– Выпейте стакан этого вина, и у вас станет совершенно свежая голова, – сказал Го Жу-цин. Но, к удивлению Сеоева, тело его вдруг отяжелело и доселе ясная голова закружилась, в глазах зарябило, люди и вещи стали двоиться, и он, удивляясь своей неожиданной слабости, вытянул руки, чтобы, держась за стену, не упасть. Сонливость охватила его.
– Ничего, ничего!.. Это одну только секунду, вот выпейте еще освежающего, это лимонад, – услышал он возле себя голос Го Жу-цина и машинально отхлебнул из стакана что-то, очень напоминающее минеральную воду.
Сержант почувствовал облегчение и с жадностью допил весь стакан. Сонливость спала, оцепенение сняло как рукой, тяжесть исчезла и, наоборот, какая-то воздушная легкость охватила его. Комната, Го Жу-цин, Алекпер и его гости казались прозрачными и невесомыми, а шум голосов и пьяные возгласы людей звучали как приятная музыка, как радостная мелодия знакомой песни…
"Что со мною?" – на секунду подумал сержант, но сейчас же волна веселой безмятежности охватила его.
– Кейф! Делайте ваш кейф!.. Отдыхайте! – откуда-то из глубины раздался голос Го Жу-цина, но сам волшебник был невидим.
– Где вы? – слабеющим голосом пробормотал Сеоев.
– Я здесь. – Сержант снова услышал ласковый, учтивый голос Го Жу-цина: – Выпейте еще, и вам станет совсем легко. Это – нарзан.
Сеоев отрицательно замотал головой, но, почувствовав на губах холодное прикосновение стакана, выпил и впал в полусонное состояние. Он полулежал на мутаках, любезно улыбаясь и кивая головой соседям, но никого из них уже не замечал. Его затуманенные глаза видели странные вещи. Фокусник, подбросив вверх ленту, быстро и ловко взобрался по ней до потолка и, сбрасывая оттуда цветы, смотрел большими, внимательными, обжигающими глазами в упор на Сеоева.
– Афферин!.. аджаиб! – слышались возгласы вокруг, но Сеоев никого из окружающих его людей не видел, перед ним были одни только огромные, сверкающие глаза Го Жу-цина.
Вспышки огня и клубы дыма заполнили комнату, и Сеоев погрузился в какую-то теплую, бездонную глубину…
Проснулся он поздно. Голова была тяжела, веки, словно налитые свинцом, с трудом открылись. Сквозь плотно закрытые шторы еле-еле проникал дневной свет.
Сержант с удивлением огляделся по сторонам. Чужая постель, чужие вещи окружали его, и только возле тахты лежала его аккуратно сложенная одежда. Сеоев с усилием припомнил вчерашнее торжество, Алекпера, встречу с Го Жу-цином и, словно ужаленный, спрыгнув с тахты, бросился к своей гимнастерке. Лихорадочно трясущимися руками он раскрыл боковой кармашек… Все документы оказались на месте. Быстро одевшись, он подошел к окну, отбросил штору, желая распахнуть окно. Оно было затянуто решеткой. За окном виднелся сад и какие-то строения. Дом, в котором находился он, не был домом Алекпера. Это была благоустроенная европейская квартира. Уличный шум почти не доносился сюда, и Сеоев понял, что находится где-то в глубине, в дальних пристройках здания. Он еще раз проверил свои бумаги и затем сел у окна, терпеливо ожидая появления кого-нибудь из хозяев, так странно приютивших его, и тщетно стараясь вспомнить события прошлой ночи.
– Проснулись?.. Доброго утра! Ну, как голова, не болит? Вот что значит смешать этот проклятый дузик с вином и аракою! – услышал он знакомый голос Го Жу-цина. Фокусник бы в цветном халате, в тюбетейке на голове и с дымящейся сигаретой в руках.
– Слушайте, что это со мною было и где я нахожусь? – не совсем учтиво перебил его Сеоев.
– Меня зовут, как я уже вам говорил, Владимиром Николаевичем, находитесь вы у меня. Вчера, когда вы… – фокусник улыбнулся, – потеряли сознание, я, как русский человек и европеец, не хотел оставить своего соотечественника среди пьяных азиатов и отвез вас к себе… Надеюсь, вы на меня за это не в обиде? Знаете, ведь у вас могли быть с собою документы и деньги… Надеюсь, они целы? – учтиво осведомился Го Жу-цин.
– Спасибо, все в порядке. А теперь, Владимир Николаевич, я пойду домой, а то неудобно, могут меня хватиться и будут всякие неприятности, – вставая со стула, сказал сержант.
– Не спешите, дома никто и не думает о вас… Генерал уехал в посольство, а полковник Дигорский собирается к своим знакомым дамам… Никто и не вспоминает о сержанте Сеоеве. Давайте лучше позавтракаем. Идите вон в ту комнату, это ванная, умойтесь, а затем возвращайтесь сюда, и мы за завтраком потолкуем кое о чем. Кстати, вы что будете пить – чай или кофе?
– Ничего не буду… И в ванную не пойду. Мне надо к себе, – решительно сказал Сеоев, делая движение к двери.
– Ой, какой вы несговорчивый, нехорошо, милый сержант, поступая так, вы обижаете хозяина…
– Чем?
– Ну, хотя бы тем, что уходите от моего стола… Так не принято ни в России, ни на Востоке, ни у вас на Кавказе.
"Да в конце концов останусь еще на часок. Все равно полковник из моей записки знает, где я. Документы целы", – успокаивая самого себя, подумал сержант.
– Ну, как? Решено? Завтракаем вместе? – словно угадывая его мысли, спросил Го Жу-цин.
– Вместе! – ответил Сеоев.
– Тогда идите в ванную, а я распоряжусь о завтраке, – похлопав по плечу сержанта, сказал фокусник и исчез за плотной голубой занавеской, прикрывавшей дверь.
Когда умывшийся, освеженный Сеоев вышел из ванной, хозяин уже хлопотал около столика, на котором шипел, попыхивая, мельхиоровый самовар, стояли стаканы, тарелочки с сыром, яйцами и хлебом, с нарезанной ломтиками ветчиной и масленка с желтым маслом.
– Прошу вас, вот сюда, – учтиво сказал Го Жу-цин, – быть может, хотите водки, опохмелиться?
– Не-ет, ну ее совсем! Не надо, – замотал головой сержант.
– Ну, и отлично, тогда прошу чаю, – придвигая к нему стакан крепкого дымящегося чая, сказал фокусник.
– Как же это вы, Владимир Николаевич, русский, а очутились в Тегеране, да еще под китайской фамилией? – делая простодушное лицо, поинтересовался Сеоев.
– Очень просто! Уехал из России давно, лет, пожалуй, двадцать назад…
– Вы эмигрант?.. бело… – запнулся Сеоев.
– Белогвардеец, хотите сказать? Нет, ни в белой, ни в какой другой армии я не был. Это все политика – белые, красные, розовые и прочие… Меня это никогда не интересовало. Я уехал просто потому, что рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше… С моими способностями и профессией мне нечего было делать в Советской России. Ведь я гипнотизер, чародей, угадыватель мыслей и дел любого из людей. Ну, а скажите, разве большевикам интересно иметь у себя такого человека, который, как по книге, будет читать все их мысли и тайны? Конечно, нет, да, кроме того, и в смысле заработка, – ведь я сейчас зарабатываю до трех-четырех тысяч долларов в месяц, а что я имел бы у вас? Усиленный паек и спецставку восемьсот рублей?
– Нет, зачем же, и у нас встречаются замечательные фокусники в цирке… вот я сам в прошлом году в Тбилиси видел Кио…
– Знаю его!.. – перебил Го Жу-цин. – Но это же ремесленник и невежда. Он показывает фокусы, которые сделает любой мой мальчишка-ученик. А ведь я читаю мысли любого человека, знаю тайны всех, прорицаю будущее и рассказываю прошлое каждого… Вы не верите?
– Нет… Я не то что не верю, а сомневаюсь… Это же, извините, чепуха, – сказал Сеоев.
– Сейчас вы убедитесь в том, что ошибаетесь, мой друг. Дайте вашу руку, смотрите мне в глаза, глубже, напряженней, спокойней… Смотрите не мигая, – при этих словах фокусник, пронизывая взглядом сержанта, глухо и торжественно сказал:
– Мой дорогой друг, вам тридцатый год, вы осетин из аула Дарг-Кох, не женаты, были ранены где-то на Кавказе. Но это все не столь важно, перейдем к другим делам. Проследим за бугром Артемиды и вот этим разветвлением, определяющим долговечность жизни… – Тут фокусник вздрогнул и, словно не веря себе, поднес ладонь сержанта к своему лицу.
Он смолк, смешался и глухим голосом пробормотал:
– Не будем касаться этого вопроса…
– Нет, зачем же? Говорите все, – засмеялся сержант.
– То, что я прочел у вас на ладони, – строго сказал Го Жу-цин, – очень серьезно. Но пока я не хочу говорить об этом.
– Я не боюсь, – возразил Сеоев.
– Я знаю, что вы не из пугливых. Эта длинная линия, пересекающая ладонь, говорит о мужестве, и все-таки… я не скажу вам о вашей судьбе.
– Почему? Неужели она так плоха?
– Может быть, даже ужасна!.. – тихо проговорил Го Жу-цин и, перенеся свой взгляд на другую линию, быстро сказал: – А вот тут я читаю, что вы легко можете стать счастливым, можете прожить долго, быть богатым и умереть в глубокой старости, окруженным сыновьями и внуками.
– Вот тебе и раз! – сказал Сеоев. – Только, что вы мне пророчили что-то ужасное, а теперь рассказываете про счастливую жизнь. Ей-богу, Владимир Николаевич, это как-то не вяжется одно с другим!
– Вас ожидает или то, или другое. Вопрос лишь в том, по какому пути вы захотите пойти.
– Не понимаю вас.
– Сейчас поймете. Видите ли, по вашей руке я прочел, что у вас две линии судьбы, близкая позорная смерть, и второй путь: свобода, деньги и долгая, счастливая жизнь. Вопрос в том, что предпочтете вы…
– Конечно, второе, – смеясь, сказал сержант, – какой же дурак захочет первое!
– Да, но второе – надо не только захотеть, но и заслужить. Мне очень хотелось бы избавить вас от несчастья.
– Но почему, Владимир Николаевич?
– Потому что и вы нужны мне… Потому что вы тот человек, который в свою очередь поможет мне.
– Я? – спросил изумленно Сеоев, уже давно ожидавший этой фразы.
– Да, вы! Как видите, я могу подчинять волю окружающих меня людей своей воле, делать десятки самых сложных чудесных фокусов, но я не всемогущ… Я не могу проникнуть туда, куда невозможно войти… Вы понимаете, о чем я говорю? – нетерпеливо закончил он.
– Нет!.. Не понимаю.
– А тем не менее все ясно. Вы находитесь в том доме, куда именно мне нельзя пройти…
– К генералу? – делая простодушное лицо, спросил Сеоев.
– Ну да! Там, в большой комнате, возле кабинета полковника, в стене имеется сейф…
– Железный шкаф? Около карты? – сказал сержант.
– Да, да! Так вот в этом шкафу лежит папка, обыкновенная папка с бумагами. Мне необходимо, – тут фокусник тяжелым, свинцовым взглядом глянул в упор на сержанта.
Сеоев с усилием оторвался от пронизывающих глаз Го Жу-цина.
– Но при чем я? – неуверенно спросил он.
– Именно при том… Вы тот человек, который поможет мне достать всего на тридцать – сорок минут доклад, затем папка ляжет обратно в шкаф…
– А доклад? – спросил сержант.
– И доклад!.. Я только сфотографирую его, и никто, ни один человек в мире, не будет знать об этом… взамен же вы получите деньги и любое подданство.
– То есть как… подданство? – привскочил Сеоев.
– Ну, конечно!.. Ведь я же говорил, что вам угрожает страшная беда… или долгая счастливая жизнь… Если вы выбираете второе, то немедленно же делайте то, что я скажу…
– Но это невозможно! Кабинет полковника охраняется, шкаф заперт, полковник ночует тут же… нет, это невозможно.
– Пустяки!.. Вы только согласитесь. От вас не требуется ничего большего, чем провести в помещение человека, одетого в форму советского солдата. Через час доклад уже снова будет на своем месте…
– А полковник?
– В эту ночь его не будет дома. В эту ночь он будет отсутствовать. Я наверное знаю, что он целую ночь проведет вне дома. Мы отвлечем его.
– Кто мы? – спросил сержант.
Го Жу-цин холодно сказал:
– "Мы" – это я… и не задавайте ненужных вопросов.
Сеоев понял, что промахнулся, и молча кивнул.
– Ну, так как, согласны?
Сержант молчал. Фокусник прошелся по комнате и, остановившись возле гостя, процедил сквозь зубы жестким тоном:
– Помните, что я говорю с вами так откровенно потому, что в случае отказа вы пропали. Вам не выйти отсюда… В доме десяток людей, при первом же моем знаке вы будете убиты, даже вашего трупа не найдут.
Сеоев молчал.
– …Но я знаю, что вы согласитесь. На самом деле, что для вас большевики? Вы не русский, вы горец, здешний народ и по крови, и по быту, и по религии вам ближе, чем Россия… Если вы захотите исчезнуть, то на следующее же утро после операции очутитесь далеко отсюда. Денег вам дадим много, у вас будет иранский паспорт. Что скажете на это? Решайтесь и скорее, только помните, если вы согласитесь лишь для того, чтобы выйти беспрепятственно отсюда, то, во-первых, вам никто не поверит, во-вторых, все равно будете убиты и, в-третьих, прежде чем выйти отсюда, вы дадите мне вот эту подписку, – и вынув из столика заранее заготовленную бумагу, Го Жу-цин медленно прочел:
"Я, нижеподписавшийся, старший сержант Советской Армии Камболат Сеоев, даю свою подпись в том, что еще с 1940 года, в бытность мою шофером "Ирансовтранса" и по сей день состою платным агентом 3-го отдела…" Вот тут распишитесь, после чего я вам дам куш…
– Что… дадите? – тихо спросил Сеоев.
– Куш!.. На первый раз сто новеньких английских фунтов, а когда сделаем дело, тогда пять тысяч американских долларов. Прекрасные деньги! Это, знаете ли, самая сильная во всем Северном Иране валюта.
– А это самый сильный кулак во всей Северной Осетии, – проговорил Сеоев и со всего размаху ударил по скуле Го Жу-цина.
Фокусник, как куль, упал на кушетку, из-за двери выскочило трое подслушивавших и кинулись на сержанта.
Если в делах дипломатии Сеоев не отличался особым талантом, то в искусстве кулачного боя это был действительно первый боец Северной Осетии. Инстинкт воина, привыкшего к войне и опасностям, еще раньше подсказал ему, что вряд ли Го Жу-цин один в комнате, и появление мужчин с ножами в руках не испугало великана. С поразительной ловкостью он ткнул носком ноги в живот набегавшего на него человека, и когда тот со стоном повалился навзничь, сержант ударом кулака сбил с ног и другого и, приподняв за шиворот с кушетки Го Жу-цина, вышел в переднюю, прикрываясь потерявшим сознание фокусником.
На лестнице не было никого, но сержант не верил этой тишине. Он распахнул дверь и толкнул вперед хозяина. Тяжелый удар камнем пришелся по плечу фокусника… На площадке лестницы стояло двое иранцев, с воинственным видом размахивавших короткими дубинками. Великан-сержант, швырнув на пол безжизненное тело Го Жу-цина, бросился на них, сверкая глазами и выкрикивая осетинские ругательства. Грозный вид разъяренного гиганта так напугал обоих, что, выронив свои дубины, они с воплями кинулись во двор. Не теряя ни минуты, Сеоев двумя прыжками выскочил за ними и, заметя невысокую ограду и запертые на замок ворота, кинулся к стене.
Едва он, подтянувшись на руках, успел вскочить на ограду, как во дворе забегали люди, залаяли псы, раздался выстрел и десятка два дробинок с визгом пролетели над уже успевшим перескочить стену сержантом. Но тут снова был двор. Не зная, где находится выход на улицу, Сеоев кинулся вперед по аллее. За кустами он увидел выскочившего из флигелька и бежавшего к железным воротам пожилого иранца с большим ключом в руке. В одно мгновение сержант ударом кулака сшиб с ног сторожа и, перескочив через него, выбежал на улицу. Это было вовремя, так как из первого дворика уже вынеслось около десятка разъяренных немецких овчарок. Сержант плотно прикрыл ворота и побежал по улице, стараясь понять, где же он находится. Прохожие с удивлением оглядывали его и только на углу, уже далеко от дома фокусника, Сеоев понял, почему люди с таким испуганным удивлением смотрели на него.
Гимнастерка его была разорвана и испачкана кровью Го Жу-цина, которому плохо пришлось и от кулака сержанта и от знакомства с кирпичом, припасенным его людьми для гостя.
– Что это за улица? – остановив шарахнувшегося в сторону перса, спросил сержант.
– С вашего позволения, Кумская улица, арбаб (господин), – робко проговорил прохожий.
"Кумская улица, – подумал Сеоев, – ведь это кварталов за пятнадцать от проспекта Шапура, совсем в другой стороне от жилища фокусника… Так вот куда завез меня этот негодяй!" Он успел сделать еще несколько шагов, как его нагнал полицейский и, приложив руку к пехлевийке, сказал:
– Господин военный, я должен задержать вас, так как мне сообщено, что вы убили человека.
Первым движением Сеоева было отшвырнуть ажана, но, взглянув в его несколько встревоженное, но в общем почтительное лицо, он сказал:
– Хорошо, но только при одном условии… Едемте в центральный полицейский участок. В другой – я не пойду.
– Пожалуйста… в какой угодно, – облегченно согласился полицейский.
Остановив проезжавший фаэтон, они поехали в участок, откуда немедленно же о случившемся позвонили генералу.
Остальное уже известно читателю.
– Вы, сержант, этой дракой совсем испортили дело… И какой черт дернул вас впутываться в эту историю! – сказал в сердцах генерал.
– Я думал сделать лучше… товарищ полковник знает, что я…
– Д-да! – после минутного молчания заговорил генерал, – вы, старший сержант Сеоев, пока что находитесь под домашним арестом на… – генерал подумал и добавил: – на двое суток, пока мы не выясним и не обдумаем положения. Никуда не отлучаться, чтоб этот двор был единственным местом ваших прогулок. Днем отдыхайте и спите, ночью кабинет полковника и помещение канцелярии охраняете вы… Поняли меня?
– Так точно! – вытягиваясь во весь свой огромный рост, проговорил Сеоев.
– Идите и отдыхайте!
– Есть идти и отдыхать! – рявкнул гигант, исчезая в дверях.
– Вы видели, какие у него кулаки? Настоящие тыквы! – еле удерживаясь от улыбки, сказал генерал. – Думаю, этому фокуснику – шпиону сейчас врачи прикладывают примочки и прочие снадобья где-нибудь в Исфагани или Ширазе…
– Почему в Исфагани, а не здесь? – удивился я.
– Потому что его сегодня же на самолете или на "джипе" вывезли из Тегерана… К вечеру вы убедитесь в этом, а теперь давайте лучше обдумаем, что говорить и как нам держаться перед микрофоном, чтобы не возбудить подозрения у подслушивающих нас людей.
Под вечер ко мне в кабинет зашел генерал.
– Ну, что вы скажете по поводу всей этой ахинеи, которую наболтал нам Сеоев? – угрюмо спросил он, выразительно глянув в сторону микрофона.
– Черт его знает!.. какая-то пинкертоновщина!.. По его сумбурному рассказу трудно понять, где истина я где ложь…
– А по-моему – все ясно. Какая там истина! – сурово перебил генерал. – Напился, как свинья, устроил пьяную драку, избил этого фокусника, а все остальное – наврал.
– Но, позвольте, он говорит, что этот фокусник – русский, белогвардеец, по фамилии Кожицин, что зовут его Владимир Николаевич…
– Ну, и что из этого? Тем хуже для советского сержанта…
– …что он уговаривал Сеоева выкрасть из сейфа документы!..
– Враки! Просто ваш Сеоев, желая реабилитировать себя, выдумал всю эту гору вранья, чтобы прикрыть ею пьяный дебош. Нет, Александр Петрович, не спорьте и не уговаривайте меня… бесполезно. Вы отдали приказ об его откомандировании в распоряжение коменданта?
– Никак нет, не успел, – ответил я.
– Немедленно же отдайте и отошлите его отсюда вон, – сухо сказал генерал.