Глава 58
Поли чувствовал себя обновленным.
Он покидал городок Леркара-Фридди в только что купленной ветровке, которая защищала его от утреннего холода, а за спиной у Поли был рюкзак, полный еды и других вещей, нужных для поездки в Позитано.
Впервые за всю свою короткую жизнь он по-настоящему убедился в волшебной силе денег.
Что он стал бы делать, если бы не сообразил достать деньги из карманов двух убитых мужчин? Впрочем, глупо задавать себе этот вопрос. Он голодал бы и мерз. А когда добрался бы до пристани в Палермо, ему пришлось бы пробираться на паром тайком и стать безбилетным пассажиром, потому что билет купить было бы не на что.
Но деньги надо показывать с осторожностью. Это опасная штука. Когда он, например, достал деньги, чтобы заплатить хозяину магазина за ветровку, тот посмотрел на него с любопытством и спросил, какой это банк он ограбил. Хозяин пошутил, но у него могло возникнуть подозрение, откуда у маленького мальчика столько денег, и тогда бы он позвонил в полицию.
После этого Поли стал осторожнее и расплачивался за другие покупки только мелкими купюрами. И покинул Леркара-Фридди как можно скорее на тот случай, если человек, продавший ему ветровку, и в самом деле спохватится и решит обратиться в полицию.
Он так торопился, что даже не остановился перекусить, и в животе у него бурчало. Он никогда еще не был так голоден и все гадал, сколько времени человек может прожить без еды. Потом он принялся думать о большой булке, о сыре, салями и прочем продовольствии у себя в рюкзаке.
Отойдя с полмили от города, Поли сошел с дороги, нашел лужайку у ручья и присел поесть.
Первые куски хлеба и салями, которыми он набил рот, показались ему самой вкусной в жизни едой. Это было так здорово, что Поли захотелось, чтобы мама увидела, как он радуется. Она постоянно огорчалась из-за того, что ее сын не находит удовольствия в еде. Потому он и такой худой. Всем известно, что если ты ешь без аппетита, то никогда не поправишься.
Но при одной мысли о маме удовольствие от еды сильно померкло. Поли попробовал позвонить ей перед самым выходом из города, но снова никто не ответил. Он очень беспокоился. Где же она была все это время?
Глава 59
Ночью что-то разбудило Джьянни Гарецки.
Из-за надетой на лицо светло-зеленой стерильной маски он просыпался медленно. Вот уже восемнадцать часов он провел в особом больничном кресле в отделении реанимации в больнице Монреале и ждал, когда же пробитое пулями тело Витторио Баттальи решит, жить его хозяину или умереть.
Джьянни покидал свой добровольный пост только для того, чтобы поесть или зайти в ванную. Он не только не хотел пропустить те слова Витторио, которые могут оказаться его последними словами, но и чувствовал себя неуютно при мысли о том, что оставит друга беспомощным и беззащитным перед теми, из-за кого он и угодил в больницу.
Взглянув на Витторио, Джьянни подумал, что он теперь немногим больше, чем трубопровод. Какие-то жидкости вливались в него по одной системе трубок и выливались по другой системе, а на стене у него над головой попискивали и пританцовывали светящиеся линии мониторов.
Джьянни решил, что попискивание и разбудило его.
– Эй…
Джьянни обернулся и обнаружил, что Витторио смотрит на него замечательно ясными глазами.
– Кто же ты такой? – заговорил Батталья. – Господь Бог или треклятый дьявол в стерильной маске?
Джьянни встал, взял Витторио за руку и постоял, глядя на него. Он был растроган. Ведь он, пожалуй, и не верил, что Витторио выкарабкается.
– Схожу за медсестрой, – сказал он.
– Черта с два ты сходишь за ней! Поговори со мной сначала. – Витторио надолго закрыл глаза, потом снова открыл их. – Сколько я был в отключке?
– Восемнадцать часов.
– Господи Иисусе! А что полиция и мафия?
– Интересовались, побывали в больнице. Но у тебя здесь есть друзья.
– Кто?
– Лючия, ее двоюродная сестра, она врач, и еще одна славная женщина в приемном покое, которая сказала о тебе все, что следовало им сказать.
Батталья смотрел на него с подушки.
– А еще у меня есть ты.
Джьянни промолчал.
– Есть новости о Поли?
Художник покачал головой.
– Что мне больше всего ненавистно, – сказал Батталья, – так это то, что вся тяжесть теперь обрушилась на тебя. А я, как дурак, лежу и писаю в трубочку.
– Но ведь я здесь для того, чтобы нести какую-то тяжесть, Витторио, – возразил Джьянни.
– Ты и сам понимаешь, что ничего такого не должен был делать.
– Какого дьявола я не должен? Это самый главный мой долг, главнее нет.
Медсестра услышала, как они препираются, отругала Джьянни за то, что он не позвал ее, и немедленно привела парочку докторов.
Прошло не меньше часа, прежде чем они снова остались одни и смогли возобновить разговор.
– Говори, что мне делать, – сказал Джьянни.
Витторио дышал прерывисто: врачи его утомили.
– Отправляйся к Пегги в наше убежище, – заговорил он. – Поскорее. Она, наверное, уже считает меня убитым, и неизвестно, что теперь предпримет.
– А если ее там нет?
– Если она по какой-то причине уехала, то оставила записку. Справа от задней двери есть куст. За ним один из камней в стене вынимается. Вытащи его. Если записка оставлена, то лежит там.
– А если там нет ни Пегги, ни записки?
Витторио посмотрел Джьянни в глаза:
– Не уверен, что могу тебе ответить.
Джьянни не мог припомнить, чтобы Витторио когда-либо испытывал в чем-то неуверенность.
– Я хотел было предложить тебе вернуться сюда и все обсудить, но думаю, лучше потолковать прямо теперь, – сказал Витторио.
Он потянул воду через соломинку. Цвет лица у него был хороший, но, как думал Джьянни, скорее всего за счет повышенной температуры плюс переливание крови.
– Прежде чем уехать, повидайся с Лючией и ее сестрой, – посоветовал Батталья. – Предупреди, что можешь позвонить им с новостями для меня. Ты считаешь, что им можно доверять?
– Ты был бы уже мертв, если бы им нельзя было доверять. Да и я, вероятно, тоже.
– Это понятно. Но если им к титькам приткнут электропровод, то добьются, чего хотят. Так что разговаривай поосторожнее. – Он уставился в потолок, словно там было написано все, что он надумал. – Если Пегги в доме, не говори ей, где я и что случилось. Скажи, что я в полном порядке и веду розыски Поли по горячим следам. Скажи, что просто приехал рассказать ей о том, как идут дела, и успокоить ее. Потом вернешься ко мне. И держись полным оптимистом.
– Я всегда так держусь.
Витторио поморщился и закрыл глаза от приступа боли, потом ему стало легче.
– Если Пегги в доме нет, а есть записка, – продолжал он искаженным голосом, – позвони и расскажи Лючии, что там написано. Разумеется, если в записке что-то очень личное, ты просто возвращаешься как можно скорее и рассказываешь все мне самому. – Витторио с трудом глотнул воды. – Если записки нет и нет Пегги, если она не вернется через час-другой, возвращайся, и мы вместе что-нибудь придумаем.
Витторио в изнеможении опустил голову на подушку и повернулся лицом к Джьянни. Мышцы нижней челюсти расслабились, и весь он как будто уменьшился. Неестественный румянец исчез.
– Послушай, – произнес он упавшим голосом, – все это чепуха. Давай-ка перейдем к самой сути. Если ты потерпишь неудачу. Если не сможешь вернуться ко мне. Если я умру или что-то в этом роде. Помни, с чем тебе придется иметь дело. – Витторио глотнул побольше воздуха. – Ты будешь иметь дело с Дарнингом, который стоит за всем этим дерьмом. Будешь иметь дело с Доном Донатти, который лижет задницу Дарнингу и делает все, что тот прикажет. Прибавь еще нового сицилийского хмыря Майкла, который скорее всего продолжит для Донатти то, что начал Равенелли. И у всех у них на уме только одно… – Глаза Витторио превратились в два черных отверстия. – Убить мою жену.
Джьянни уже собрался уходить, но Витторио с неожиданной силой удержал его за руку.
– Дай мне твой пистолет, – попросил он.
Джьянни поглядел на него. Температура, как видно, снова поднялась, потому что лицо у Витторио побагровело.
– Если какой-нибудь сицилийский молодчик явится сюда в докторском халате, чтобы прикончить меня, – сказал Батталья, – я не хотел бы ухватиться вместо оружия всего лишь за собственный член.
– А где ты будешь держать пистолет?
– Между ног. Где же еще?
Джьянни достал пистолет и убедился, что он на предохранителе.
– И глушитель, – напомнил Витторио.
Джьянни вынул глушитель из другого кармана, надел его на дуло пистолета и сунул сильно удлинившееся оружие Витторио под простыню.
Они посмотрели друг на друга. Джьянни тяжело было оставлять Витторио одного.
– Прекрасная возможность избавиться от нескольких докторов, – сказал он.
Джьянни вывел свою машину с муниципальной стоянки и приехал к дому доктора Курчи к тому времени, как Елена и Лючия пили утренний кофе.
– Он пришел в себя часа полтора назад, – объявил он. Лючия прижала ладони к щекам.
– Вчера вечером я поставила свечу за его здоровье.
– Голова у него ясная? – спросила врач.
– Совершенно.
– Хорошо. Но пока еще остается угроза инфекции. Я осмотрю его попозже.
– Вы обе были великолепны. Если бы не вы, Витторио умер бы.
– Это еще может случиться, – заметила доктор Курчи.
– Я понимаю. Но сейчас он жив.
Лючия налила Джьянни кофе, и он с благодарностью выпил его.
– Я должен попросить об одной любезности, – сказал он. – Я улетаю на материк сегодня утром и, возможно, мне нужно будет кое-что сообщить Витторио попозже, днем. Могу я позвонить одной из вас?
– Я буду дома, – ответила Лючия и написала для Джьянни номер телефона.
Он с трудом удержался, чтобы не стиснуть ее в объятиях.
Джьянни добрался до аэропорта Палермо, успел на утренний восьмичасовой рейс до Неаполя и был там меньше чем через час.
Его беспокоило, что оружие он взять с собой не может: не пройти через таможню. Однако никому из оставшихся в живых членов "семьи" Равенелли лицо его не было знакомо, и он надеялся, что не возникнет необходимости в применении оружия.
Он взял напрокат "форд" и двинулся по той же чудесно красивой прибрежной дороге, по которой они проехали вместе с Мэри.
Это было всего четыре дня назад, но казалось, что прошел целый год.
Где теперь Мэри, с кем она трахается и кого продает?
Не то, чтобы он проклинал ее.
Но Бог ты мой, что она променяла на этот вшивый миллион!
Как она может с этим жить?
Такая женщина…
А он любил ее.
И отчасти продолжает любить.
Тропинка ко входу в дом была так замаскирована деревьями, кустарником и сорной травой, что Джьянни дважды проехал мимо, прежде чем обнаружил ее.
Пробираясь по ней, он мысленно молился о счастливом сюрпризе, хотя вообще-то молился крайне редко. Но он так нуждался в чуде!
Однако не было нынче никаких признаков чуда. Разве что сверкание солнца на листве, редкие птичьи вскрики да небо, такое глубокое и синее, что верилось: вот он, прямой путь к Богу.
Рядом с домом Джьянни увидел машину. Значит, Пегги дома… но он тут же спохватился: если бы это было и в самом деле так, то возле дома стояли бы две машины, потому что Витторио оставил свою здесь.
Может, Пегги просто поехала за чем-то в Равелло? Впрочем, на это надежда слабая.
Джьянни поднялся по ступенькам, постучал в дверь и подождал. Постучал еще раз и подождал подольше. Пугающая тишина.
Толкнул дверь – она была заперта. Вспомнив, как Витторио шарил наверху за дверной рамой в тот вечер, когда они сюда приехали, Джьянни сделал то же самое и нащупал ключ.
Отпер дверь и вошел.
– Пегги?
Ему не откликнулось даже эхо.
Он обошел одну за другой комнаты маленького дома. В кухне на дровяной печке стоял кофейник. Джьянни открыл дверцу печки и увидел золу. Потрогал – зола холодная.
В спальне, которой пользовались Пегги и Витторио, постель была постлана, и поперек кровати лежала ночная рубашка Пегги. Сам не зная зачем, он поднял рубашку и вдохнул слабый запах духов. Это был запах Пегги, ее духи, но Джьянни вдруг подумал о Мэри Янг. Те же воспоминания пробуждало прикосновение к легкой ткани. Он готов был целый час глядеть на эту рубашку.
Идиот!
Джьянни положил рубашку на кровать, оставил комнату и вышел из дома через заднюю дверь.
Увидел куст справа от двери возле каменной стены дома, как и говорил ему Витторио. Потрогал камни – один, другой… наконец нашел тот, что вынимался. В отверстии лежал бледно-голубой конверт в прозрачном полиэтиленовом пакете. Джьянни взял пакет, поставил камень на место и вернулся в дом.
Он расположился в кухне. Дотронулся до пакета – и ощутил покалывание в кончиках пальцев; стиснуло горло.
Разозлившись на себя за это волнение, решительно достал конверт из пакета. Конверт был не надписан и не запечатан, в него были вложены исписанные листки бумаги такого же цвета, как и конверт.
Письмо было помечено вчерашним числом, время шесть часов вечера.
"Любовь моя,
вот уже больше трех дней прошло с тех пор, как вы с Джьянни уехали, и я пишу это письмо с ужасным предчувствием, что ты, возможно, не вернешься, чтобы прочитать его. На тот случай, если я ошибаюсь и ты его прочтешь, я и хочу сообщить тебе, что я сделала и почему.
Для меня сейчас имеет значение только Поли. Я хочу освободить его из рук этих скотов. Хочу, чтобы для него кончился этот ужас. И понимаю, что только я могу добиться освобождения моего сына. Вот что я сделаю.
Через несколько минут я уезжаю звонить Генри Дарнингу в Вашингтон. Предложу ему сделку. Поскольку Генри нужна я, и более никто, я отдам ему себя в обмен на то, что он передаст Поли в отделение Красного Креста…
В какой-то мере я рада, что тебя здесь нет. Я знаю, что ты стал бы меня удерживать. А я не хочу, чтобы меня удерживали.
Мучительнее всего, что я так люблю тебя. Невероятно горько, что ты и Поли страдаете по моей вине. Любовь к тебе – великое чудо в моей жизни. Оно помогает мне меньше стыдиться того, чем я была раньше.
Я чувствую себя обокраденной. Я могла бы любить тебя еще сорок лет. Но, вероятно, я слишком жадная. Если у тебя было десять лет такой любви, как наша, ты не вправе требовать большего. Такое не измеряется количеством времени.
Любовь моя, десять лет с тобой значат для меня куда больше, чем значили бы пятьдесят с любым из встреченных мною мужчин. И потому не жалей меня. Мысль о твоей жалости для меня невыносима. Если ты все-таки станешь жалеть обо мне, я стану являться к тебе призраком. Если ты не умрешь раньше меня. Тогда за тобой право старшинства, и ты можешь явиться первым.
Но, Боже милостивый, я все-таки надеюсь, что ты не погиб. Ужасно, если Поли потеряет нас обоих. А тебя он всегда любил очень сильно. Он просто боготворит тебя. Своего папу. Прошу тебя, очень прошу, не умирай, любовь моя.
Ну вот. Теперь я начинаю плакать. Вела себя хорошо, а потом распустила слезы. Не могу написать тебе пристойную прощальную записку, не смешав ее со слезами.
Но я надеюсь, что сказала все. А чего не договорила, ты и сам уже знаешь.
Если ты жив, забери Поли из отделения Международного Красного Креста в Неаполе. Если ты погиб, он знает, что надо обратиться к моей сестре в Вермонте. Я рассказывала ему о ней достаточно, имея в виду возможные неожиданности вроде теперешней. Но кто мог подумать о таком, кто мог предположить? Прошу тебя, пожалуйста… вспоминай обо мне радостно.
Люблю. Я".
Джьянни некоторое время посидел, держа в руках это письмо. Думал он о сердцах, вмещающих так много любви по сравнению с другими.
Глава 60
Реактивный самолет, принадлежащий корпорации "Галатея", поднялся в воздух из аэропорта Кеннеди в семь восемнадцать пополудни. На борту, кроме летного экипажа из четырех человек, находились только Дон Карло Донатти и два его личных охранника. В оборудовании пассажирского салона роскошь сочеталась с удобством, и Донатти имел возможность все восемь часов перелета спать в собственной отдельной спальне на кровати нормального размера. И потому, когда он вышел из самолета в гражданском аэропорту Палермо, вид у него был свежий, отдохнувший и ухоженный, чему Донатти придавал серьезное значение.
В Палермо было девять тридцать пять утра.
Дон Майкл Сорбино ждал Донатти на гудронированной дороге возле трех черных, низкой посадки, бронированных седанов и в окружении полудюжины своих людей. Два босса обнялись и обменялись любезностями. Немного погодя кортеж из трех машин покинул аэропорт и взял направление на Партинико.
Часом позже Сорбино и Карло Донатти вошли в здание белой виллы классического стиля только вдвоем. Остальные либо топтались у машин, либо прохаживались по двору.
Один из числа внутренней охраны Сорбино вручил Донатти большой медный ключ, и дон в одиночестве поднялся по лестнице и отпер ключом высокие створки двойных дверей. Он закрыл дверь за собой и предстал перед женой Витторио Баттальи, стройной, темноволосой женщиной, которая сидела у окна с открытой книгой на коленях.
Так вот она какая, подумал он и почувствовал короткую вспышку возбуждения, на которое давно уже не считал себя способным. Ничего сексуального, хотя она, безусловно, была привлекательна как женщина. Возбуждение было связано с осознанием того, кем и чем она была и причиной каких событий послужила. А самое главное – с тем, чего он от нее ожидал в дальнейшем.
– Я Карло Донатти, – представился он.
Заговорил он по-английски и ждал от нее ответа. Но ответа не последовало. Она просто сидела и смотрела на него.
– Вы не знаете, кто я такой? – спросил он.
– Откуда мне знать?
Голос равнодушный, лицо безразличное.
– Витторио никогда не упоминал обо мне?
Пегги покачала головой.
Донатти пододвинул себе стул и сел к ней лицом. Он был поражен тем, что Витторио Батталья не нарушил клятву молчания. И это после всего, что было. Это обрадовало Дона Карло Донатти.
– У вас есть достаточные причины узнать мое имя, – сказал он. – Десять лет назад именно я дал задание Витторио убить вас.
– Вы были его боссом? – не пошевельнувшись, спросила Пегги.
– Да, я был им. А также тем, кто спас вашу жизнь вчера.
– Как же вы это сделали?
– Не позволив застрелить вас. Вопреки тому, что было мне приказано.
– И кто вам приказал?
– Вы должны были бы уже знать, кто желает вам смерти.
Пегги промолчала.
– Генри Дарнинг, – сказал он.
– Не понимаю. – Пегги сдвинула брови.
– Я должен был устроить так, чтобы выследили, откуда вы во второй раз станете звонить Дарнингу, и застрелили вас. Вместо этого я велел доставить вас сюда.
– А что вы сказали Генри?
– Что вы наконец-то мертвы. На этот раз по-настоящему.
– Понятно, – проговорила она, все так же глядя на Донатти. – Теперь расскажите мне о главных вещах.
– О каких же это?
– О которых вы умолчали.
– О чем я, по-вашему, умолчал? – Донатти улыбнулся.