Но у всех, кроме него, на душе было неспокойно, и тревога еще усиливалась от того, что в залe находилось почему-то зубоврачебное кресло - белое, с подголовником, странно притягивающее взгляд, не понятно кем и для чего здесь поставленное. Возле этого кресла, в которое никто не садился, отдельно от всех, не принимая участия в разговоре, стоял непроницаемый Исмагилов - боковая ветвь одного из могущественных казанских торговых домов: мануфактура низшего сорта, скобяные изделия.
- Может быть, - предположил Каменский, - нас пригласили сюда затем, чтобы разом восстановить в имущественных правах? В конце концов, у военной диктатуры есть одно неоспоримое преимущество: никакой волокиты.
- Да, да! - обрадовался Калмыков.
Остальные промолчали, а Сыкулев-младший совсем уж свирепо засвистал носом.
Ровно в шестнадцать ноль-ноль пришла и построилась на улице юнкерская рота - в две шеренги, фронтом к особняку. Пятью минутами раньше, войдя в кабинет коменданта города, чьи обязанности Пепеляев решил временно исполнять сам, Шамардин доложил, что приглашенные прибыли: из сорока двух пермских гильдейных купцов тридцать четыре разъехались кто в Сибирь, кто за границу, осталось восемь, из них налицо - семь; купец Седельников при красных тронулся умом, и говорить с ним ни о чем нельзя.
Пепеляев поднялся из-за стола, мельком глянул на себя в зеркало. Он соскучился по настоящим зеркалам, ведь совсем недавно надеты генеральские погоны, еще не остыли, обжигают плечи.
- Господа-а! - первым входя в залу, строго воззвал Шамардин.
Купцы встали - шесть мужчин и одна женщина.
- Садитесь, мадам, - сказал ей Пепеляев.
На левом фланге, с которого Шамардин начал представлять прибывших, пыхтел толстый бородатый старик с палкой, о нем сказано было, то это господин Сыкулев-младший.
Интересно, подумал Пепеляев, каков же старший.
- Начать следовало бы с дамы, - напомнил он Шамардину.
Вслед за Ольгой Васильевной представлены были прочие: вальяжный Грибушин, поклонившийся с достоинством вызванного из ссылки опального боярина; суетливый, похожий на пуделя Каменский, виновато глядящий Фонштейн, каменноликий Исмагилов и еще раз Калмыков, старый знакомец. Каждому Пепеляев протягивал руку. Грибушин пожал ее по-европейски, спокойно и мягко; Каменский вцепился так, словно тонул; Фонштейн деликатно взялся за самые кончики пальцев, Исмагилов едва тронул и сразу отпустил, будто обжегшись; Калмыков дружески встряхнул, а Сыкулев-младший медленно оплел генеральскую ладонь узловатыми мощными пальцами и не отпускал, пока Пепеляев сам не вырвал.
- Ну, господа, - спросил Пепеляев, - как вам тут жилось при большевиках?
Молчание. Потом вызвался Грибушин:
- Позвольте, ваше превосходительство, я скажу за всех…
Но сказать за всех ему не дали, каждый хотел доложить сам за себя. Первым, исчисляя понесенные убытки, ровно загудел Сыкулев-младший, за ним вступил Калмыков, Грибушин же, способный широко смотреть на вещи, начал говорить от имени тех тридцати четырех купцов, которые разбежались из города, не дождавшись прихода белых, а также от лица тронувшегося умом несчастного Седельникова. Каменский называл имена конфискованных пароходов, а Сыкулев-младший, прислушиваясь, то и дело встревал:
- Да разве то пароход? Баржа поганая. От-то у меня был пароход…
Ольга Васильевна даже всплакнула, поминая обыски, реквизиции, смерть мужа и неделю трудовой повинности, месяц назад объявленную одновременно для лошадей и буржуазии. Исмагилов, и тот ввернул, не выдержав, какую-то непонятную жалобу, лишь Фонштейн молчал, скорбно глядя на генерала, но его молчание было внятнее любых слов.
Пепеляев слушал равнодушно. Поначалу купцы еще соблюдали приличия, но вскоре заговорили все хором, перебивая друг друга, скопом наваливаясь на одного, если тот пытался преувеличить свои потери, и в общем гуле истинная картина событий вырисовывалась туманно. Впрочем, Пепеляев не очень и стремился ее прояснить.
- Аки Иов на пепелище! - провозгласил наконец Сыкулев-младший, грянув палкой об пол, и Пепеляев решил, что хватит, высказались.
Он поднялся:
- В таком случае прощайте, господа.
Сразу стало тихо.
- Я вас больше не задерживаю, прощайте, - повторил Пепеляев. - Я думал, с вами можно иметь дела, а вы, оказывается, разорены вконец.
- У меня есть рыбка! - испуганно выкрикнул Калмыков.
- Скажу за всех, - опять вылез Грибушин, и на этот раз никто его не остановил. - Не спешите с выводами, ваше превосходительство. Видите ли, несмотря на небывалые насилия, кое-что удалось нам и сохранить в предвидении будущего. Я прав, господа?
Утвердительно ответил один Калмыков, но и возражений тоже не послышалось.
- Тогда, - сказал Пепеляев, - прошу всех подойти к окну. И вас, мадам… Полюбуйтесь, как одеты ваши освободители.
На морозе, на ветру коченела рота - ботиночки, тощие шинельки, фуражки вместо шапок, нитяные перчаточки, прикипающие к затворам, а у иных и вовсе упрятаны в рукава голые руки. Посинели губы, уши покрыты черными коростами.
- Бедненькие, - вздохнула Ольга Васильевна.
Калмыков заметил, что неплохо бы им водочки, а Грибушин сказал:
- Ваше превосходительство, теперь я вижу, вы действительно сотворили чудо. Земной вам за это поклон. - И поклонился величаво.
Вслед за ним привычно согнулся Калмыков, Каменский клюнул носом воздух, чуть мотнул бородой Сыкулев-младший, Исмагилов, набычившись, наклонил бритую голову, кокетливо присела Ольга Васильевна, а галантерейный Фонштейн почему-то по-военному четко вдавил подбородок в ямку между ключицами.
- Вы сами убедились, в каком положении находится дивизия, - сказал Пепеляев. - Моим людям нужны полушубки, валенки, шапки, рукавицы. Нужно мясо и масло. Сено, овес, теплые попоны для лошадей. У меня нет подвод, и лошадей тоже не хватает. Короче говоря, господа, я рассчитываю на вашу благодарность.
- Но у нас ничего этого нет, - быстро сообщил Каменский.
- Минуточку, Семен Иваныч, - оттерев его в сторону, вперед снова выступил Грибушин. - Пожалуй, мы могли бы провести кое-какие торговые операции и получить то, что вам требуется. Но не сразу, конечно.
- Срок? - спросил Пепеляев.
- Не меньше месяца.
- Много!
- Можно и побыстрее. Вопрос вот в чем: какими деньгами вы намерены с нами расплачиваться?
В первый момент Пепеляев от изумления не нашелся даже, что ответить, и тут же все опять загалдели. Сыкулев-младший хотел получить плату исключительно царскими золотыми империалами или, на худой конец, серебряными рублями, Фонштейн согласен был даже на кредитные билеты Сибирского правительства, прочие настаивали на иностранной валюте, английской или французской. Грибушин готов был взять и японские иены.
Пепеляев молча, с презрением, разглядывал этих людей, повернулся к Шамардину:
- Прикажи увести юнкеров.
- И, разумеется, - добавил Грибушин, - мы хотели бы получить некоторые гарантии…
- Задаточек, это само собой, - подтвердил Сыкулев-младший.
- Да поймите же вы! - Пепеляев сделал последнюю попытку. - Деньги у меня только сибирские, а их никто брать не хочет. Если же я начну проводить насильственные реквизиции по деревням, это в конце концов ударит по нам же. И по вам, господа! Мы теперь одной веревкой повязаны. Мужик отвернется от нас. Нужно ему заплатить за лошадей, за подводы, за валенки. Понимаете? За все то, без чего я не могу наступать. Такое уж сейчас время, все мы должны чем-то жертвовать. Вспомните Минина!
Купцы слушали хмуро, лишь Фонштейн согласно кивал, но и он помалкивал.
- Мне нужны деньги! - почти кричал Пепеляев. - Золото, драгоценности! Я не верю, что вы ничего не сумели припрятать. И они нужны мне сейчас. Немедленно! Не через месяц и не через неделю! Слышите? Потрясите кубышками, господа! Во имя России! Глядите, я, генерал Пепеляев, кланяюсь вам в ноги! - И в самом деле поклонился, опустив руку до полу и бешено чиркнув ногтями по паркету.
Тишина сгустилась, оттеняемая заоконным топотом, словами команд, звяканьем ружейных тренчиков: там уходила, не выполнив поставленной задачи, юнкерская рота. Затем выплыл одинокий голос - грибушинский:
- У нас нет денег.
- Черт с вами, возьму натурой на обмен! Какие товары можете мне предложить?
- У нас ничего нет, - сказал Грибушин при общем одобрительном ропоте. - Ни товаров, ни наличных денег, ни драгоценностей. Мы нищие.
Это было настолько неожиданно, что Пепеляев на мгновение растерялся:
- Позвольте, но ведь вы только что говорили…
- Вам послышалось, - нагло заявил Грибушин.
На улице начинало темнеть, но электричество еще не зажгли. Камин прогорел, в комнатных сумерках тлеющие угли переливались, как сокровища на дне сундука. Пепеляев смотрел в камин, чуть раскачиваясь взад-вперед от сдерживаемой ярости, которая пересекала дыхание, свинцом наливала ноги. В тишине едва слышно поскрипывала портупея. Шамардин опасливо косился на генерала: уж он-то хорошо знал, что сулит это раскачивание.
- Час вам на размышление, - тихо проговорил Пепеляев. - Заметьте время. - Взглянул на часы и вышел, с силой захлопнув за собой тяжелую дверь. Штукатурка, шурша, осыпалась за обоями.
Ровно через час он вошел в каминную залу, где при его появлении сразу стихли возбужденные голоса, и получил тот же ответ.
- Послушайте, уважаемые! - вскипел Пепеляев. - Мне известно, какими суммами исчислялись ваши состояния еще год назад. И вряд ли все это удалось присвоить большевикам, вы не дети! Я надеюсь от каждого из вас получить на нужды армии взнос в размере не менее десяти тысяч рублей в пересчете на золото по курсу шестнадцатого года.
- Десять тысяч? - ахнул Каменский. - За что?
- Царские деньги и "керенки" не годятся, - спокойно продолжал Пепеляев. - Для оценки золота и камней будет приглашен опытный ювелир. Все товары также приму по ценам шестнадцатого года.
- Это что же, - взвизгнул Каменский, - контрибуция?
- Вовсе нет. Сугубо добровольное пожертвование. Как при Минине.
- Но вы еще не Пожарский, - сказал Грибушин. - Это насилие, и мы будем жаловаться адмиралу Колчаку.
- Сколько угодно, - отмахнулся Пепеляев, подумав, однако, что Шамардин вполне способен еще раньше настрочить донос в Омск.
Возле камина, прислоненная к стене, стояла кочерга с деревянной ручкой. Пепеляев сжал ее в руке и так, с кочергой, мимо шарахнувшихся купцов прошел к выходу, остановился:
- Спрашиваю в последний раз: вы согласны?
- Нет, - за всех ответил Грибушин.
- Что ж, в таком случае подумайте до утра.
Со вздохом облегчения Каменский немедленно устремился к двери, но Пепеляев загородил ему дорогу кочергой:
- Куда? Думать вы будете здесь.
Солдатика, спешившего по коридору с охапкой дров для камина, Пепеляев отослал обратно.
- Печь не топить, - приказал он Шамардину, - обойдутся. К дверям караул, без моего разрешения никого не выпускать. В нужник водить под охраной. Даме принести шубу, остальные пускай так сидят. Понял?
- Не крутенько ли? - усомнился Шамардин, но под тяжелым генеральским взглядом тут же изменил ход мыслей на прямо противоположный: - Или, может, не церемониться с ними? Взять людей и послать сейчас по домам с обыском? Что найдем, то наше.
- Красные вон целый год искали, а всего не нашли, - рассудил Пепеляев. - Нахрапом не возьмешь. Да и слухи поползут. Лучше бы обойтись без лишних разговоров… Ты вот что: давай-ка приведи мне этого начальника милиции, который в тюрьме сидит. Мурзин, кажется?
- Ну и память у вас, - почтительно восхитился Шамардин, думая о том, что утро вечера мудренее: завтра видно будет, писать донос в Омск или не писать.
К вечеру начало пуржить, под ветром сугробы и крыши бараков курились мелкой белой пылью.
Выйдя из тюрьмы, двинулись не в кладбищенский лог, откуда утром, когда увели Яшу с Мышлаковым, доносились выстрелы, и не к реке, где, как говорили в камере, пленных расстреливают и спускают прямо под лед, чтобы не долбить могилы в мерзлой земле, а сразу от ворот направились в другую сторону, к Вознесенской церкви: впереди Мурзин, за ним двое конвойных, сбоку толстенький вислоносый капитан.
Вошли в губернаторский особняк. Вестибюль, коридор; капитан отворил одну из дверей, пропустив Мурзина вперед; кабинет: пяток стульев у стены, стол, за столом человек в генеральских погонах - молодой, не больше тридцати. Лет, наверное, на пять помоложе самого Мурзина.
- Шапку сними! - страшным шепотом приказал капитан.
- Ничего, мы же люди военные. Можно и в головных уборах. Садитесь… Я генерал-майор Пепеляев. Знаете такую фамилию?
- Слыхал.
- А вы, значит, у большевиков полицией заправляли?
- Милицией.
- Какая разница?
- Большая, - сказал Мурзин.
Зачем его сюда привели, он не знал, даже не догадывался, но по обращению уже предчувствовал какой-то соблазн, перед которым не просто будет устоять, и не только от голода мерзко сосало под ложечкой.
- Ах, да, - улыбнулся Пепеляев, - я и забыл. Ведь все уголовники теперь ваши братья, вы их из тюрем повыпускали. Они, по-вашему, жертвы социальной несправедливости. Так? Мать родную зарезал, так это общество виновато. Чем же вы, разрешите узнать, занимались в своей милиции?
- Да ничем, - сказал Мурзин. - Блох ловил.
- На бывшего уголовника, вы, правда, не похожи, - продолжал Пепеляев, изучающе оглядывая Мурзина. - Но будь так, я ничуть не удивился бы. По вашей логике что получается? Батрак станет хозяином, пролетарий - заводчиком. А вору кем же быть?
- Вы будто в воду смотрите, - усмехнулся Мурзин. - Я при царе семь теток отравил, божий храм обчистил.
- Лучше расскажите, как купцов грабили.
- А то не знаете, как грабят? Ночка темная, прихожу с кистенем. Кошелек, говорю, или жизнь…
- Ну, ваньку-то не валяйте! - разозлился Пепеляев.
Мурзин пожал плечами:
- А что? Сидим, разговоры разговариваем. Почему не рассказать?
- Конфискации у купцов подлежало все имущество? - спросил Пепеляев. - Или что-то им оставляли?
Мурзин молчал. Почему-то не хотелось говорить правду, хотя личные вещи у купцов не изымали, реквизировали только товары, да и то не все, на кое-какие торговые операции, необходимые населению, смотрели сквозь пальцы. Кроме того, в самые последние дни стало известно о тайных грибушинских, исмагиловских и чагинских складах, собирались проверить, да не успели. Но об этом генералу знать было вовсе не обязательно.
Между тем Пепеляев начал подробно выспрашивать про каждого из купцов по отдельности: сперва про Грибушина, потом перебрал остальных - что у них было, что взяли, не осталось ли чего и где может быть спрятано. Мурзин отвечал уклончиво, не понимая, зачем генералу все это нужно, и после очередного туманного ответа Пепеляев не выдержал, сорвался:
- Да кого вы покрываете? Чего ради? Это же злейшие ваши враги!
- Капиталисты! - добавил Шамардин. - Кровососы!
Пепеляев сделал ему знак замолчать, но поздно: ситуация начала проясняться. Само собой, купцы, как им и положено, жмотятся, не желают ни гроша давать своим освободителям, валят все на него, на Мурзина - мол, обобрал до нитки, оставил голыми. Ай молодцы! Решили хлебом-солью отделаться. Он покосился на большой каравай, завернутый в расшитое полотенце и лежавший на краю стола, хотя до этого старался лишний раз в ту сторону не глядеть, слюной томило.
Перехватив его взгляд, Пепеляев оторвал здоровенный ломоть:
- Успокойтесь.
Но не протянул, а сперва подержал немного на весу, потом, разжав пальцы, выронил на стол, словно собаке давал, приманивал, и смотрел выжидающе: возьмет или не возьмет?
Мурзин взял. Разом откусил полкраюхи, так что щеку свело набок, стал жевать и заметил, что Пепеляев с покровительственным презрением разглядывает его перекосившееся лицо.
- Можно еще маленько хлебца-то? - попросил, тяжело сглатывая.
Небрежно-изящное движение генеральской кисти, и каравай, стремительно проехав по столу вместе с полотенцем, рухнул Мурзину на колени.
- И сольцы бы хорошо.
Деревянная расписная солонка щелчком переместилась на ближний край, и Мурзин аккуратно пересыпал все ее содержимое в карман шинели. Затем вырвал из-под корки кусок мякиша, посолил, запихал в рот. Пепеляев, расслабившись, наблюдал за ним с очевидным удовольствием.
- Вот что, братец, - сказал он. - Будешь говорить правду, я тебя отпущу ко всем чертям. Понял?
- Ага.
Ближайший план Мурзина был таков: успеть съесть побольше, пока не отобрали.
- Начнем снова с Грибушина, - предложил Пепеляев. - Что могло у него остаться после ваших реквизиций?
- Ничего, - с набитым ртом промычал Мурзин.
- Ни товаров, ни золота, ни драгоценностей?
- Шаром покати.
Прожевав, дополнил:
- Все они нынче голые, Сил Силычи-то.
- И Каменский? - спросил Пепеляев.
- Как сокол. Мои ребята у него и ложки серебряные унесли.
- И Чагина, и Фонштейн, и Сыкулев-младший?
- Голытьба, - подтвердил Мурзин.
Минут через пятнадцать такого разговора Пепеляев, рассвирепев, отнял у него остатки каравая и закинул в угол. Мурзин стоял на своем и не понятно было, то ли он врет, пытается провести, то ли его самого провели хитрюги-купцы.
Шамардину приказано было Мурзина обратно в тюрьму не водить, запереть здесь же, в чулане. Если утром купцы сдадутся, выложат контрибуцию, можно будет обвинить его в том, что соврал, и расстрелять.
Как быть, если купцы не сдадутся, Пепеляев пока думать не хотел.
В дверь постучали, вошел часовой-юнкер, один из двоих, поставленных у каминной залы, доложил, что арестованные выбрали парламентера и просят его принять.
- Веди, - обрадовался Пепеляев. И рано обрадовался: через минуту прибыл Каменский, что уже само по себе доказывало всю несерьезность дела. Почему для переговоров купцы прислали не Грибушина, а этого обормота в полосатых брюках? И действительно, от лица всех Каменский предложил внести требуемую сумму в царских ассигнациях или в "керенках". Пепеляев решительно отклонил попытку компромисса…