– …Тогда она вообще потеряет ее, – отхлебнув глоток, спокойно сказал Сайкс. – А какие у вас основания, дорогая, для этого?
– Я их скажу после. Почему вы не пьете чай, мистер Кожицин? – обратилась она к забинтованному человеку.
– Благодарю! Я не люблю горячий, – ответил тот.
– И это все, Эви? – спросил Сайкс.
– Почти все.
– Ну, так я думаю, что у вас несколько взволновано воображение. Я лучше знаю господ, о которых ведется речь. Информация ваша не точна. Ведь я сам был на русском Западном фронте… – И он назвал город, в котором впервые явился ко мне, – у этого полковника. Наши осведомители очень польстили ему, описывая его, как умного и энергичного человека. Разве он не был одурачен моим детски-неправдоподобным рассказом о доме, в котором появляются привидения?.. И счастье, вернее, случай спас его. Они опоздали, как это вообще принято у русских, к назначенному времени, и взрыв произошел без них. А история с женщиной-врачом, подосланной к нему? Разве умный и опытный разведчик допустил бы такую оплошность? Нет, дорогая и очень умненькая госпожа Барк, он далеко не таков, каким рисует его наше информационное бюро. Он вреден нам в другом. Они оба, со свойственными русским коммунистам настойчивостью и упорством, сделали в короткий срок то, что другие не смогли бы в полгода. Судя по данным, получаемым мною из точного источника, вся дорога от Тегерана и до Бендер-Шаха неуязвима. Русские превратили ее в крепость. Возможно, что вскоре нам вообще придется прекратить работу, – так она начинает делаться бесполезной.
– Значит, ее тем более надо усилить, пока она еще нужна, – сказала Барк.
– Да!.. Но это дело тех, кто решает такие вопросы, наша же задача – покончить с этими двумя людьми. Их смерть и уничтоженный доклад – это минимум два месяца новой работы новых, не вошедших в курс дела людей… И я не думаю, что это трудно исполнить. Мы должны теперь же ликвидировать их. И в первую очередь это нужно сделать с полковником. Несмотря на свою ограниченность, он немало навредил нам. Вспомните арест Краузе и разоблачение Хартли.
– Нужно ли это? – перебила его госпожа Барк. – Хартли – типичный болван, да и выдал его какой-то пьяница-летчик. Мне кажется, что уничтожать этих людей теперь уже не к чему, поздно. Ну, ликвидируем мы их – и что же? Взамен их русские пришлют сюда на уже готовое и налаженное дело новых людей, которые будут работать еще лучше, как вы сами говорите, безупречно.
– Это ничего не значит, – жестко сказал Сайкс.
– Но для чего же? Чтобы создать дипломатические и политические осложнения? – спросила госпожа Барк.
– Нет, Эви, – прервал ее Сайкс. – Этот икс обязательно будет уничтожен, хотя бы уже потому, что он дважды стал мне поперек дороги… И не только как военный агент противной стороны, но и как мой личный враг… – в голосе Сайкса прозвучала странная нотка. – А вообще, – он двусмысленно засмеялся, – на вас это как-то непохоже, моя дорогая Ирандуст… Вы, и вдруг… милосердие к врагу!! Что с вами случилось, вы подобрели, или, – Сайкс снова усмехнулся, – или вы изменились? Вас беспокоит судьба этого человека?
– Нет! Я не меняюсь, и вы отлично это знаете, Джефри, но я против бессмысленной крови. Я просто не вижу необходимости ликвидации этого вполне заурядного человека, а кроме того, вы, в своей ненависти к нему, забываете, что насильственная смерть подобного лица вызовет немедленное расследование и дипломатические осложнения.
Сайкс расхохотался.
– Дорогая Эви, вы расстроены. Ведь вы же прекрасно знаете, что в арсенале диверсионной службы имеется тысяча и один способ уничтожения противника так, что ни одному следователю и не придет в голову, что человек погиб насильственной смертью. Изо всей этой тысячи способов мы применим только один, но зато это будет самый лучший, и тогда ваш подзащитный отправится к праотцам… И клянусь, если даже это будет грозить разоблачением, я все равно сделаю это. Это мое уже личное дело, – с нескрываемой ненавистью закончил Сайкс.
– В нашей работе не должно быть "личных дел", – холодно ответила Барк.
– Я не забывал этого правила, Эви, но мы оба в этой истории, кажется, допустили по одному… – он зло и многозначительно подчеркнул, – "личному делу".
– Господа, я не думаю, чтобы из-за такого пустяка стоило волноваться, – примиренчески сказал забинтованный человек. – Я тоже считаю этого полковника простоватым человеком. Я сужу по его окружению.
– Вы говорите о сержанте Сеоеве? – ехидно спросила Барк.
– Хотя бы о нем. Этот глупый верзила с дурацким характером и пудовыми кулаками не должен сотрудничать в таком деле. Это ясно, и если он все же работает в нем, это значит, что и его начальство стоит не намного выше его. Этот прямодушный и глупый гигант должен служить в артиллерии, а в мирное время выступать в цирке. Его чувства и мысли можно прочесть раньше, чем он выразит их языком.
– Однако вы не смогли их прочесть раньше, чем он высказал их при помощи кулаков, – вставила Барк.
– Моя дорогая Эви, он прав. Эти господа не стоят вашего мизинца. Вопрос об этих русских кончен, давайте поговорим… – сказал Сайкс. Вдруг он быстро шагнул к окну и так быстро откинул штору, что я едва успел отодвинуться. – Хороши и мы!!. – распахивая окно и вглядываясь в темную, непроглядную ночь, сказал он. – Ведем беседу при полуоткрытом окне.
Он закурил новую сигару спичка озарила его лицо. Расстояние до него было не более метра. Я ясно видел его характерное лицо с четким, словно вырубленным подбородком. Спичка еще горела, он швырнул ее левой рукой, и огонек, мигнув в воздухе, погас.
– Чудесная ночь, господа, – сказал он.
Кто-то подошел к окну. Присев на корточки, я еле держался на карнизе.
– Такие ночи продлятся еще с неделю. Потом появится луна и помешает вам посетить полковника! – продолжал Сайкс человеку, стоявшему возле него. – На этих днях он вылетает в Тифлис. Вы понимаете меня, господин Кожицин? – по-русски закончил он.
– Вполне! Я готов к визиту, – также по-русски ответил стоявший рядом человек.
– Превосходно. В первый раз вы посетили наших "друзей" в виде рабочего, во второй посетите, как говорят русские, в качестве ночного татя, – он рассмеялся. – А теперь закроем окно и продолжим нашу беседу.
Сайкс шумно захлопнул створки окна и наглухо затянул шторы. Тьма окутала меня. За садом смутно светили уличные фонари, где-то лаяла собака. Повиснув на руках, я спрыгнул вниз и осторожно пошел прежним путем. Спустя несколько минут я уже был на широкой улице, озаренной светом реклам.
Такси довезло меня до угла, отсюда я той же аллеей и через ту же калитку, не замеченный никем, вернулся домой.
Было больше одиннадцати часов. Я прошел к генералу и рассказал ему обо всем, услышанном мною.
О том, как спала эту ночь Зося, можно было понять с первого же взгляда. Она осунулась и производила впечатление человека, только что перенесшего болезнь.
– Что с вами, Зосенька? – нарочито весело спросил я, как только на звонок швейцара девушка спустилась в вестибюль.
– Здравствуйте, пан полковник, – приседая и в то же время напряженно вглядываясь в меня, сказала она.
– Здравствуйте, здравствуйте, красавица, я заехал справиться о здоровье госпожи Барк.
– Благодарю вас. Все благополучно, мадам просит вас навестить ее.
– Скажите моему шоферу, – обратился я к крутившемуся возле нас швейцару, – что он может возвращаться домой.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – засуетился швейцар, исчезая за дверью.
– Зосенька! – тихо шепнул я. – Все хорошо, кроме вашего вида.
Она быстро глянула на меня и, пропуская вперед, также тихо сказала:
– Да?
Я засмеялся, кивнул головой и так быстро взбежал по лестнице, что она едва догнала меня.
– Вероятно, вы хороший гимнаст? – спросила она, переводя дыхание.
– О да! Особенно же люблю бег и прыжки, это развивает легкие, – сказал я, видя, как порозовели щечки девушки.
Госпожа Барк все еще была бледна, а темные, чуть намечавшиеся круги под глазами говорили о том, что бедная женщина тяжело переносит серьезные приступы сердечной болезни.
Я участливо спросил о ее здоровье, в душе восторгаясь ее искусным гримом и еще более искусной игрой.
– Ах, дорогой друг, вы позволите мне называть вас так? – слабо и томно спросила она.
– Ну конечно! – ответил я.
– У меня вчера вновь был острый приступ болезни. Я еще несколько слаба и приму вас полулежа, – откидываясь на софу и указывая рукой на место возле себя, продолжала она. – Вчера весь вечер я была как в тумане. Голова словно налита свинцом, не хватало воздуха, и врач, посетивший меня вечером, предложил абсолютный покой.
– Значит… – делая встревоженное лицо, поднялся я с места.
– Нет, нет! – остановила она. – Это прописано было только на один вечер. Сегодня я здорова и с удовольствием выпью с вами чашку кофе и съем первый со вчерашнего дня сандвич.
Я сочувственно покачал головой, вспоминая, как эта "больная" с наслаждением уписывала вчера со своими "врачами" ужин, запивая его чаем и вином.
– Ваша Зося тоже выглядит больной, – сказал я, – что с нею?
Мистрис Барк глянула на меня, улыбнулась и, забывая роль больной, сказала небрежно:
– Эта болезнь называется влюбленностью. Излечивают ее не доктора, а сами больные своими средствами, – при этих словах она наблюдающе скользнула по мне взглядом. Я сделал глуповато-растерянное лицо и недоумевающе посмотрел на нее.
– Однако кофе готов, – сказала Барк, – и никакая любовь в мире не помешает нам его выпить.
Она позвонила. В коридоре послышались шаги. Мистрис Барк откинулась еще глубже к спинке софы, и ее локоть коснулся моего плеча.
– Мой дорогой друг, я была уверена, что вы посетите меня. Ваша забота, ваше внимание дороги мне, – тихо, но так, чтобы слова ее были слышны за дверью, произнесла Барк.
– Войдите, Зося! Я же слышу, как вы замерли у порога, – спокойно и негромко сказала она.
Я боялся, что девушка не сумеет скрыть своей ненависти к хозяйке.
– Я ждала разрешения, – просто ответила Зося.
– Кофе и вина! Откройте, моя малютка, бутылку испанского золотистого "Санта Круц". Мне хочется поправиться и вместе с тем чокнуться с вами, мой дорогой друг и исцелитель, – поднимая на меня глаза, сказала Барк.
– Сейчас исполню, – тихо ответила Зося.
– Дорогая госпожа Барк! На этих днях я на три-четыре дня улетаю в Закавказье, буду и в Баку. Разрешите мне привести вам банку самой лучшей икры, какая только найдется на промыслах Азербайджана? Вино и икра исцелят вас от всех болезней.
– Спасибо. Я очень люблю икру, а вы, русские, умеете особенно хорошо приготовлять ее.
В комнату вошла Зося, держа на подносе откупоренную бутылку вина и два хрустальных, отливавших зеленым и синим цветом, фужера.
– И все же мне грустно слышать, что вы уезжаете… Мне будет недоставать вас… Я очень привыкла к вам, – задумчиво произнесла Барк, успевая из-под ресниц глянуть на молча стоявшую возле нас Зосю.
– Почему же два бокала? – словно спохватившись, сказала она. – Зосенька, дитя мое, вы должны, вы просто обязаны выпить вместе с нами за моего исцелителя, – указывая на меня глазами, сказала госпожа Барк.
– Это не принято… Я не смею… – тихо проговорила девушка, отступая назад.
– Глупости, Зося, забудем условности этикета и выпьем за нашего общего друга, – очень мягко, с еле уловимой иронией, произнесла Барк.
Боясь, чтобы девушка не сделала неосторожного шага, я поднял бокал и твердо сказал:
– Выпьем, Зося! Вино чудесное, и его стоит выпить.
– Хорошо, – сказала она и, достав третий фужер, наполнила и его пенящейся влагой…
– За исцелителя и друга! – чокаясь, сказала Барк.
– За избавителя и друга! – тихо повторила Зося, и по ее дрогнувшим ресницам и вспыхнувшему лицу я понял, что она не случайно заменила одно слово другим.
Когда девушка вышла, Барк, наклонившись ко мне, улыбаясь спросила:
– А вы знаете, почему так странно держится эта малютка?
– Нет!
– Она ревнует вас ко мне… Потому что она влюбилась в вас. Это немножко забавляет меня… Что вы так удивлены, разве вы не знали этого?
– Не знал… хотя это приятное открытие.
– Еще бы! Девушка мила, свежа, пикантна…
– Но… вы уверены в этом?
– Конечно, и, правду говоря, мой полковник, мне не хочется так легко отдать вас ей… потому что вы нравитесь и мне…
Она поднесла бокал к губам и, глядя мне прямо в глаза, кивнула головой.
– Да, нравитесь! А теперь поступайте, как знаете. Если хотите, то я могу сейчас отправить погулять с вами Зосю. Я не ревнива, но только прошу перед вашим отлетом в Закавказье зайдите ко мне…
Она вздохнула, встала и подойдя ко мне, нежно и очень целомудренно поцеловала меня в лоб.
– Я не могу так проститься с вами… Обещаете?
– Да, дорогая госпожа Барк, – смотря ей в глаза, сказал я.
– Благодарю. Я буду вас ждать, – закрывая глаза и нежно гладя меня по голове, прошептала она. Ее пальцы, мягкие, холеные и теплые, источали аромат духов. – А теперь, – открывая глаза и отходя в сторону, сказала она, – идите и погуляйте с влюбленной малюткой. Только не вскружите ей головы и… не забывайте меня.
Спустя несколько минут я и Зося сходили с лестницы, провожаемые поклонами швейцара.
Прогулка наша продолжалась долго. Наняв экипаж, мы выехали на шоссе за Казвинские ворота и, оставив на заставе фаэтон, вышли в поле, собирали цветы и рассказывали друг другу впечатления вчерашнего дня.
– Когда госпожа Барк осталась с вами в моей комнате, я чуть не потеряла сознание от страха. Мне показалось, что она знает о вашем посещении. Я не находила себе места и поспешила обратно в комнату, боясь, что она обнаружит вас.
– И это случилось бы непременно, если бы вы не пришли так вовремя, – сказал я, – она что-то искала у вас, и ваше появление остановило ее.
– Я уже не впервые замечаю следы осмотра вещей, – сказала Зося.
Из разговора с девушкой я понял, что, когда она накрывала чай, в гостиной находились только Сайкс, лейтенант и сама хозяйка. Где же был Кожицин? Возможно, что его держали внизу, в комнатах первого этажа, до тех пор, пока Зося не ушла к Янковецкой.
Я переменил тему разговора, конечно, не сказав девушке ни о Кожицине, ни о моих открытиях на карнизе ее дома.
– Как только я увидела незакрытое окно, я поняла, что вы ушли через него, и у меня отлегло от сердца. Вы не ушиблись? – улыбаясь, спросила она.
– Нет! Я даже не представлял, что так легко совершу этот прыжок. Вы когда вернулись домой, Зося?
– В начале первого часа. Госпожа Барк позвонила к Янковецкой, а спустя десять минут за мною пришел автомобиль.
– А когда вернулись?
– Когда вернулась, госпожа Барк была одна, лежала в постели, читала книгу. Со мною была исключительно мила. Ну, а сейчас вы видели, как она продолжает вести свою игру. Я говорю о бокале вина…
– Я очень боялся, Зося… – начал было я.
– Не бойтесь, – остановила она. – Я не знаю тонкостей и методов моей госпожи, я не так хитра, как она, но и не такая простушка, какой она считает меня. Многое мне было непонятно, ко многому я относилась безразлично, а кое-что нарочно не хотела замечать. Я была в стороне от интриг и затей госпожи Барк, мне не было ни нужды, ни охоты заниматься ими, но когда я вижу, что служу только орудием в чужой подлой игре, когда дорогие для меня… – она поправилась, – дорогой для меня человек, мой брат, чуть не стал жертвой их гнусной интриги, я перестаю быть равнодушной. Я становлюсь на ту сторону, где находится мой брат… и вы! – взволнованно сказала она.
Я заглянул в ее чистые, еще горевшие огнем возбуждения глаза, и мы крепко поцеловались. Потом она высвободилась из моих объятий и быстро пошла по дороге.
– Завтра, Зосенька, Ян будет в Тегеране, и когда только захотите – вы увидите его.
– Я несказанно счастлива… и приездом брата, и вашей… – Она тихо договорила: – Привязанностью ко мне.
– Зося! Будьте осторожны. Один неосторожный шаг, малейшая оплошность – и эти изверги не задумаются уничтожить вас! – взволнованно сказал я.
– Я знаю это. Они не остановятся ни перед чем, но теперь я не боюсь их. Возле меня будут брат и вы… – Она взглянула на меня таким, смелым и доверчивым взглядом, что я успокоенно кивнул.
– Вы знаете, где мы живем? И сумеете, если нужно будет, прийти к нам?
– Если будет надо, днем ли, ночью ли, бросив все, я сумею добраться до вас. А теперь, мой дорогой друг, – она лукаво улыбнулась, – как называет вас госпожа Барк, пойдемте к экипажу. Пора домой.
Мы условились о деталях и условных знаках, которые должны были облегчить наши следующие встречи. Так, например, телефонный звонок ко мне и английские слова: "Что это, магазин Пель-Мель?" означали, что случилось нечто важное и что Зося ожидает меня в вестибюле этого магазина.
Я отвез ее домой и, довольный успехами дня, вернулся к себе.
Генерал сидел в кабинете.
– Ну, как здоровье вашей знакомой? – спросил он, повернувшись в сторону спрятанного микрофона. – Болеет или уже поднялась?
– Лучше… Вчера был врач… предписан покой и отдых, но, сами понимаете, сердце, – сказал я.
– Знаем мы эти женские болезни. Нервы или еще какие-нибудь пустяки… А вы, конечно, растаяли, видя ее этакой умирающей Травиатой.
– Не растаял, но… по правде сказать, стало жалко… – я запнулся.
– …И соблазнительно, – смеясь закончил генерал. – Ах, Александр Петрович, женщины – это та самая апельсиновая корочка, на которой вам суждено поскользнуться. Ну, да ладно, скажите лучше, когда вы сможете лететь в Тбилиси? – он молча подсунул мне бумажку.
"Дня через два" – было написано на ней.
– Дня через два.
– Отлично! Я без вас занялся работой, и вот у меня есть кое-какие замечания по поводу доклада. Все эти данные и план важны для верного освещения дела. Секретные данные, собранные вами, я ценю, но надо, чтобы доклад отражал не вашу личную точку зрения, а был политически обоснован и верен. Помните, что выводы касаются работы всей смешанной комиссии. Мы отвечаем за каждое слово, – строго закончил генерал.
– Слушаюсь, товарищ генерал! Итак, доклад я беру с собою, а его копию оставлю здесь. Он и комментарии будут в сейфе.
– Хорошо! Закончим это. А теперь расскажите, как поживает прелестная полячка Зося, – снова переходя на шутливый тон, спросил генерал.
– Нормально. Ездил с нею за Казвинские ворота. Замечательная девушка.
– Хорош! – засмеялся генерал. – Запутался в двух соснах… Кто же, наконец, вам нравится, Барк или Зося?
– Не знаю, – вздохнул я. – Когда нахожусь с госпожой Барк – она, а когда встречаюсь с Зосей, то Зося.
– Черт знает, что вы говорите! Довольно-таки безнравственные речи! – возмущенно прервал меня генерал. – Не нравится мне это, дорогой Александр Петрович, улетайте-ка скорее в Тбилиси, может быть, недельная разлука остудит ваши донжуанские страсти. Жениться, говорю вам, жениться пора, – вставая, сказал он, с шумом захлопывая папку.
– Товарищ генерал, я завтра съезжу на аэродром, выясню, когда идут самолеты на Тбилиси.
– Съездите, – сказал генерал, и мы вышли из кабинета.