Михал Михалычу было лет под 50-55, был он в своем советском прошлом директором гастронома, в который прямиком из Университета угодил Тоцкий. А ныне - этот невысокий, лысоватый, с глазами чуть навыкате, человек, был лидером партии, владельцем "заводов, машин, пароходов", сети автозаправок и даже телестудии, вещавшей на добрую половину Украины. Прошлого МММа никто детально не знал - журналисты, пытавшиеся найти о нем документальную информацию, не нашли ни бумажки, но ходили упорные слухи, что МММ неприятности с законом имел, и не один раз. И связаны эти неприятности были с хищением социалистической собственности в крупных и особо крупных размерах и валютными операциями. Но слухи - слухами, а документы, как корова языком слизала. И Михаил Михайлович стал сначала - народным депутатом, потом сколотил партию - и с успехом стал играть в политические игры. Из бизнеса он официально вышел, но его империя продолжала с нарастающим успехом ковать для него денежные знаки, хотя, как ни говори, основным бизнесом для Марусича уже была политика. Свои интересы в бизнесе он лоббировал, скорее, из любви к искусству, а вот чужие, как утверждали злые языки, за немалые деньги.
Все фирмы МММа обслуживались в "СВ Банке" - Тоцкому МММ верил полностью и относился к нему с отцовской теплотой. Тоцкий платил ему той же монетой - уважением и отношением. Любые банковские операции по фирмам МММа шли по самому низкому тарифу, а обналичку для Марусича Андрей, по возможности, выводил на встречные потоки - то есть не брал с него ни копейки. Ну, почти ни копейки. Во всяком случае, самый минимум. Краснов не возражал, зная, что в тяжелый момент МММ поддержал Тоцкого и, вполне возможно, многому его научил. Ходили слухи, что МММ пользуется авторитетом в криминальном мире, но, опять таки, никто ничего не доказал, а МММ каверзные вопросы работников пера на эту тему превращал в шутку. Его любили избиратели - он много делал на местах и, несмотря на малый рост и простоватую, возможно, нарочито, речь, был личностью харизматичной.
Его уважали в Верховной Раде, хотя, вполне естественно, врагов себе он тоже нажил немало. Его любила жена, трое дочек и великое множество других женщин, которые, то возникали, то исчезали на позиции за его левым плечом. На него молились сотрудники, работавшие на "империю", чиновники, которых он щедро кормил, однопартийцы, ведомые по бурному политическому морю твердой капитанской рукой. Но никто - ни друзья, ни враги - до конца не знали, кто есть Михал Михайлович на самом деле. А он вовсе и не стремился об этом рассказать.
Так что в предложении Тоцкого определенно было рациональное зерно. Если и был человек, с которым надо было бы поговорить, хотя бы в общих чертах, то этим человеком был господин Марусич.
- Давай. - Согласился Краснов. - Говори с МММом. Связь через этот номер. Черт побери, должен же хоть кто-нибудь разобраться, откуда растут ноги у всего этого кошмара. Я от собственного бессилия с ума схожу. А мои, и Арт - в руках у этого упыря, Олега.
- Упырь, между прочим, наш, собственноручно выращенный. - Заметил Тоцкий. - Наша собственная, заботливо взлелеянная сволочь. Помню я его по оперотряду, как он в общаге, за две бутылки "сухого", руки крутил. Все твоя любовь к комсомольским активистам… Ладно. Если МММ в Киеве, я сейчас же лечу к нему. Думаю, что примет сразу. Если будет, что сообщить - перезвоню сразу. О планах не спрашиваю. Телефончики пробью по своим каналам. Но то, что на твоём повисли - к гадалке не ходи.
- Спасибо, Андрей.
- Брось. Удачи.
- Удачи, - попращался Краснов.
Дитер внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Следующие несколько часов прошли для Краснова, как в тумане. Он представительствовал, улыбался, жал чьи-то руки, но основную часть работы делал за него Штайнц, почувствовавший, что партнер "поплыл". Штайнц вел партию виртуозно и Костя, в который раз восхитился профессионализму этого человека, и его умению управлять процессом переговоров, незаметно для окружающих переставляя акценты и меняя русло беседы.
После окончания второй встречи, когда банковский лимузин уже нес их в гостиницу, где дожидался Краснова Франц и двое соотечественников, Дитер сказал участливо:
- Я знать, как тебе плохо, Костя. Ты не должен показать слабость. Окей. Это тяжело. Я понимай. Но это нужно. Да.
Он помолчал.
- В отель и ресторант будут два моих человек. Я покажу тебе в лобби. Это мои человек. Надежный. Можешь верить. Они будут хранить тебя. И Франц. Ты смотреть сейчас и дальше не знать. Не узнать, я сказал.
В вестибюле гостиницы Дитер незаметно кивнул двоим мужчинам за угловым столиком. Обоим было хорошо за тридцать - неприметная внешность, костюмы современного покроя, аккуратные прически - именно так в романах описывают агентов, подумал Краснов. Правда, один, чуть более моложавый брюнет, был хрупкого сложения, а второй, коренастый, похожий на бывшего атлета. И, как показалось Косте, с примесью, может быть, турецкой или арабской крови. Волосы, цвет кожи и что-то трудно уловимое в разрезе глаз - хотя общее впечатление нивелировалось европейским покроем одежды - выдавали в нем человека с Востока. Оба проводили их внимательными взглядами - от входа в отель до лифта, к которому Дитер проводил Краснова.
- Удачи. - Сказал Дитер, когда Костя вошел в лифт. - Я быть на связь постоянно. Не надо быть герой, для того я иметь профессионал.
- Спасибо. - Костя улыбнулся, хотя улыбка давалась с трудом. - Что бы я без тебя делал?
- Что-нибудь делал. Бы. - Дитер улыбнулся в ответ и придержал двери, которые начали закрываться. - Все будет окей. В номере тебя ждать фройлян Габи и наш техник.
Мимо Дитера, в кабину лифта протиснулся толстяк в шляпе и запыхтел недовольно. От толстяка пахло пивом, потом и одеколоном. Дитер отпустил дверь, и она плавно закрылась, отделив лобби, с его шумом и суматохой, от зеркально-деревянного ящика кабины. Звякнул электронный колокольчик и лифт пошел вверх, отсчитывая этажи зеленоватыми цифрами на электронном табло.
В номере, действительно, разместился молодой, похожий на мальчишку, техник, с портативным компьютером, и целой кучей коробочек, связанных с этим компьютером шнурами. И фройлян Габи, суровая и сосредоточенная, как обычно. Несмотря на бросающуюся в глаза молодость, за десять минут техник изготовил дубль Костиной GSM карточки, сделал все необходимые настройки по переадресации, вставил в трубку "радиомаячок" с автономным питанием, после чего, аккуратно и быстро собрав лэптоп вместе со всеми шнурками и коробочками, попрощавшись - удалился.
За Краснова принялась фройлян. Из дорожной сумки был извлечен легкий бронежилет, и Костя был вынужден дать слово, что эта штука будет одета под рубашку перед выходом. Потом из сумки был вынут фотоаппарат, и госпожа банковский референт, без лишних слов и объяснений, усадив Краснова на стул, сделала несколько снимков со вспышкой. После чего, вежливо попрощавшись, удалилась. До встречи в вестибюле было еще пятнадцать минут. Костя попытался прозвониться на мобильный Дианы, потом - на трубку Лукьяненко, но оба телефона молчали. Дианина трубка, наверное, лежала там, где они ее оставили - между передними сидениями белой "Астры", а в планы Лукьяненко не входил внеочередной сеанс связи, и механический голос оператора вещал, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети.
Он принял душ и переоделся. Его преследовал запах страха и тревоги, исходящий от белья и рубашки. С трудом одев компактный, но все равно - тяжелый, "броник", повязал однотонный галстук, надел пиджак и спустился вниз, в вестибюль, где его уже ждали охранник "СВ Банка" со смешной фамилией Катенькин и заместитель начальника кредитного управления Андрон Глоба.
Диана едва сумела помочь Арту подняться на второй этаж. Ни Лукьяненко, ни его гоблины, естественно, и с места не сдвинулись, а сам Арт едва шел, так отекли ноги от долгого пребывания в багажнике машины, и болели, явно поломанные, ребра. Подъём по пятнадцати ступеням занял у них едва ли не четверть часа - под смешки и малопристойные замечания наблюдающих. На площадке второго этажа Арт упал, и она чуть не заплакала от бессилия и жалости - и к нему, и к себе. Дотащив грузное тело Гельфера до дивана, она помогла ему снять верхнюю одежду и с помощью Марка довела до дверей ванной. На выглянувшую было Дашку Марк "шикнул" так, что та мгновенно скрылась в детской, удивленная и слегка испуганная резкостью брата.
Под насмешливыми взглядами бывшей охраны, Диана спустилась вниз, замотав в простыни нестерпимо пахнувшую одежду Гельфера, и запустила стиральную машину - ничего подходящего для Артура по размеру в доме не было. Потом сделала на кухне бутерброды, разогрела кастрюльку бульона и поднялась обратно с подносом в руках.
Из ванной комнаты доносился шум душа, плеск воды и постанывания Гельфера. Когда шум воды затих, Гельфер чуть слышно позвал Марка, но одному ему было не справиться, и Диана помогла сыну довести до дивана мокрого, обмотанного банными полотенцами Артура. Грязь и пот ему смыть удалось, но теперь особенно ясно на щекастом лице проступили следы побоев и мертвенная синева под глазами и вокруг губ.
Он не ел почти сутки, и голод одолел боль - шипя от попадания горячего бульона на разбитые и потрескавшиеся губы, Артур выхлебал чашку, пока Диана кормила детей, и слегка порозовел. Выйдя из детской, она увидела его затылок - три складки кожи, покрытые мокрыми колечками волос, красноватую от горячей воды лысину с пятном кровоподтёка на затылке. Он оглянулся на звук ее шагов, неуклюже, повернувшись одной шеей, и скосил на нее глаз через плечо.
Диана никогда не видела, что бы взрослый человек смотрел так - даже не как ребенок, как насмерть испуганный щенок или телёнок. Столько страха было в этом круглом, косящем, в попытке оглянуться, глазе. Она села напротив него, в кресло, и сказала, сама не веря и на секунду в то, что говорит:
- Не волнуйся, Арт. Все уже позади. Все в порядке.
Всегда молодцевато торчащие в стороны рыжие гельферовские усы, печально поникнув, висели по обе стороны распухшего рта. В одном из них запутался кусочек вермишели из только что съеденного супа. Он покачал головой.
- Все в порядке, Артур, - повторила она. - Худшее случилось. Теперь надо ждать.
Судя по звукам снизу, Лукьяненко с сотоварищами готовились ужинать. Хлопали дверцы холодильника, гремели тарелки.
- Ты же не думаешь, что Костя нас бросит?
Гельфер яростно затряс головой, но тут же скривился от боли.
- Костя далеко, Диана. - Сказал он. - А эти вурдалаки - там, внизу. Совсем рядом.
- Эти вурдалаки тоже боятся….
- Ничего они не боятся, Ди, - выдавил из себя он и повторил, - ничего они не боятся. Они запихали меня в багажник в центре Москвы. Почти на глазах у всех. Кто видел, тот отворачивался. Не наше дело. Дыхалку сбили так, что я только мычал - ни вдохнуть, ни крикнуть. Треснули крышкой багажника по голове, так, пару раз, чтобы не трепыхался. Потом в переулке укололи какой-то дрянью, и повезли, как мешок с картошкой. Я очнулся уже после границы, когда меня бросили на обочину. Ночь, холодно. Я в грязи лежу, руки в наручниках за спиной. Не чувствую пальцев. А они кружком стоят и курят. Я лежу, как кусок дерьма. А они, хозяева, стоят и смотрят, с интересом таким, как на насекомое…Я думал - меня будут убивать.
Голос у него дрогнул и сбился на мгновение.
- Но не убили. Не убили.
- Артур, - сказала Диана, - может быть…
- Не перебивай. Меня.
Он вздохнул глубоко, со всхлипом, а потом продолжил, не повышая голоса.
- Они били меня ногами. По ребрам. По гениталиям. По лицу. Они говорили, что родина меня ждет. Что я, жидовская морда, должен быть рад, что я вернулся на родину. Что в честь этого я должен выпить и закусить. И лили в рот водку. Мимо, в десяти метрах, ехали машины. А они били меня, и пили сами. Если бы они просто убили меня - было бы легче. Я не знаю, сколько это продолжалось. Может быть - час. Или меньше. Потом они помочились на меня. И тут подъехал милицейский "газик". Патруль. Они показали документы и предложили патрулю поучаствовать в развлечении. Один так и сказал: "У нас тут один жидок на воспитании. Может, поучите его родину любить?". Но они испугались, наверное, уехали. Их старший, тот, что первым подошел ко мне на Таганке, сел на корточки, и говорит, ласково так, что будь его воля, он бы такую падаль, как я за тысячу верст никогда не тащил бы. А кончил бы меня прямо там, у москалей, чтобы у них головняк с трупом был. Но ты, сука, кому-то из старших, там, в Днепре, сильно нужен. Поэтому живи. Пока. Только помни, что это не надолго. И Бога благодари, что тебя, падаль, из самой бывшей столицы на "БМВ" везут занятые люди. Хоть и в багажнике, а персонально везут. И выпить за дорогу домой дали, хотя где у тебя, банкира хуева, дом, хер его знает.… Швырнули в багажник и поехали дальше. Еще пару раз где-то останавливались. Потом загнали машину куда-то, наверное, в гараж. Я не кричал. Чего кричать? Потом привезли сюда. И ты хочешь сказать, что все уже кончилось?
Он смотрел прямо ей в глаза, но уже не с ужасом, а с яростью. За столько лет знакомства она никогда не видела, как Артур приходит в ярость. Всегда корректный, спокойный, легко находящий общий язык с любыми людьми - за какие-то сутки изменился до неузнаваемости. Как же надо было испугать и унизить человека, что бы после перенесенного, он впал в такое состояние. Такими глазами мог смотреть берсерк, но не Артур Гельфер, не способный обидеть и муху.
- В этом толстом теле есть дух, - подумала Диана. - Настоящий дух. Дух бойца. Только он не умеет драться так, как они. Но если доберется до горла, то загрызет. Или задавит голыми руками. Не надо было им так его унижать. Ох, не надо было.
И вдруг, за спиной Гельфера, она увидела сына, стоявшего в полуоткрытых дверях детской. Он смотрел на неё, чуть нагнув голову, исподлобья, плотно, в линию, сжав губы, приподняв плечи. И в его глазах Диана тоже не увидела страха. Только жесткую решимость драться до конца. Уловив направление ее взгляда, Гельфер моргнул и оглянулся. Несколько секунд они с Марком смотрели друг на друга, а потом Артур спросил, обращаясь к ней:
- Он знает?
- Да, - сказал Марк. - Знаю.
- Может быть, это и хорошо, - произнес Арт. - Двое мужчин гораздо лучше, чем один.
Внизу неразборчиво бубнили чужие голоса.
Столик, который заказал Франц, располагался достаточно далеко от дверей. Скорее инстинктивно, чем по расчету, Краснов расположился лицом к входу - место мэтра было хорошо видно через плечо Франца. За столиком они были втроем - он сам, Глоба и Франц фон Бильдхоффен.
Катенькина устроили у стены, слева, за маленьким двухместным столиком, освещенным небольшой лампой с матерчатым, расшитым шелком, абажуром. В полумраке зала Краснов не сразу рассмотрел, как в помещение скользнули двое охранников, виденные им в вестибюле отеля - Худощавый и Турок, как он их окрестил, и заняли места справа от входа, почти напротив входа в кухню. С их позиции прекрасно просматривались обе двери и зал, а их самих Краснов видел за спиной Глобы.
Жилет Косте отчаянно мешал, но снять его было бы затруднительно - и места нет, и спрятать некуда. Было неудобно и душно, несмотря на кондиционированный воздух.
Франц заливался соловьем. Он, то трещал по-итальянски, обсуждая с сомелье карту вин, то шутил с мэтром, то советовал Косте и Глобе при выборе блюд, в общем, вел себя, как полагается чуть не в меру гостеприимному хозяину, скорее славянину, а не чистокровному немцу благородных кровей. Впрочем, он всегда нравился Краснову именно своей несхожестью с соотечественниками, своим несоответствием с титулами и происхождением, швейковским юмором и оптимизмом. При этом он настолько гармонично вписывался в любой интерьер, что выглядел на своем месте везде - и в современном банковском кабинете, и дешевой пивной на окраине Мюнхена, где когда-то они с Костей заканчивали обмывать свое знакомство в почти невменяемом состоянии.
И в интерьере этого дорогого итальянского ресторана Франц смотрелся просто и органично, как завсегдатай. Впрочем, он и был завсегдатаем во всех приличных ресторанах Берлина, куда переехал с Западных земель год назад - как холостяк, женолюб и настоящий эпикуреец он не ел дома никогда. Но было бы ошибкой полагать, что кроме вин, пива и еды фон Бильдхоффен ни в чем не разбирался. В свои тридцать пять, этот блестящий выпускник юридического факультета Сорбонны и Гарвардской Финансовой Школы, был хорошо известен в банковском бизнесе по обе стороны Атлантики.
Но сейчас его финансовый гений спал, а гений кулинарный жил полной жизнью - и, несмотря на усталость и нервное напряжение, Краснов не мог не отметить, что вино, выбранное Францем, превосходно, горячие закуски изысканы и нежны. А на, отказавшегося от вина в пользу водки, Андрона Глобу, Франц посмотрел, как повар на таракана. Хотя Андрон, страдавший язвенной болезнью много лет, красного вина не пил совсем.
Официанты, по-рыбьи плавно, скользили в изысканном интерьере ресторана, между столами, покрытыми тяжелыми тёмно-синими скатертями, исчезали неслышно за портьерами, закрывавшими вход в кухню. По украшенному лепниной и фресками потолку, по колонам из искусственно состаренного мрамора, колыхались тени от горящих на столах, в стеклянных шарах, свечей разбавленные светом от скрытых под абажурами настольных ламп.
Время живой музыки не наступило, за небольшим концертным роялем еще никого не было - он посверкивал черным боком из-под наброшенного на него в художественном беспорядке синего бархата. Но тихая фортепианная музыка все-таки доносилась из скрытых в стенах акустических колонок.
Зал был почти полон, свободные пока столики уже заказаны - на каждом виднелись изящные серебряные таблички "Резервировано".
Разговор на русском, который Краснов вяло поддерживал, неторопливо перетек от кулинарной сферы к сфере деловой. Оптимистически настроенный Франц пророчил скорое вхождение Украины в мировую финансовую систему и открытие отделений зарубежных банков во всех крупных украинских городах. Реалист Глоба эту возможность, в скором времени, отрицал, но, в перспективе, с таким ходом событий соглашался. Краснов же, прекрасно понимавший ситуацию, утверждал, что если такое и произойдет, то лет, этак, через 15 - 20, но не ранее. Франц требовал аргументов, рисовал блестящие перспективы - снижение учетных ставок, изобилие ресурсов.…Все кивали. В общем, шел типичный застольный разговор, только на западный манер - в трезвом состоянии, при котором каждая сторона, прекрасно осознавая тщетность беседы, излагает идеи для поддержания взаимного интереса.
Краснов не мог сосредоточиться на беседе, продолжая внимательно следить за публикой входящей и покидающей зал. Публика, все более, была почтенная. Мужчины в дорогих костюмах и смокингах, дамы в вечерних платьях. Конечно, не высший свет - для этого заведение было простовато, но ни один входящий в ресторан не вызывал у Кости чувства диссонанса, а, значит, и чувства тревоги. Вполне возможно, что Дитер преувеличивал реальность силового решения событий. Или неизвестный противник был умнее, чем предполагалось. После третьей перемены блюд, когда Франц, извинившись, ушел в туалет, Глоба, слегка разгоряченный выпитым, сказал Краснову:
- Что-то вы, Константин Николаевич, сегодня какой-то не такой. Случилось что?