– Вспоминаю сейчас тот разговор, а ощущение такое, будто Евдоким эти самые слова уже давным-давно вынашивал в душе, но ему поделиться было не с кем. И когда я рассказал ему про "Алтынлес", про то еще, как глава районной администрации запустил свою лапу в деревообделочный комбинат, превратив его в свою собственную вотчину, он и выплеснул наболевшее.
– Может, он еще кого-нибудь упоминал, кроме Рогачева? – спросил Юнисов. – Может, кого-то из своих подчиненных? Я имею в виду офицеров "семерки".
Тайгишев отрицательно качнул головой, которую украшал аккуратно подстриженный "ежик" черных как смоль волос.
– Нет, врать не буду. Чего не было, того не было. Хотя, помнится, он признался как-то, что у него не очень-то складываются отношения с подчиненными.
Это было уже что-то совершенно новое, по крайней мере, Грязнов обратил внимание на то, как насторожился Юнисов.
– И в чем же оно выражалось? – осторожно, чтобы не вспугнуть разоткровенничавшегося Тайгишева, спросил Юнисов. – Я имею в виду его отношения с подчиненными.
Тайгишев задумался, почесал пятерней затылок.
– Да как вам сказать?..
– А ты прямо так и говори.
– Ну-у, если вам интересно мое личное мнение… Насколько я мог догадываться, уже само назначение Евдокима на должность начальника "семерки" предполагало назревающий конфликт.
– Конфликт?! – почти одновременно воскликнули Грязнов и Юнисов. Между кем и кем?
– Между ним и его подчиненными.
– Почему? – спросил Юнисов.
Тайгишев остановился посреди улицы и непонимающим взглядом уставился на двух мужиков, которые, как ему, видимо, казалось, должны были сами знать буквально все. Наконец, разжал губы и негромко пояснил:
– Да потому, что прежний хозяин колонии, полковник Доменко, за те двенадцать лет, что рулил "семеркой", сумел сколотить удобную для себя администрацию колонии. Колонии, которая жила и работала по своим собственным понятиям, и естественно, что приход новой метлы, тем более такой метлы, как Чуянов, не мог не вызвать отчуждения и неприятия со стороны тех офицеров и контрактников "семерки", которые полностью сработались за эти годы с Доменко.
Юнисов с Грязновым молчали, и Тайгишев, видимо уже от самого себя, добавил:
– Я, конечно, утверждать не могу, но насколько мог бы догадываться, кое-кто из замов просто мешал Евдокиму наводить в "семерке" порядок, а порой и просто вставляли палки в колеса.
– То есть, ты хочешь сказать, – уточнил Юнисов, – что Евдоким Чуянов пытался навести должный порядок на зоне, а кому-то это было не в кайф?
– Да, пожалуй, можно сказать и так.
– Послушай, Акай, – тронул Тайгишева за плечо Грязнов, – все, что ты говоришь, очень и очень серьезно. Тебе что, об этом Евдоким рассказал, или все-таки это твои предположения?
Тайгишев снова пожал плечами, словно пожалел, что затеял этот разговор.
– Да как вам сказать?.. О чем-то он сам проговаривался, когда я заезжал к нему домой или брали ружьишко и уходили в тайгу, о чем-то я догадывался. Наш городишко – это все-таки не Москва и даже не Хабаровск, где все живут, ничего не зная друг о дружке. Это Боровск!
Он хотел еще что-то добавить, но они уже подошли к гостинице, в которой еще светилось несколько окон, и Тайгишев сказал, прощаясь:
– А может, все это мне просто причудилось у того же костерка в тайге? Все равно уже Евдокима не вернешь. Так что, до завтра.
Он сделал шаг в сторону своего дома, как вдруг остановился, и было видно, что лицо его вспыхнуло искренней надеждой.
– Может, все-таки, ко мне зайдем? Время-то еще не позднее. Жена мясца поджарит, у меня и выпить найдется. Да и Евдокима еще помянем. Отсель недалеко, с полкилометра, не больше.
Задетый за живое тем, что рассказал Тайгишев, Грязнов покосился на Юнисова, однако тот отрицательно качнул головой.
– Спасибо, Акай. Но в следующий раз обязательно у тебя посидим. А возможно, и в тайгу вместе выберемся. Ты уж прости меня, но, честно признаться, я двое суток не спал. А завтра, как сам понимаешь, надо быть в полной форме.
– Ты что, действительно с ног валишься? – пробурчал Грязнов, недовольный отказом главного хабаровского опера. Он уже и сам стал сомневаться в роковой случайности гибели Чуянова, а неожиданно разоткровенничавшийся Тайгишев мог пролить частичку света на то, каким образом Чуянов мог оказаться лицом к лицу с остервеневшим беспредельщиком, и никто из офицеров или тех же контрактников не пришел ему на помощь.
Среди бела дня! На глазах сотен людей!
О чем и сказал Юнисову.
– А вот это уже хорошо, что ты заинтересовался, – с непонятной язвинкой в голосе отреагировал Юнисов. – А то ведь я боялся, что и вы, товарищ генерал, "поплывете" завтра от тех речей, что будут сказаны на могиле Чуянова.
– "Генерал", мать твою, – пробурчал Грязнов, не понимая, к чему клонит Юнисов.
– Ладно, не обижайся за "генерала", – буркнул Юнисов, открывая перед Грязновым парадную дверь. – Но я действительно пригласил тебя к Рябову, надеясь загодя, до похорон, поговорить с тобой. Небось, желаешь знать о чем? Отвечаю. И мне, и Максимову не дает покоя эта несуразная гибель Чуянова. Впрочем, не только гибель, но и еще кое-какие нюансы, о которых я надеялся поговорить с тобой чуток позже. А тут как раз Тайгишев со своими выкладками.
Генерал милиции Максимов возглавлял краевое Управление внутренних дел, и тот факт, что он заинтересовался гибелью хозяина боровской "семерки", тогда как уже практически закончилось следствие и убийца был этапирован в Хабаровск, не могло не насторожить Грязнова.
– Ты что же, хочешь сказать, что убийство Евдокима – не просто удар заточкой в спину, а нечто большее?
– Не знаю, пока ничего не знаю. – Юнусов глазами показал на дежурного администратора, который при виде "начальства" вышел из-за стойки и направился в их сторону. – Но если ты не против, давай-ка сейчас поднимемся ко мне в номер, заварим по чашечке кофе и вот тогда-то уже обо всем переговорим.
* * *
Вячеслав Иванович смог заснуть только к утру. Мозги расслаивались от мешанины той информации, которая свалилась на него за прошедший день и которую он пытался свести к страшному знаменателю – к гибели Евдокима Чуянова. Однако более всего его душу растеребил ночной разговор с Юнисовым, который, оказывается, еще до назначения Чуянова начальником боровской "семерки" владел оперативной информацией, которую надо было проверять и перепроверять, однако бывший начальник "семерки" и его покровители смогли создать такую обстановку на зоне и в Боровске, блокировав при этом Боровской уголовный розыск, что посторонним туда вход был воспрещен.
По той информации, которой владел Юнисов, можно было сделать вывод, что именно "семерка" являлась основным источником повышенной криминальной обстановки, которая захлестнула не только районный центр, но и выплеснулась за его пределы. Зерно надежды исправить создавшееся положение внесло назначение Чуянова новым начальником колонии, но благим мыслям не суждено было сбыться. Как только Евдоким попытался разобраться в том, что же на самом деле творится в его хозяйстве, причем он даже не скрывал своих намерений навести на зоне порядок, как вдруг… полувзбесившийся отморозок с финкой в одной руке и с заточкой за голенищем сапога нанес ему смертельный удар в спину.
Но и это еще не все.
Оказывается, на другой день после гибели Евдокима поползли самые невероятные слухи о "кровавой месиловке" в "семерке", которая едва не закончилась столь же кровавым массовым побегом. И виной всему, мол, недавно назначенный начальник колонии, который из-за своей полнейшей некомпетентности и незнания специфики и законов боровской зоны смог допустить подобный взрыв эмоций среди "дошедших до полной ручки" заключенных и сам же подставился под заточку "доведенного до отчаяния" заключенного.
Ни Рябов, ни Юнисов не знали, кто успел распустить слушок о том, что именно полковник Чуянов явился источником "взрывоопасной ситуации" в "семерке", за что и поплатился своей собственной жизнью, однако ни тот, ни другой не сомневались в том, что это было выгодно кому-то не только в администрации колонии, но и в самом районе.
Также Юнисов сказал и о том, что владеет непроверенной пока что информацией, будто кое-кто из контрактников и офицеров боровской "семерки" давно снюхались с южанами и уже давно прикормлены ими, в результате чего южане почувствовали себя на зоне едва ли не полновластными хозяевами. Через них же на зону поступает и наркота.
– И если, – подвел итог Юнисов, – все это суммировать, да и не только это…
– Евдоким знал о спайке южан с контрактниками? – опустив слово "офицеры", спросил Грязнов, думая в то же время о том, что сам Евдоким ему ни о чем подобном не говорил.
– По крайней мере, я его сам об этом предупреждал. Едва ли не сразу, как он принял колонию.
– И что?
– Ты же знаешь Евдокима. Он не принимал каких-либо серьезных решений, пока сам во всем не разберется.
Да, в этом был весь Евдоким Чуянов, каким его знал Грязнов. И эту черту его характера уже невозможно было исправить.
– Ну, а от меня-то вы чего хотите? – спросил Грязнов, когда Юнисов выложил все свои соображения относительно боровской "семерки" и той криминальной ситуации, которая сложилась в районе. – Я-то вам чем могу помочь?
Припоминая этот момент разговора, Вячеслав Иванович усмехнулся невольно. Олег как бы даже стушевался, после чего достал из багажной сумки непочатую бутылку любимого Грязновым армянского коньяка и, не спрашивая согласия гостя, наполнил рюмки.
– Чем, говоришь, помочь можешь? Да хотя бы тем, что возьмешь на себя негласное расследование убийства Евдокима. Я имею в виду истинную подоплеку этого убийства.
Судя по всему, выражение лица у Грязнова было на тот момент, мягко говоря, удивленным, и Юнисов добавил, вздохнув:
– Насколько мне известно, в "семерке" тянут лямку и твои земляки, я имею в виду москвичей, так что, думаю, вам бы…
Вячеслав Иванович едва не рассмеялся, выслушав это предложение.
– Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь?! Взять на себя расследование, которое не может вытянуть даже следственная бригада со всеми своими возможностями? Да и вообще, как ты все это себе представляешь?
– Оттого и вытянуть не могут, что это слишком ведомственная, к тому же зашоренная узковедомственными условностями бригада, которую одновременно давят и Москва, и Хабаровск. А ты, с твоим-то опытом и возможностями…
– Какие, к черту, возможности?! – взорвался Грязнов. – Сам же говорил, что в Боровске и на зоне сложилась такая обстановка, что только и остается вывесить плакат "Посторонним вход воспрещен!". И если даже Рябов со своими операми…
Он замолчал, надеясь, что Юнисов спустится в конце концов с небес на землю и уже более трезво оценит возможности удалившегося от оперативной сутолоки генерала, однако полковник продолжал гнуть свою линию:
– Повторяю для особо упрямых. Мои убоповцы и рябовские опера в этом городке, что вошь на белом гребешке. Просматриваются со всех сторон, и на каждый их чих последуют два предупреждающих выстрела. Ты еще, видимо, не знаешь, насколько влиятелен в Хабаровске да, пожалуй, и в Москве, Рогачев, местный глава администрации. Можешь не сомневаться в том, что он способен нейтрализовать любую оперативную разработку, затеянную мной или Рябовым… А ты здесь вроде бы нейтральный человек, близкий друг Чуянова и в то же время столичный генерал, которого не устроил официальный вывод столичной комиссии. Ты решил сам покопаться в причинах столь откровенной ненависти убийцы к хозяину колонии.
– Допустим, – вынужден был согласиться Грязнов. – Но что даст весь этот маскарад? Единственное, что я смогу сделать при таком раскладе, если, конечно, руководство краевого УИНа и администрация "семерки" пойдут мне навстречу, это всего лишь пощупать зону, в чем я сомневаюсь.
Юнисов поднял свою рюмку и пригласил Грязнова последовать его примеру.
– Говоришь, "всего лишь"? Хорошо живете, товарищ генерал.
– Не понял!
– А чего тут понимать? Если бы удалось пощупать зону и попытаться выявить ее завязки с теми, кто оседлал чиновничьи кресла в районе и в Хабаровске, тогда, глядишь, мы смогли бы потянуть за нитку и всю цепочку. А она, судя по всему, своими корнями уходит в российско-китайскую акционерную компанию "Алтынлес". Хотя не исключена возможность, что и повыше.
– То есть, в краевые структуры?
– Да. Хотя также не исключаю возможности, что в этом деле задействована и Москва.
– И ты что же думаешь, что подобное могло твориться и при Чуянове?
Юнисов отрицательно качнул головой.
– Исключено! И как только это осознали те, кому он мешал своим присутствием в "семерке", сам понять должен…
– Ты хочешь сказать, что гибель Евдокима – это все-таки хорошо спланированное убийство?
– Не знаю. – Юнисов развел руками. – По крайней мере, не могу этого утверждать. Однако очень бы хотел прояснить все до конца.
– Но ты же понимаешь, что я не могу так вот просто сказать ни "да", ни "нет"!
– Само собой, – устало произнес Юнисов. – Оттого и даю тебе время подумать до утра. Но учти, и я, и Максимов очень бы хотели надеяться на твою помощь.
* * *
Сравнительно небольшой ритуальный зал не смог вместить всех, кто приехал в Боровск проводить в последний путь полковника Чуянова, и поэтому самые главные слова говорились уже после того, как на боровском погосте отгремел салют почетного караула и автобусы привезли людей в ресторан, где был накрыт поминальный стол. Говорили много и долго, тем более что бутылки с водкой, вином и коньяком никто не считал, и только Грязнов не произнес ни слова, уткнувшись отсутствующим взглядом в свою тарелку. Время от времени он поднимал рюмку и молча пил водку, мысленно поминая Евдокима, который все это время словно стоял перед его глазами. Живой и невредимый, и в то же время язвительно-снисходительный, когда над столом поднимался кто-нибудь из администрации боровской "семерки" и начинал говорить, каким необыкновенным начальником колонии был Евдоким Савельевич и как много он мог бы сделать для колонии, не случись вдруг эта беда.
– С-с-суки! Суки подколодные! – неожиданно для себя пробормотал Грязнов и невольно дернулся, глядя по сторонам.
Однако народ был занят сам собой, и он кивнул сидевшему неподалеку Юнисову, приглашая его "проветриться".
Боровск утопал в вечерней теплой неге, а душа словно разрывалась от той сосущей тоски, которая не отпускала Грязнова с того самого дня, когда он узнал о гибели Чуянова. Видимо, понимая его состояние, Юнисов молча шел по аллейке, и только когда Грязнов пробормотал негромко: "Хорошо, я попробую", – повернулся к нему лицом.
– Я не сомневался в этом. Как, впрочем, и Максимов тоже не сомневался.
– Значит будем дудеть в одну дуду, – подытожил Грязнов. – Теперь по делу. Мне, видимо, придется какое-то время пожить в Боровске, к тому же нужны будут некоторые полномочия. Так вот, хотел бы спросить, как все это вы с Максимовым представляете?
– Без проблем! Жить будешь в гостинице, в отдельном номере, а насчет полномочий… Полномочия будут.
– Что ж, пожалуй, сгодится и такой вариант, – Грязнов кивнул. – В таком случае, я постараюсь как можно быстрее утрясти свои дела в Пятигорье, а вы за это время подготовьте полную раскадровку по убийце. Я имею в виду Калистратова. Кто он и что он, а также неплохо бы посмотреть уголовное дело.
Он замолчал, вспоминая, не забыл ли чего, и тяжело, словно взваливал на себя неподъемный груз, вздохнул:
– Пока вроде бы все. Ну, а дальше…
– Насколько я понял, ты сейчас возвращаешься в Пятигорье?
– Само собой. Во-первых, надо закруглить кое-какие дела с промысловиками, во-вторых… Короче, сам знаешь, что Полуэктов сейчас в больнице, а Ходус вылетел в Москву и пробудет там неизвестно сколько.
– Пушной аукцион?
– Хуже. Очередное толковище относительно поставок нашей пушнины. Сам понимаешь, пока он не вернется, мне придется тащить все хозяйство на себе.
Глава 4
Обвисшие и словно уставшие от майской жары, навалившейся на дальневосточную тайгу, вертолетные лопасти вздрогнули, распрямляясь, набирая скорость, сделали оборот, другой… Огромная, дребезжащая стрекоза качнулась на мощных шасси и, взбивая лопастями пыль, оторвалась от взлетной площадки, взяв курс в верховья Боровой.
Грязнов потрепал по вздыбившейся холке Агдама и со злостью сплюнул на прибитую пылью траву, провожая глазами вертолет.
– Тихо, Агдам, тихо! – успокоил он заскулившего кобелька, который лучше кого бы то ни было чувствовал малейшее изменение в настроении своего хозяина, и медленно побрел в сторону березового подроста, за которым просматривались потемневшие от времени, рубленные из вековых лиственниц и сосен избы Пятигорья.
Настроение у Грязнова действительно было сверхпаскудное. И теперь он материл себя последними словами, что не был готов к приему "гостей", мать их в хвост и в гриву! А ведь мог бы и заранее сориентироваться…
Он уже знал, что если к утру начинает ныть простреленная в далекой оперативной юности нога и тревожная боль острыми коготками вгрызается в задетую пулей кость, значит, жди днем или обложного промозглого дождя, или какой-нибудь иной пакости. Причем эта старая и, казалось бы, давно забытая рана вдруг напомнила о себе именно здесь, в Пятигорье, и он порой даже удивлялся этому. У других бедолаг переломанные или простреленные кости напоминали о себе лишь к перемене погоды, а его нога вдруг обрела свойства не только барометра, но и какого-то психологического индикатора, который практически не давал сбоев. И если к утру начинала тревожить старая рана, то жди, товарищ Грязнов, неприятностей. Вот как сегодня…
Проснувшись от назойливого звона осатаневших комаров, которые к утру даже сквозь оконную сетку ухищрялись набиваться в избу, он поднялся с постели и вышел на крыльцо, где к нему тут же бросился Агдам. Потрепал его по загривку и полной грудью вдохнул настоянный за ночь, пьянящий хвойный воздух.
Окаймленная тайгой горная котловина, по дну которой вытянулось обрамленное огородами село, была залита по-утреннему пронзительно-звенящими солнечными лучами, пробивавшимися сквозь вершинки вековой тайги, крона которой также розовела радостной подсветкой. И ничто, даже отдаленно, не напоминало ни о близкой перемене погоды, ни тем более о тучах обложных, которые порой накрывали котловину, словно чугунную сковородку крышкой, чтобы обрушиться потом на Пятигорье мутными потоками ливня.
Вот тогда-то и призадуматься бы ему о занывшей ноге, а он, будто заколдованный этой пьянящей таежной красотой, стоял на крыльце, повернув лицо к восходящему над таежной кромкой солнцу, вдыхал пьянящий хвойный воздух и не мог надышаться.
О своем "барометре", сработавшем на "ухудшение погоды", вспомнил чуток позже, когда ему прозвонился помощник главы администрации Боровского района и тоном, не терпящим возражений, заявил, что в Пятигорье с часу на час прилетят гости и, в силу того, что Яков Моисеевич Ходус улетел в Москву, принимать этих гостей будет он, главный охотовед Грязнов. Правда, не уточнил, сучонок, что за гости решили навестить хозяйство и с какой целью.