И, снова взяв Дюма, стал читать похождения мушкетеров. По тому, как удовлетворенно блестели его глаза, и по тому, что прошло уже больше пятнадцати минут, а раскрытая страница книги так и не была перевернута, было ясно, что мысли полковника очень далеки от любовных и авантюрных приключений кавалера д'Артаньяна.
Воздушная почта принесла письмо от Аркатова. На этот раз бравый капитан прислал не письмо, а небольшую записку.
"Шлем боевой фронтовой привет нашим дорогим начальникам и друзьям. Двинулись вперед и от того места, где были с вами, сейчас находимся далеко. Все здоровы, кланяются и ждут весточки от вас. Я сегодня вылетаю в один пункт. Нашелся Юльский, тот самый капрал, который в деле с привидениями играет немаловажную роль, поэтому спешу информировать вас и генерала, так как его исчезновение вызвало немало упреков по моему адресу.
Вечером опрошу его. На этих днях ждите очередного подробного доклада о ходе дела.
Намекните хоть немного, где вы находитесь, на каком фронте или может быть в самой Москве? Это не любопытство, но ведь дело наше общее, и я хотел бы, если вы в столице, хоть на часок заглянуть к вам, чтобы лично доложить обо всем, а также рассказать и о друзьях-товарищах, которые шлют вам обоим искренний, солдатский привет.
Аркатов.
P.S. А ведь Ян Кружельник оказался действительно ни в чем не повинным человеком, и я напрасно обругал его в прошлом письме. Он еще у меня, но уже не как подследственный, а как необходимый для дальнейшего хода дела человек.
Признаюсь, прошляпил, но в нашей работе важно уметь сознаться, что ты ошибся, и вовремя исправить ошибку, помня, что имеешь дело с живыми людьми".
– Правильная приписка, – сказал генерал. – Ошибиться может каждый, но не у всякого хватает мужества признаться в ошибке. Подчас это куда труднее, чем лежать под огнем минометов врага. А вот то, что они нашли Юльского, – замечательно. Мне кажется, что теперь вся интрига, закрученная и повернутая против нас, со стремительной быстротой развернется в обратную сторону. Напишите сегодня же Аркатову письмо. Поблагодарите товарищей за теплые чувства. Я не люблю нежностей, но солдатская дружба выше всякой другой. Я бы даже ввел особую медаль…
– …"Солдатской дружбы", – засмеялся я.
– А что? – серьезно сказал генерал. – Разве это мелочь? Вы обратите внимание на то, как маленький, плохонький человек, попадая в боевые порядки батальона и роты, в среду обстрелянных, бывалых солдат, преображается в их семье… Да, да, именно, во фронтовой семье. Все: и люди, и опасности, и жизнь на переднем крае, и сознание, что он защищает свою родину, свой дом, – делают его другим – чистым, честным, спаянным с остальными. И если он уцелеет, то никогда не растеряет потом эти высокие качества. Дружба среди фронтовиков не возникает случайно и не подогревается избитыми казенными словами. Нет, она вырастает органически и закономерно из всего солдатского окопного бытия.
Я молча кивнул головой.
– А теперь пойдем по своим кабинетам и будем помнить, что нас подслушивают враги. Должен уведомить вас, что Косоуров, этот "маленький человечек" встреченный вами у госпожи Барк, – полковник филиппинской армии, господин Джеффри Сайкс, – генерал улыбнулся и многозначительно покачал головой.
Я пришел к себе, сел за стол и принялся за работу. Раза два приходили с бумагами адъютант и машинистка.
Я написал ответное письмо Аркатову и просил его обязательно сообщить нам о показаниях Юльского и держать нас в курсе о начинавшем проясняться деле с "привидениями".
"…Вы не угадали, где мы. Ни в одном из указанных вами пунктов нас нет. Мы еще дальше от вас и гораздо ближе к "дому с привидениями", чем были на фронте. Мы находимся в самой гуще этого дела. Вы идете к развязке событий с одного конца, мы с другого, но ликвидация его еще далеко. Оно гораздо сложнее, чем думал я о нем, находясь вместе с вами. Надеюсь, что мы увидимся и именно для того, чтобы окончательно распутать его. Привет товарищам от генерала и меня".
Я запечатал конверт и, отослав воздушной почтой, засел за работу.
На следующий день Юльский снова был вызван на допрос. Арестованный опять утверждал, что он англичанин, и требовал найти господина Сайкса, который может подтвердить это.
– Никакого Юльского или Годлевского не знаю. Я англичанин, и все, что показал до сих пор, правда.
– Вы по-прежнему настаиваете на этом? – спросил полковник.
– Да, и ничего больше добавить не могу.
– Ну, а показания пленного немецкого офицера майора Гергардта фон Шенка?
– Эти показания немца! Они даны фашистом, врагом, который рад очернить любого из нас, и поэтому никакой силы они не имеют.
– А англичанка, которая беседовала с вами?
– По-моему, она такая же англичанка, как я водолаз. Мне непонятно упорство, с которым вы стараетесь убедить меня в том, что я не англичанин и не Смит.
– Зачем мне убеждать, вы сами это знаете лучше меня, – сказал полковник. – Итак, вы по-прежнему утверждаете, что вы не поляк Юльский, а англичанин Смит?
– Конечно! – сказал арестованный.
– Ну, надо кончать этот балаган.
"Смит" пожал плечами, но его внимательные глаза были устремлены на полковника, отворившего дверь.
– Войдите, товарищ! – делая приглашающий жест, сказал полковник.
В комнату вошли капитан Аркатов и польский рядовой Кружельник. "Смит" побледнел и в первый раз за все эти дни растерялся.
– Ну-с, узнаете? – указывая на "Смита", спросил полковник.
– Так вот где ты, Юльский! – тихо, с непередаваемым презрением в голосе сказал Кружельник, подходя вплотную и гневно глядя в лицо "Смита". – Так вот, оказывается, кто ты таков, подлый человек!.. Негодяй!.. Трус!.. Фашист!.. – Не обращая внимания на офицеров, Кружельник шагнул к съежившемуся Юльскому.
– Я помню твои сладкие, отравленные слова о Польше, когда ты клялся в любви к ней… Так-то ты спасал отчизну, лайдак, немецкий пес, продажная шкура!..
Юльский, не выдерживая его взгляда, молча отвернул в сторону лицо.
– Поверни лицо!.. Смотри мне в глаза… Ты, фашистская потаскушка! Не можешь смотреть в глаза честному солдату, погань! – И Кружельник плюнул прямо в лицо "Смита".
Юльский встал и, повернувшись к полковнику, сказал срывающимся голосом:
– Признаюсь… Я – Юльский, я же Годлевский и я же разведчик Смит, но все же я поляк, Ян…
– Не зови меня больше Яном, и не смей называть себя поляком! Ты нам враг! – не сводя гневных глаз с Юльского, сказал Кружельник.
– Все ясно, Юльский. Теперь только полные и правдивые показания могут спасти вас, – сказал полковник.
– Спрашивайте. Я отвечу на все вопросы, – сказал Юльский и, придвинув к себе стул, сел возле стола.
Начался допрос.
В понедельник наш поезд с грузами прибыл в Тегеран и был благополучно переведен в нашу зону, а в пятницу в назначенный час я входил в вестибюль мистрис Барк. На этот раз швейцар встретил меня как старого знакомого и с льстивым поклоном изогнулся передо мной. На лестнице мелькнула нарядная фигурка Зоси, спешившей ко мне.
– Вы очень аккуратны. Слышите, часы бьют одиннадцать, – сказала она.
Я протянул ей руку, но девушка, покачав головой, произнесла:
– Не могу, господин полковник, нельзя… У нас это не принято! – При этом она снова глянула на меня быстрым и как-то сбоку, наблюдающим взглядом.
– Ох, и вышколили вас, Зосенька, чужие люди, – идя рядом с нею, сказал я.
– Какие чужие? Я не понимаю вас, – торопливо проговорила она.
– Я уже говорил об этом в прошлый раз, – начал было я.
– А вы разве помните то, что было в прошлый раз? – улыбаясь одними глазами, спросила она.
– Помню и не забыл, что сегодня Зося скажет мне, когда мы встретимся в городе.
Девушка замедлила шаги и снова искоса взглянула на меня.
– Моя госпожа ожидает вас, прошу следовать за мной, – вместо ответа сказала она. Ее голос, лицо, даже походка изменились. Передо мной была типичная, отлично вышколенная служанка из "хорошего" дома, чопорно и чинно исполнявшая свою службу.
Мы поднялись по лестнице. Ковры покрывали пол, скрадывая шум шагов. Большое зеркало отразило лицо шедшей впереди Зоси. Я внимательно вглядывался в него, оно было неузнаваемо. Это был совсем другой человек, а не та радостная, кокетливая, смеющаяся девушка, так мило встретившая меня. Мы молча дошли до гостиной. Зося показала рукой на кресло и исчезла в двери, ведшей в спальню госпожи Барк.
Я остался один. Странное чувство от перемены в девушке не оставляло меня. Это не было кокетством, не было актерским приемом. "Странная девушка!" – подумал я.
– "Аккуратность – вежливость королей", говорил Людовик Четырнадцатый, а я должна добавить, что и то, и другое нахожу в вас, – сказала мистрис Барк, входя в комнату.
Я поцеловал ей руку.
– А теперь разрешите представить вас очаровательной госпоже Янковецкой, чью записную книжку вы нашли на базаре…
Ее голос звучал очень искренне, но в нем были нотки еле ощутимой иронии. Зося распахнула тяжелый занавес, закрывавший вход в спальню мистрис Барк. На пороге, слегка улыбаясь, стояла женщина лет тридцати. Золотые, с бронзовым отливом волосы окаймляли ее белое, с точеными чертами, лицо. Большие голубые глаза смотрели на меня. На левой щеке чуть темнела небольшая, похожая на мушку родинка.
– Очень рад, – сказал я.
– Я тоже, – ответила "Янковецкая", продолжая глядеть на меня. – Я представляла вас, полковник, несколько другим.
Она сделала паузу, выжидательно глядя на меня. Я молчал. Мне было ясно, что здесь идет заранее подготовленный спектакль и мои дамы будут играть роли и говорить текст, заготовленный им режиссером, может быть, слушающим нас по диктофону, тоже установленному здесь.
– Итак, Эви, что мы будем делать сейчас – пить кофе или прямо отправимся на сеанс к китайскому чародею?
– Мы напоим кофе нашего гостя, – сказала мистрис Барк.
– Я бы предпочел прогулку к вашему волшебнику, тем более, что я уже пил чай.
– Да вы, кажется, как истый русский, предпочитаете чай или, может быть, вы недовольны нашим, мы не так хорошо варим его, как русские.
Это был ее промах, первое подтверждение того, что мои слова, нарочно сказанные перед микрофоном генералу, укололи женское самолюбие хозяйки.
– О нет! Ваш чай превосходен, но я просто не хочу.
– Тогда – в путь.
Зося накинула на плечи мистрис Барк легкое пальто, и мы направились к двери. Телефонный звонок остановил нас.
– Как всегда, не вовремя, – улыбнулась журналистка, подходя к аппарату.
– Да-а, – медленно проговорила она. По ее лицу пробежала тень. – Какая неосторожность!!! Да, ну, конечно, – подтвердила она.
Госпожа Янковецкая быстро и тревожно глянула на нее. Одна только Зося, стоя у дверей, безразлично ждала нас. Мистрис Барк положила трубку.
– Нам придется отказаться от встречи с волшебником Го Жу-цином, с ним что-то произошло, и он не расположен нас принять.
Несмотря на ее шутливый тон, было видно, что она чем-то обеспокоена. Ее настроение передалось и второй даме.
– Значит, мы остаемся? – неуверенно спросила она, глядя на хозяйку.
– Нет… Мы поедем на авеню Лалезар и по дороге заглянем в "Пель-Мель". Кстати, ведь и вам, дорогая Генриэтта, что-то надо купить там.
– Да, да! Кое-какие мелочи… – И по тому, как она поспешно согласилась, я понял, что произошло что-то такое, что в корне нарушило их планы.
"Пель-Мель" был большой универсальный магазин, недавно открытый американцами. Я слышал о нем. Возле него постоянно вертелись какие-то люди, совершались какие-то подозрительные дела. Это было нечто вроде черной биржи или места, где встречались деловые люди с уголовным прошлым и с таким же будущим, а также "фоколи", то есть молодые, богатые бездельники и развратники, завязывавшие здесь знакомство с проститутками и веселыми тегеранскими вдовами. "Сборное место шпиков и прохвостов", – как образно выразился о нем генерал.
– Мне очень жаль, но в таком случае я возвращаюсь домой. У меня есть незаконченное дело.
– Хорошо, заканчивайте дела и возвращайтесь к нам.
Зося проводила нас до лестницы. Внизу уже суетился любезный до приторности швейцар. В приветливой улыбке Зоси, в ее движениях было что-то механическое. Чувствовалось, что она еле сдерживается. За все это время она только раз взглянула на меня, и такая ненависть сверкнула в ее взгляде, что я подумал: "Не ошибся ли?" Я снова посмотрел на нее, но лицо девушки было напряженно-спокойно. Странная девушка. Я чуть задержался на лестнице, пропуская вперед дам. Шедшая за мной Зося вдруг быстро сунула мне в руку сложенную вчетверо бумажку. Я зажал ее в кулаке и только на улице опустил в карман.
Автомобиль с дамами поехал направо, а я, оставшись один и отойдя довольно далеко от дома мистрис Барк, достал записку Зоси.
Неровным, торопливым почерком было нацарапано несколько слов: "Завтра, в половине 12-го, в парке Зилли-Эс-Салтанэ, в левой аллее возле малого фонтана".
Написано было по-английски, без единой помарки. Я дважды перечел записку и, подозвав "дрожке", поехал домой.
Первым, кто встретил меня, был генерал. Он стоял у письменного стола и, указывая на запрятанный микрофон, громко сказал:
– Наконец-то! Знаете, что натворил ваш обожаемый Сеоев? – Он сделал паузу: – Избил до полусмерти какого-то фокусника или акробата… Хорошо не знаю, словом, набезобразил… Сейчас мне звонили из полицейского участка, он находится там. Я просил как-нибудь замять это глупое, скандальное дело, а сержанта направить ко мне.
– Какого фокусника? – переводя дыхание, спросил я.
– Черт его знает! Какого-то Ко или Го… Жу… цина, – предостерегающе размахивая пальцем, безразличным голосом сказал генерал.
– Го Жу-цина? Вот здорово! Это того самого, к которому мы сегодня должны были ехать. Теперь я понимаю, почему он так внезапно отменил свой сеанс! – сказал я смеясь.
– Что тут смешного? – сердито оборвал меня генерал, кивая в сторону микрофона. – Это безобразие ложится пятном на нас. Я вас прошу, Александр Петрович, – холодно продолжал он, – разберитесь немедленно в этом деле и накажите Сеоева…
– А если он не виноват?
– Что значит не виноват? Что бы там ни было, глупая ссора или пьяная драка, я не знаю, что там произошло, но такое безобразие безнаказанным оставлять нельзя. Если надо, то откомандируйте его обратно в часть, а взамен потребуйте более дисциплинированного солдата.
– Слушаю-с, товарищ генерал, – деревянным голосом сказал я.
– А теперь, – переходя на прежний тон и лукаво подмигивая мне, продолжал генерал, – не завидую я этому фокуснику, которого отделал наш медведь.
– Боюсь, что после лап этого великана бедняга Го Жу-цин не скоро начнет свои сеансы, – сказал я.
– Я вас понимаю, но ничего… Вы сможете и под другим предлогом повидаться с вашей журналисткой. Ведь признайтесь, что вас огорчила не затрещина, полученная фокусником, а неудачное свидание с мистрис Барк? Кстати, видели вы Генриэтту Янковецкую?
– Видел. Очень приятная дама. Но этот окаянный сержант со своей затрещиной помешал нашей дальнейшей беседе. Сеанс у Го Жу-цина не состоялся, а поехать в "Пель-Мель", куда меня приглашали, я не захотел.
– И хорошо сделали. Подальше от таких подозрительных мест. А теперь позвоните, пожалуйста, вот по этому телефону в полицейский участок, вызовите раис-назмие – капитана полиции Боруги и попросите его прислать к вам Сеоева… Ну, и, конечно, помня о местных традициях и нравах, намекните ему о хорошем "бакшише".
– Сейчас сделаю, – сказал я и, записав номер телефона, позвонил в полицейский участок.
Спустя сорок минут Сеоев в сопровождении добродушного ажана входил ко мне. Ажан сдал задержанного сержанта и очень довольный "бакшишем" отправился назад, позванивая серебряными риалами, полученными от меня. Великан-сержант, вытянувшись во фронт, стоял у стола, ожидая моих расспросов. Но я молча и выразительно показал ему на микрофон и затем в сторону сада. Сержант понимающе закивал и, осторожно ступая на носки, вышел в сад. Я оглядел его широченные плечи и огромные, величиной с хороший кочан, кулаки и невольно улыбнулся.
Заперев кабинет, я прошел в сад.
– Товарищ полковник, разве вы не получили через дежурного мою записку? – спросил Сеоев, поджидавший меня возле фонтана.
– Получил, но очень поздно и, откровенно говоря, не понял, куда вы отправились, – ответил я, подходя к азиатской половине дома Таги-Заде.
Завидя нас, генерал, отложив в сторону бумаги, сухо сказал:
– Доложите, сержант, что произошло у вас с фокусником Го Жу-цином и почему вас задержала полиция?
Так как рассказ сержанта длился очень долго и ему было задано много вопросов, не имеющих прямого отношения к Го Жу-цину, я расскажу о том, что произошло за эти дни с нашим симпатичным, но неудачливым героем.
За день до описываемых событий Сеоев, выйдя на улицу, встретил возле киоска с водами старого знакомого шофера Али, некогда работавшего вместе с ним в "Ирантрансе". Приятели выпили пива и дошли до гостиницы "Отель де Пари", возле которой находился гараж, где работал Али.
– Как идет жизнь, много ли зарабатываешь? – спросил сержант, глядя на поношенную одежду приятеля.
– У нашего хозяина много не заработаешь. Из всех тегеранских собак это самая скупая и бессовестная, – сплевывая на землю, сказал шофер. – С радостью ушел бы, да некуда. Все хорошие места заняты, а то разве я стал бы работать у Таги-Заде…
Сеоев насторожился. Фамилия владельца гаража была знакома ему. Ведь это был хозяин того дома, в котором жил он и его начальство.
– А что, жаден? – спросил он.
Али огляделся по сторонам и тихо сказал:
– Подавится он когда-нибудь крохами, которые ворует у нас! За малейшую провинность – штраф, за опоздание – потеря места, сколько бы ни привез выручки, хоть целый мешок риалов, – ни одного шая не получишь в награду от этого скряги… А к тому же… – Тут он совсем шепотом сказал: – Вся полиция у него в руках.
– Это почему же? – еще тише поинтересовался Сеоев.
– Очень просто. Все же знают, что он был связан с немцами и получал деньги от них. Ты посмотри на наши такси, все марки "Оппель" и "Ганомак"!.. Ему в свое время шестьдесят штук немцы бесплатно прислали из Берлина, ну, а кому не понятно, что такие подарки даром никто делать не станет.
– Но ведь немцы бежали…
– Ну и что же? – усмехнулся Али. – Немцы бежали, американцы пришли, а Таги-Заде остался. Он теперь служит новым хозяевам не хуже, чем прежним. Ты бы поглядел, как он паясничает и кувыркается перед ними. Нам, шоферам, все известно, но мы молчим… У каждого семья, а денег нет… Эх, хорошо вы сделали, русские, что выбросили из своей страны таких негодяев, как наш хозяин!
– И неужели некуда деваться, друг Али?
– А куда? Я уж и так проходил без работы пять месяцев, совсем обнищал и изорвался, а тут хоть маленький, но все же кусочек хлеба…
– А это ничего, что ты идешь с большевиком, со мной? Может быть, хозяину это не понравится?..