные ящики. Дойдя до середины 1936 года, он остановился и повернулся к старой даме.
– Не так уж много здесь осталось, не так ли? Конечно, я как можно скорее представлю полный отчет о том, что отсутствует. Для вас и для моего руководства. – Он закрыл ящик и улыбнулся.
– Это конфиденциальное семейное дело! Вы никому ничего не расскажете! Вы не можете ничего рассказать!
– О, позвольте! В этих папках лежали ценные бумаги, которые можно превратить в живые деньги. Считайте, что это были деньги… Ваш сын скрылся, прихватив с собой значительную часть всей наличности Нью-Йоркской биржи! И мы даже еще не закончили осмотр. Не следует ли нам вскрыть и остальные ящики?
– Я этого не потерплю!
– Ваше право. Но я обязан сообщить руководству, что банк "Уотерман траст компани" влип в изрядное дерьмо. Только подумать, во что это выльется! Нет, я обязан немедленно сообщить обо всем.
– Вы не имеете права!
– Но почему? – Картрайт отнюдь не выглядел испуганным.
Элизабет отвернулась и попыталась собраться с мыслями.
– Мистер Картрайт, вы можете хотя бы на глаз оценить стоимость утраченного?
– Судя по тому, что мы успели просмотреть… Одиннадцать лет, примерно по три с половиной миллиона в год. Следовательно, предварительная оценка ущерба – что-то около сорока миллионов… Но мы просмотрели далеко не все.
– Тогда я прошу вас… точно оценить ущерб. Полагаю, мне не надо напоминать, что если вы хоть слово кому-то скажете, я уничтожу вас. Думаю, мы придем к соглашению, взаимно нас удовлетворяющему. – Элизабет повернулась и в упор посмотрела на Картрайта. – Мистер Картрайт, вы стали обладателем очень ценной информации, и это знание значительно повышает ваши собственные акции. Человек, которому подвалила удача, должен быть предельно осторожным.
* * *
В ту ночь Элизабет Скарлатти не сомкнула глаз.
Джефферсон Картрайт тоже провел бессонную ночь. Он сидел на табурете в наглухо закрытой комнатке в окружении кипы бумаг.
Он тщательно просчитывал все расходы Алстера Скарлетта и пришел к выводу, что, похоже, тот сошел с ума: он изъял ценных бумаг на сумму 270 миллионов долларов.
Это может привести к серьезному кризису на бирже.
Это может привести к международному скандалу, который значительно подорвет мощь "Скарлатти индастриз"… И все станет известно где-то через год, когда подойдет время конвертировать первую из утраченных порций.
Джефферсон Картрайт сложил свой отчет и засунул его во внутренний карман пиджака. Похлопал по груди, убедился, что бумаги на месте, и вышел из хранилища.
Коротким свистком подозвал дремавшего на стуле охранника.
– О, мистер Картрайт, как вы меня испугали!
Картрайт вышел на улицу.
Поглядел на слегка посветлевшее небо – скоро утро. Это утро принесет ему все.
Ибо он, Джефферсон Картрайт, отставной герой футбольных полей Вирджинского университета, женившийся на деньгах и потерявший их, держал в кармане ключ ко всему тому, что было ему в жизни так необходимо.
Он снова мчался по полю, и снова толпа зрителей ревела от восторга.
Гол!
Теперь его ничто не остановит.
Глава 13
Двадцать минут первого. Ночь. Бенджамин Рейнольдс сидит в удобном кресле в своей квартире в Джорджтауне. На коленях у него лежит одна из шестнадцати папок, переданных "Группе 20" из офиса генерального прокурора, которые он разделил поровну с Гловером.
Под давлением конгресса, особенно сенатора от Нью-Йорка Браунли, сотрудники генерального прокурора были вынуждены проделать огромную работу – они подняли все, как говорится, заглянули под каждый камешек. Алстер Скарлетт исчез, испарился, и сотрудники генерального прокурора написали целые тома, пытаясь объяснить это таинственное исчезновение. "Группа 20", по мнению прокуратуры, тоже могла бы кое-что добавить к этим объяснениям – Рейнольдс ведь занимался прежними делами Алстера Скарлетта.
Рейнольдс почувствовал легкий укол вины за то, что заставил и Гловера заниматься этой чепухой.
Как и все подобные отчеты, этот тоже пестрел вполне банальными подробностями. Дни, часы, минуты, улицы, дома, имена, имена, имена… Возможно, для кого-то где-то эти ничего не значащие факты и фактики могли бы иметь значение. Раздел, часть, параграф, даже одно-единственное слово могли помочь кому-то открыть дверь в неизвестность.
Но никто из сотрудников "Группы 20" эту дверь открыть не мог. Утром он непременно извинится перед Гловером, подумал Рейнольдс.
Звонок телефона, раздавшийся в ночи, заставил Рейнольдса вздрогнуть.
– Бен? Это Гловер…
– Господи! Что случилось? Вы меня перепугали.
– Конечно, можно было подождать и до утра, но я не мог отказать себе в удовольствии повеселить вас, старый вы черт!
– Гловер, вы что, пьяны? Охота с кем-нибудь поругаться? Тогда ругайтесь с женой. Чем это я перед вами провинился?
– А тем, что дали мне восемь Библий, начертанных ребятами генерального прокурора. Вот что вы сделали… Так будете смеяться: я кое-что нашел!
– Тоже мне, удивили! Насчет нью-йоркских доков? Все это мне давно известно.
– Вот и нет! Я тут вспомнил сообщение из Стокгольма. От Уолтера Понда.
– И какое это имеет отношение к Скарлетту?
– А вот какое… Первое сообщение о переводе ценных бумаг в Швейцарию поступило в прошлом мае. Помните?
– Да, да, теперь припоминаю. И что?
– А то, что в прошлом году, судя по расследованию, Алстер Стюарт Скарлетт как раз пребывал в Стокгольме. И вы догадываетесь – когда именно?
Рейнольдс на минуту задумался. Боже мой, и представить невозможно – тридцать миллионов долларов!
– Уж не на Рождество ли? – тихо спросил он.
– Вполне возможно, если у шведов Рождество справляют в мае.
– Поговорим утром. – Рейнольдс повесил трубку, не дождавшись, пока помощник попрощается. Повернулся, медленно подошел к креслу, сел.
Как всегда, мысли Бенджамина Рейнольдса забежали далеко вперед: он уже думал обо всех проблемах, сложностях, которые возникнут в результате этого открытия.
Гловер пришел к серьезному выводу, основанному, правда, пока на допущении: Алстер Скарлетт замешан в той стокгольмской истории, а это означает, что Скарлетт жив. Если так, то на Стокгольмскую биржу им нелегально предъявлено к продаже огромное количество американских ценных бумаг – на тридцать миллионов долларов.
Но ни один человек на свете, даже Алстер Стюарт Скарлетт, не мог единолично распорядиться таким количеством ценных бумаг.
Один не мог. Значит, существует группа? Какой-то заговор?
Но какой? С какой целью?
И если Элизабет Скарлатти тоже в этом замешана – а чудовищная сумма предполагает и ее участие, – то почему?
Неужели он до такой степени в ней ошибся?
Возможно.
Но также возможно, что год назад он был прав. И сын Элизабет Скарлатти вытворяет то, что он вытворяет, просто чтобы пощекотать нервишки либо потому, что связался не с той компанией. А вовсе не по чьей-то указке.
Гловер расхаживал по кабинету Рейнольдса.
– Все сходится. Скарлетт прибыл в Швецию десятого мая, а письмо от Понда датировано пятнадцатым мая.
– Вижу. Я умею читать.
– Что вы собираетесь делать?
– Делать? Черт побери, а что я могу делать? Ведь ничего существенного не выявилось. Просто они обращают наше внимание на дату в письме Понда и дату въездной визы в Швецию американского гражданина. А что еще во всем этом можно усмотреть?
– Простое совпадение? Как бы не так, и вы это прекрасно понимаете. Ставлю пять к десяти, что если последнее сообщение Понда верно, то Скарлетт сейчас находится в Стокгольме.
– И предположим, что ему есть что продавать.
– А я о чем говорю?
– Но, насколько я понимаю, мы сейчас можем уподобиться тем, кто кричит "Воры!", прежде чем обнаружат пропажу. Если мы выдвинем какие-нибудь обвинения, вся семейка Скарлатти заявит, что и понятия не имеет, о чем это таком мы толкуем, и тогда законники вздернут нас как миленьких! Да этого и не придется делать. Семейка просто не удостоит нас ответом – а я знаю старую леди, она может, – и ребята на Капитолийском холме довершат остальное… Наша группа для многих словно кость в горле. Мы служим делу, которое идет вразрез с делишками тех, кто живет в этом городе. Наше дело – борьба с коррупцией, и, как вы сами понимаете, с нами хотела бы расправиться половина населения Вашингтона.
– Тогда нам следует просто предоставить информацию в офис генерального прокурора, а там уж пусть они сами с ней разбираются. Я думаю, это единственное, что нам осталось.
Бенджамин Рейнольдс оттолкнулся ногами от пола и повернулся в своем крутящемся кресле к окну.
– Да, именно так нам следует поступить. Я согласен, если вы настаиваете.
– То есть? Что вы имеете в виду? – Гловер, замедлив шаг, остановился за спиной начальника.
Тот снова крутанулся в своем кресле и уставился на Гловера.
– Полагаю, мы должны проделать всю эту работу сами. Министерства юстиции, финансов, даже бюро расследований – все они подотчетны целой дюжине комитетов. Мы не подотчетны никому.
– Тем самым мы превысим наши полномочия.
– Не думаю. И пока я занимаю это кресло, я принимаю решения, не так ли?
– Да, так. Но почему вы хотите заняться этим делом?
– Потому что вижу во всем этом что-то очень нехорошее. Я прочел это в глазах старой дамы.
– Сомнительная логика.
– Но для меня вполне убедительная.
– Бен, а если вы увидите, что мы сами не в состоянии с этим справиться, вы обратитесь к генеральному прокурору?
– Клянусь.
– Хорошо. С чего начнем?
Бенджамин Рейнольдс встал из-за стола.
– Где сейчас Кэнфилд? Все еще в Аризоне?
– Он сейчас в Фениксе.
– Вызовите его сюда.
Кэнфилд. Непростой человек для непростых заданий. Рейнольдс не любил его, да и нельзя сказать, чтобы полностью доверял. Но он работал быстрее и четче всех остальных.
А если бы он решил продаться, Рейнольдс быстро бы это определил. Так или иначе, Кэнфилд был все еще недостаточно опытен, чтобы скрыть предательство.
В крайнем случае, чтобы вызнать всю правду о деле Скарлатти, он, Рейнольдс, готов пожертвовать и Кэнфилдом, пусть хоть предаст – таких Кэнфилдов найти можно.
Да, Мэтью Кэнфилд – это хороший, правильный выбор. Если он раскроет эту историю со Скарлатти и будет при этом действовать так, как и подобает сотруднику "Группы 20", – отлично. Если же он получит иное предложение – предложение, против которого не сможет устоять, – его отзовут и уволят.
Они его уничтожат. Но будут знать правду.
Бен Рейнольдс подивился собственному цинизму. Но других вариантов не было: кратчайший путь разрешить загадку Скарлатти – послать на дело Мэтью Кэнфилда. Он будет играющей пешкой.
Пешкой, которая сама же перекроет себе все пути.
Кэнфилд окажется в западне.
Глава 14
Элизабет никак не могла уснуть: она то и дело вставала, чтобы записать то, что приходило ей в голову. Она записывала факты, совпадения, даже то, что представлялось совсем уж сомнительным. Она рисовала маленькие квадратики, вписывала в них имена, названия мест, даты и пыталась как-то связать их. К трем часам утра она получила следующую схему событий.
Апрель 1925 года. Алстер и Джанет поженились всего лишь через три недели после помолвки. Почему столь поспешно? Алстер и Джанет отплывали на пароходе компании "Кунард" в Саутгемптон. Алстер забронировал места еще в феврале. Как он мог знать заранее, когда они поженятся?
С мая по декабрь 1925 года около восьмисот тысяч долларов переведено "Уотерман траст" в шестнадцать различных банков Англии, Франции, Германии, Австрии, Голландии, Италии, Испании и Алжира.
С января по март 1926 года из банка "Уотерман" изъято ценных бумаг на сумму приблизительно 270 миллионов долларов. В настоящее время рыночный денежный эквивалент их колеблется между 150 и 200 миллионами. К февралю 1926 года банком оприходованы все счета, подписанные в Европе Алстером и Джанет. К марту поведение Алстера значительно меняется – он начинает явно отдаляться от жены.
Апрель 1926 года. Рождается Эндрю. После крестин Алстер исчез.
Июль 1926 года. Получены подтверждения из четырнадцати европейских банков – на их депонентах ничего не значится. В двух банках – в Лондоне и в Гааге – остались суммы, равные соответственно двадцати шести и девятнадцати тысячам.
Такова была хронология событий, предшествовавших и последовавших за исчезновением Алстера. И эта хронология свидетельствовала о существовании определенного замысла: билеты на пароход, заранее заказанные в феврале; скоропалительный брак; странно затянувшийся медовый месяц и бесконечные переезды с места на место; создание депозитов и быстрое снятие хранящихся на них сумм; изъятие ценных бумаг и, наконец, исчезновение самого Алстера. И все это происходило с февраля 1925-го по апрель 1926 года. План, рассчитанный на четырнадцать месяцев и исполненный с потрясающей точностью, вплоть до беременности, ускорившей заключение брака (если, конечно, в этом вопросе Джанет можно было верить). Был ли Алстер способен на такие четкие действия? Этого Элизабет не знала. Она, по сути, вообще очень мало знала своего младшего сына, а бесконечные отчеты, составленные следователями, затуманивали его образ еще больше: человек, чей портрет складывался из этих отчетов, не был способен ни на что, кроме распущенности.
Она знала, откуда начинать поиски. С Европы. С банков. Не со всех – это она прекрасно понимала, лишь с некоторых. Ибо банковская практика – без учета роста оборотов и диверсификации – со времен фараонов оставалась неизменной. Вы вкладываете деньги – и вы изымаете деньги. И по необходимости или удовольствия ради эти деньги идут куда-то еще. Вот это "куда-то" Элизабет и собиралась выяснить. Куда именно переводились деньги, поступавшие из "Уотерман траст" на счета шестнадцати европейских банков.