Такая откровенность потрясла Ивлеву, и она посмотрела на него с неподдельным изумлением.
- Да, тяжелая миссия нам с вами предстоит. Надо подробнее все это обсудить после отпуска. Метельский известит вас, - завершил беседу патрон.
Когда Маша медленно покидала сановный кабинет, ноги не подчинялись ей, заплетаясь одна за другую. Лишь в секретариате, когда к ней подскочил Метельский, ей удалось унять внутреннюю дрожь.
- Ну, Машер, не так страшен черт, согласна? С шефом всегда договориться можно, поверь мне - матерому функционеру, - с довольной усмешкой сказал Колобок, - ну а со мной иметь дело - сплошное удовольствие, не так ли? В отпуск-то к закордонным предкам двинешь как всегда? Созвонимся, Машер?
Ну и обстановочка! Стены давят, будто потолок вот-вот рухнет, сам воздух от напряжения звенит. Будто кругом все невидимой какой-то стальной паутиной затянуто. Похоже, что этот монстр из ума выжил? Что на самом-то деле замыслил? Куда клонит? - размышляла Маша, пытаясь сбросить с себя омерзительный осадок от визита к боссу.
О таком крутом повороте она раньше и подозревать не могла.
* * *
На венском вокзале Мимозу встречали родители: оба худые, похожие на два тонких деревца с недавно облетевшей листвой. Как постарели, а я о них так мало думаю! - кольнуло в ее дочернем сердце.
Жили они в Гринциге - старинном аристократическом квартале, разделяя просторный особняк с соседями - тоже семьей нашего дипломата. Отец Силантий Семенович был сотрудником при ООН, редко бывал дома. Мать Елена Ивановна писала маслом натюрморты и ландшафты, проводя свободное время на природе. Изредка муж присоединялся к ней - он был художником-любителем. Маша не унаследовала родительской тяги к живописи, хотя разбиралась в ней довольно сносно и охотно бродила по галереям и выставкам. Гулять по великому городу могла часами - от Штефанплац к Бельведерскому дворцу с его роскошным парком либо от Шведенплац через мост к театру "Одеон". Иногда с любопытством разглядывала фасады домов и нарядную пеструю толпу на знаменитой Кертнерштрассе. Так провела она первые дни отпуска, слегка окунувшись в уютную атмосферу австрийской столицы. Но не надолго.
Однажды утром Маша увидела из окна соседку - супругу советника Лаврина, спешащую к маленькому "фольксвагену". Столкнувшись с советницей через день во дворе, полюбопытствовала:
- Куда это вы, тетя Лера, так рано ездите? Уж не на рынок ли?
- Да нет, Машенька, не догадываешься? На службу, в церковь езжу, милая, - призналась соседка.
- В католическую?
- Да что ты, деточка, - в нашу! Ты разве не знаешь, что в храм Святого Николая еще в 1899 году сам царь на освящение приезжал?
- А где эта церковь-то, далеко?
- Ах, детка, ты и этого не знаешь! Да рядом с нашим посольством. Поедем со мной в воскресенье - сама увидишь, - с готовностью предложила тетя Лера.
Услышав о желании дочери пойти в церковь, отец согласился спокойно, но Елена Ивановна сказала:
- К чему это тебе, Мими? Ты еще молодая. Это нам, старикам, уже нечего терять - нас не уволят и в Инту не сошлют. Правда, Силантий? А вот ты, Машенька, всю карьеру себе испортишь!
- Да Машка ведь у нас - беспартийная! К тому же, Леночка, сейчас другие времена, вот увидишь - скоро все будет можно! Оставь дочь в покое, пусть идет! - увещевал супругу Силантий Семенович.
Когда Мими вместе с советницей входили в церковь, каждение уже началось, и прихожане замерли в низком поклоне. Потом голоса певчих взлетели высоко к самому куполу и устремились вниз, наполняя все внутреннее пространство невидимой силой, обволакивающей всех молящихся. Маша заметила, что с правой стороны к ней стала боком приближаться высокая дама. В ее орлином профиле, крупных брильянтовых серьгах и черных волосах, уложенных короной на горделивой голове, чудилось что-то инфернальное. Инстинктивно отодвинувшись от нее, Мария смотрела на закрытые врата алтаря. Внезапно они открылись - началась "Херувимская песнь", о которой она до сих пор понятия не имела. Через минуту стала задыхаться, ощутив, что земля уходит из-под ног. Крепкие руки тети Леры успели подхватить ее и прислонить к колонне. К горлу подступила дурнота.
- Мне бы выйти, - жалобно пролепетала она.
- Терпи! - тихо приказала советница.
Наконец прихожане двинулись к причастию. И когда "бриллиантовая незнакомка" отдалилась от Маши, ей как-то сразу полегчало. По окончании службы она стояла вместе с тетей Лерой на крыльце, которая раскланивалась со всеми. Мимо них проплыла и "бриллиантовая дама" в сопровождении пожилого грузного спутника, приветливо кивнув.
- Кто она? - нервно спросила Мими, остро всматриваясь в орлиный профиль.
- Это - княгиня Орликовски с мужем.
- Княгиня?! А кто они вообще?
- Как кто? Прихожане постоянные, почему они тебя интересуют, а?
- Со мной что-то странное случилось, тетя Лера, когда она ко мне приблизилась! Вы разве не заметили?
Советница недоуменно пожала плечами:
- Нет-нет, деточка, этого не может быть! А вот почему в обморок во время "Херувимской" падают, я тебе потом объясню! - строго сказала она и заботливо взяла Машу под руку.
По дороге домой советница медленно произнесла:
- Никогда ни на кого не думай, будто кто-то на тебя порчу навел и тем более в церкви, где ты перед самим Господом стоишь! Знаешь ли, отчего ты в обморок чуть не свалилась? - от грехов своих нераскаянных! Так бывает иногда с "новоначальными". Гм, на исповедь тебе нужно, деточка, слышишь?
- Ах, тетя Лера, боюсь я… гм… да и молитв-то, кроме "Отче наш", не знаю вовсе. Вот профессор мой, покойный Конрад Федорович, верующим был, но мало говорил со мной о вере. А вот недавно открылось мне, что неведомые человеку силы действительно есть, да-да, здесь же на земле!
- Скажешь тоже - "силы неведомые"! Знаешь ли, как они на самом-то деле называются, а? Очень просто - бесовскими! А ты, судя по всему, уразумела так, что если дьявол существует, то и Бог, наверное, тоже? Значит, к вере как бы "от противного" идешь - с "черного хода". Гм, и так бывает, но это все же лучше, чем в безбожницах ходить! Расскажи-ка обо всем священнику, не медли! Знаешь, как наш отец Варсонофий глубинно исповедует?
О том, что было через неделю в храме Св. Николая, Маша вспоминала сквозь туман. Потом спросила тетю Леру об игумене Варсонофии, кем он раньше был?
- На подлодке служил, болел долго… по воле Божией постриг принял. Ну, а в Вену к нам попал, наверное, потому, что языки знает и вообще очень образован. Но это всего лишь мои мирские догадки, не более того…
* * *
Мария приближалась теперь к тому сокровенному переживанию, давно забытому. К тому, что в раннем детстве вызывало в ней душевный трепет. Вспоминала, как вместе с бабушкой Фаиной и тетей Клавой ходили из Лопатинска в ближнюю деревеньку Старый Ручей, где на высоком холме стоял светлый с голубыми куполами храм. И тот весенний день, когда все говорили друг другу: "Христос воскресе!"
"Как могла я столько лет без этого жить?! Свято верить в диамат-истмат?!" - теперь эта мысль ужасала ее….
* * *
Перемену в душевном состоянии дочери родители вскоре заметили и деликатно дали понять, что желают побольше узнать о ее московской жизни. И Маша наконец решилась поговорить с отцом о своем новом назначении. Силантий же Семенович, будучи уже много лет советником при ООН, был политиком весьма искушенным, чтобы сразу понять, откуда "ветер дует". И удивился чрезвычайно.
- Пойдем-ка, Мими, прогуляемся, - сказал он вдруг, молча обведя глазами стены и телефон, - погода сегодня отличная!
- Просто замечательная, папа! - усмехнулась дочь, разыскивая зонт в коридоре.
Беседу продолжили под проливным дождем.
- Наши "бонзы"-то застолбить себе хотят то, что пока еще государству принадлежит, понимаешь, Мими? - стать совершенно открытыми собственниками, то бишь капиталистами жаждут! Ведь и золото партии уже давно за рубеж переправляют. А для чего? Да чтобы потом присвоить. Если страну нашу хорошенько тряхнуть - вниз головой подвесить, ну тогда все возможно будет…
- Да как же это, папа?
- Ну к примеру, можно команду наверху поменять, что, кстати, наш генсек неподражаемый уже начал. Хаос потом спровоцировать. Под лозунгом свободы и демократии, "под шумок" насадить во власть частный капитал. Вот увидишь, скоро нечто подобное случится, может, и Союза не будет, и страна расколется на части!
- Да это же уму непостижимо, папа! Ты действительно в этом уверен?!
- Ну, эдак процентов на семьдесят, я ведь многого даже тебе, Машенька, рассказать-то не могу, - твердо произнес Ивлев и, вздохнув, добавил: - Твоя должность, гм… странно как-то - овце беспартийной в ЦК предложили? Может, им нужны сейчас такие, кто за власть бороться не будет, ну, "лошади рабочие", а? Вообще-то откажись-ка ты, дочь! Уходи оттуда, иначе все равно съедят, слышишь?
- Я и сама так думаю, папа! Только из Академии уходить жаль.
- Конечно, но твоя ситуация может стать опасной. Лучше б тебе даже в Москву не возвращаться, а? Нам с матерью уже ничто не грозит, в лагерь не загонят, - не те теперь времена!
- Ты это что, серьезно, паа?! Да как же… гм… нет, я без России жить не смогу! - взволновалась не на шутку Мария, растерянно глядя на отца. А он тихо проговорил:
- Ну, Мими, успокойся, придумаем что-нибудь…
* * *
В воскресенье после литургии Маша дождалась игумена. Поведав о своих делах, просила у него совета.
- Да стоит ли вам, Мария, жизнью из-за должности рисковать? А если все же не отступите, то ради чего?
- Ну в общем, отец Варсонофий, я изучаю, как мысли писателей, ученых, политиков влияют на людей, как проникают в сознание общества.
- Что ж, тема-то очень нужная, ведь необходимо знать, какими идеями будет охвачен наш народ. Но учтите, Мария, что прежде надо бы подумать о спасении своей души, а потом - о судьбе народа.
- А что же может важнее-то быть, чем судьба родины, батюшка Варсонофий? - удивленно воскликнула Маша.
- Ну если вкратце сказать, то родина человека ведь на небе, а не на грешной земле. А если он родину-то земную выше Небесной родины вознесет - что тогда будет? Суета сует и томленье духа.
- Гм, а как же, отец Варсонофий?
- Вдумайтесь-ка, если у вас идея спасения России на первом плане стоит, то Бог-то на второй план отодвигается, не так ли? Вам решать - бороться ли сейчас за справедливость самозабвенно или прежде всего к жизни духовной обратиться. Ну, как батюшка Серафим Саровский сказал: спасайся сам, и вокруг тебя спасутся и другие!
Эти слова игумена глубоко взбудоражили Машу, вызвав в душе острое несогласие с ним. Но что-то все же остановило ее от возражений ему.
"Да как же так, - думала Мими, бредя по темным венским улицам, - почему я сначала о своем собственном спасении печься-то должна, а не о служении родине?! Разве это угодно Богу? Разве отдавать свои силы на благо ближних - не долг христианина? Разве при этом Господь непременно на второй план отодвинут будет? Не вмещаю того, что игумен говорит! Видимо, я не доросла еще".
Через неделю Маша рассказала отцу Варсонофию о встрече с "черным пришельцем", столь потрясшей ее, до сих пор не дававшей покоя. Выслушав ее со вниманием, игумен спросил:
- А вы не припомните, что предшествовало той встрече-то? Ведь демоны просто так, без причины никогда не являются людям! Не упоминали ль при ком-то вслух о враге рода человеческого?
- Да нет, батюшка… а, впрочем, ну, не я сама, а в моем присутствии, да, было так, - и в памяти Мимозы вспыхнула вдруг сцена с выходкой Ники Редозуб, однажды в окружении гостей воскликнувшей, что ее идеал - это тот, кто самому Богу вызов сделал. И в тот же миг лицо черноокой красавицы будто молнией озарилось, и она предложила, как бы в шутку, тост за Люцифера, а гости засмеялись и выпили.
- И вы, Мария, тоже?!
- И я в первый миг засмеялась. Ну по инерции. Из стадного чувства - это меня гложет до сих пор! Но пить не стала, это же так мерзко было - надо было встать и сразу уйти, как только я опомнилась! Но я просто промолчала, чтоб хозяйку не обидеть, думая, что она не совсем понимает, кто такой Люцифер.
- А ведь это был момент соглашательства с сатаной! Вот бес-то за вами и погнался. Меня лишь одно теперь удивляет, как вы живы-то тогда в метро остались. Гм… вот к чему человекоугодие-то ведет! И еще не пойму, как вы Библию-то, Библию вознамерились в метро читать?!
С поникшей головой Маша еще долго слушала игумена. А он говорил: кто не раскаялся в грехах своих, тот лишается благодатной защиты Святого Духа, тот становится открытым демонскому стрелянию. И чем более одарен человек, тем с большим азартом бросаются на него демоны. Они жаждут подчинить его их воле.
"А ведь это и обо мне, - подумала Мария, - речь не об одаренности, нет, а о моем тогдашнем дурном увлечении".
Еще в юности Мимоза разделяла расхожее мнение наших высоколобых интеллигентов о православии, не видевшими в нем за церковными обрядами ничего духовного - мол, это - для "простецов". И вслед за многимии знакомыми Маша соблазнилась восточной экзотикой, гонялась за самиздатом. И не только: несколько раз она даже пыталась под руководством "гуру" медитировать по методу Шри Раджниша, якобы открывавшему выход на контакт с Космическим Разумом. Это были упражнения по "глубинному погружению" со свечой и зеркалом в темноте. И поначалу ей действительно казалось, что она проникает в нечто таинственное, однако вскоре перед ней забрезжили жутковатые очертания призраков. Потрясенная, она в ужасе отпрянула от зеркала. С того момента она напрочь отказалась от йоговских и дзен-буддистских "заморочек".
"Как могла я тогда клюнуть на все эти приманки и с ведьмой Никой общаться? - а все из-за дурного любопытства, из-за книг… ведь это страшный мой грех…" - мучительно размышляла Ивлева. До отъезда своего в Москву она еще не раз приходила к священнику на исповедь. А потом они просто беседовали, и нередко он говорил о событиях грядущих:
- В Кремле соборы откроют, народ в церкви ломиться начнет, всей семье царя-мученика Николая молиться будет. А на месте бассейна "Москва" Храм Христа Спасителя восстановят.
- Возможно ли в такое поверить, отец Варсонофий?! - поражалась Мими предсказаниям игумена.
* * *
Соседи неожиданно пригласили Ивлевых отпраздновать приезд сына Антона. Огромная гостиная Лавриных была залита светом от антикварных люстр. Лицо хозяина, Сергея Денисовича, засияло радостью, когда к гостям вышел Лаврин-младший.
- Давненько ты, Антон, не навещал родителей. Уж года три? - спросил Силантий Семенович.
- Уже пять лет. А ты Маша, часто приезжаешь? - полюбопытствовал дипломат.
- Да уж почаще, чем вы, - сказала она, с интересом взглянув на сильно постаревшего Лаврина-младшего.
Черты лица его выдавали мужественный характер, но глаза смотрели на мир с какой-то неизъяснимой скорбью. С тех самых пор, как внезапно ушла из жизни его жена Вера, он посвятил себя воспитанию двух сыновей-близнецов, теперь уже оканчивающих университет. А тетя Лера призналась как-то Машеньке, что смерть невестки - Божие наказание за ее, Лерины, грехи. И слова добродетельной советницы казались Мимозе чересчур странными: это ведь таинство, и почему кто-то вдруг умирает, ведает один только Господь…
Гости просидели за изысканным столом Лавриных до полуночи, обсуждая события в Африке и Европе, а о том, что происходило у нас, старались говорить иносказательно, озираясь на стены…
* * *
На следующий день Антон позвал Машу прогуляться по центру. Заглянули в современное кафе "У Эйнштейна", потом прошли до Штефанплац. И Лаврин-младший неожиданно спросил:
- Так ты помощником у "серого" будешь, это правда?!
- Но я хочу отказаться от этого, только не знаю пока, каким образом, - созналась Ивлева.
- Я бы тоже постарался выскользнуть из лап сего "монстра" - ведь борьба за близость к нему нешуточная пошла. Трудно даже представить, какое тут переплетение интересов, и кто вокруг него теперь танцует - от цэрэушников до моссадовцев. Ведь от указов Юрия Власовича старая идеология обрушится. Ну а что вместо нее провозгласят, так теперь уж ясно - безбрежную демократию и свободу. Ха-ха! Вот лапшу-то народу на уши понавесят! Но ничего не поделаешь, ведь грядущие у нас перемены спланированы уже на мировом уровне давно. Скорее всего, и Союза не будет, одни обломки останутся.
- Вы действительно так думаете, Антон Сергеич?!
- Мне нечего думать, Маша, увы! Я знаю, - со вздохом произнес он, - Ты же не станешь отрицать, что именно "закрытые структуры" определяют политику во всем мире, ведь так?
- Ну если говорить о неомасонских ложах в Европе - об этом я слышала, и о таких как Бнай-Брит - но они слишком закрыты, или Бильдербергский клуб и тому подобные, - простому смертному их тайны недоступны.
- Вот именно это я имею ввиду, госпожа профессор! И становиться пешкой в схватке за власть между "монстрами" - явно не для тебя! Ты все-таки женщина.
- Мне страшно от ваших слов, Антон Сергеич! И ведь отец-то в том же духе вещает, мол, оставайся здесь, в Вене, и нечего тебе сейчас в Москве делать, представляете?
- Остаться здесь? Да это в твоем случае - "соломоново решение"! Всегда считал Силантия Семеновича мудрым человеком! Понимаешь ли, Маша, в какую заоблачную сферу ты уже взвилась, а ведь это - клетка, западня, ну и дверца-то из нее за тобой захлопнулась! Эй, да ты не пугайся, что так говорю, - почти захлопнулась, почти… Ведь оттуда уже никого назад так просто не выпускают. У тебя есть единственный шанс - уносить ноги немедленно. И ведь оформить-то все можно вполне легально!
- Но я не могу представить себе жизнь вне родины, - растерянно промолвила она.
- Ты лирику-то эту оставь! Я тоже не представлял, но знаешь, как моя мама говорит: на все воля Божия! А в твоем случае речь не об эмиграции даже. Если Силантию Семенычу, как отцу, не совсем удобно твоим устройством заниматься, то для моего отца и меня это совсем не трудно!
- Потрясающе! Это действительно можно? Спасибо, Антон Сергеич!
- Пока что не за что. Начинай-ка готовиться к тихому исчезновению из Москвы. В ноябре я постараюсь там быть, но если не смогу - вот тебе номер, наизусть выучи! В любом случае, когда тебе позвонит Трофим Трофимыч, сразу беги на улицу к автомату, ясно?
- Конспирация необходима, господин Штирлиц? - засмеялась Маша и тут же осеклась, уловив суровый взгляд Лаврина-младшего.