Обнаружен труп женщины, чью личность опознать не удается. Шведская полицейская Жаклин Врана обнаруживает в сумочке жертвы фотографию мужчины с обвинением в ее убийстве. Вскоре мужчину опознают. Выясняется, что его, механика средних лет, нет в живых уже несколько месяцев. Дело собираются закрыть, но Жаклин проверяет достоверность его смерти. Она уверена, что убийство фальсифицировано. Однако тело механика обнаруживают. Более того, в его куртке фотография с обвинением в убийстве механика.
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 4
Глава 3 9
Глава 4 10
Глава 5 14
Глава 6 16
Глава 7 18
Глава 8 20
Глава 9 22
Глава 10 25
Глава 11 30
Глава 12 34
Глава 13 38
Жаклин Врана
Эхо от лам
Тодд Лерой
© Тодд Лерой, 2015
© Тодд Лерой, иллюстрации, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Глава 1
Она запустила руку в почтовый ящик и вынула плотный оранжевый конверт. Еще теплый, он приятно шуршал. Жаклин не умела определить точного времени, чтобы поймать взглядом спину посыльного. Письмо отправлял не почтальон, а сам адресат. Она обращалась в почтовую клиентуру, и те уже не раз сообщали о том, что ничего кроме счетов и выписок из банка ей не приходит. Ей приходилось мириться с тем, что незнакомца не раскрыть. И все же это волновало ее не сильно. Собственно, как и все вокруг. Жаклин просто патологически не умела переживать.
Девушка заселяла квартиру, просторную, как и все в Швеции, но серую и грязную. Многие женщины назвали бы ее неуютной или холостяцкой. Этот квадрат бетона все равно не принадлежал Жаклин. Она выплачивала шесть тысяч крон в месяц и была вполне этим довольна. Ее устраивала крыша над головой и четыре стены во всех комнатах. А вопрос ремонта ее не беспокоил вовсе.
О том, что на застекленном балконе вымеряет шаги ручной ворон, квартиродателям она не сообщила. Девушка полагала, что по таким мелочам беспокоить хозяев не стоит. Хозяйкой была пожилая леди, живущая в другом городе, жилье ей сдавала уже почти пятнадцать лет. Столько же лет было и ворону. Жаклин приручила его еще подростком, когда помогала патологоанатому на кладбище. Она часто навещала молчаливые гробницы, кормила ненасытных птиц и голодных животных. О кошке она задумывалась, но брать на себя опеку не решалось. Рыбки, которых она завела в тринадцать, умерли через неделю. А вот ворон нашел ее сам и сам навязался.
Ванко уже был ручным, о чем свидетельствовала пара фраз, которые он выговаривал голосом охрипшего ребенка. К тому времени Жаклин знала, что вороны являются самыми преданными птицами, а поэтому предательство переносят с большим трудом. Часто после него они чахнут и умирают. Ванко был именно такой птицей, брошенной и больной. К девочке на кладбище он все же доверился, а однажды выследил и постучал клювом в стекло ее кухни. Случилось это спустя год их встречи. Девочка не располагала к новым знакомствам. Да и вовсе каким-либо знакомствам, но животных и птиц она жаловала больше людей. Последних она знала много, но не по именам. С их запоминанием у нее были большие проблемы. Наверное, именно поэтому она предпочитала круг животных людскому кругу.
Ее квартирку в одну комнату и кухню можно было спутать с притоном для наркоманов, если бы ни стаканы остывшего кофе на всех предметах мебели. Жаклин не любила убирать сама и прибегала к услугам уборщицы раз в месяц. Хотя ей, слабо говоря, не нравилось, когда трогают ее вещи, убираться она любила еще меньше. Она заваривала огромную кружку кофе и наблюдала за тем, как убирается женщина, даже не задумываясь о том, как ее смущает. Если уборщицы были молодые, то краснели и выполняли работу молча, если пожилые, особенно миссис Редиго, иммигрантка из Португалии, то позволяла себе пускать колкие шутки, вроде: "Не терпится самой попробовать? Хочешь, могу показать?"
С момента последней уборки прошло более трех недель, поэтому стол заполонили картонные стаканчики пропахшие горечью и жженым сахаром. Жаклин бросила довольно весомую посылку на угловой стол из дешевого мебельного центра и забралась на стул в грязных сапогах. Кроме морозильной камеры из техники на полу стояли огромная кофемашина, какую обычно используют в сети ресторанов быстрого питания для массового покупателя, а также микроволновка. Как и многие шведы готовила она неохотно. Холодильника у нее не было вовсе. Жаклин предпочитала замораживать даже те продукты, которые в заморозке не нуждались.
Отцом ее был швец, мать – исландкой. Все детство Жаклин провела на севере. Акклиматизация отняла довольно крупный пласт ее детства. В коллектив ее приняли не сразу. Девушке пришлось испытать глумление и предвзятость со стороны коллег. И все же профессионализм убедил их ее акцент не передразнивать. К тому же от последнего она избавилась за какую-то пару месяцев.
Она вылила в раковину недопитое с прошлого раза кофе и бросила стаканчик в огромный пакет в углу. Засыпала молотые зерна в рожок и дождалась сигнала. Она очень редко ела, но кофе пила неумеренно. Ее много раз предупреждали, но каждый раз она вспоминала популярную шутку ученого, дожившего до восьмидесяти лет. О том, что кофе, должно быть, действительно медленный яд. Оно убьет ее, но так же как и прогнивший воздух – не скоро.
Эксперименты над кофе она проделывала каждый день по несколько десятков раз. Меньше пятнадцати кружек в день она не выпивала. Если напитка под рукой не оказывалось, что случалось крайне редко, глотала кофеин в таблетках или вкалывала внутривенно. Она дивилась тому, как могла обходиться без такого количества в Норвегии. Коллеги шутили, будто кофе течет по ее жилам вместо крови. И действительно, девушка чувствовала в нем потребность куда более острую, чем к еде.
Ее фаворитом оставался крепкий экспрессо на самом дне чашке, но своему вкусу она изменяла часто. В этот раз огромной кружкой капучино. Картонные стаканы она закупала в ближайшем супермаркете. Кофе хранила в плетеных мешках. Причем зерновой и мелила сама в специальном отсеке кофеварки. Пожалуй, этот предмет техники был самой дорогой покупкой за всю ее жизнь. И дело не в том, что это самая функциональная машина, какую ей удалось найти, но в том, что она вела действительно скромный образ жизни. Не болела вещизмом и не заботилась о внешности. Она носила то же прямое темно – синее пальто по колено с ярко желтым воротником и кожаные туфли, редко подстригала светлые по грудь волосы и вообще не красилась. Она экономила львиную долю денег и бросала на счет в банке, который никогда не проверяла. Все, что ей требовалось – это заморозки супермаркетов, тонны кофе и снус, который она хранила в ящике рядами. Телевизор она не смотрела, телефоном не пользовалась, да и вообще свет не любила, а поэтому счет за него получала смехотворный. У нее не было родственников, которым приходилось дарить подарки. Единственный, за кем она ухаживала, добывал падаль сам. Иногда, правда, она покупала ему свежую мертвечину в мясной лавке, приносила кроликов по праздникам, но не больше. Птица соответствовала ее нетребовательности. Да и в остальном они сильно были похожи.
Она вернулась на стул с огромным стаканам в ладонях и коробком снуса. Украсила десна травой и распечатала грубую бумагу. В этот раз, как и все остальные, содержимое не отличалось оригинальностью. Деньги. Довольно крупная сумма. Она ни разу ею не воспользовалась. К чужому она любила прикасаться еще меньше, чем когда трогали ее собственность. Для этих денег она открыла специальный счет. Часть отправила на благотворительность, в суть которой не особо вникала, последовав совету одного из сотрудников. Она не скрывала личную жизнь, потому что ее просто не существовало. Если бы Жаклин была знакома с художественной литературой хотя бы косвенно, то могла заподозрить какого-нибудь спасенного ею каторжника, внезапно разбогатевшего в последние годы. Но за всю жизнь она не прочла ни единой книги, которая бы не касалась вычислительных технологий и криминалистики. К тому же среди людей, которых она спасала, каторжники не встречались.
Жаклин вынула резинку из кармана и перетянула ею стопку незаслуженно полученных денег. Она не знала точной суммы и считать не собиралась. Чужое – это чужое, а чужакам в ее жизни места нет.
На столе в ее отделе стоял большой календарь с пометками праздников Швеции. Праздновала она редко, но ее питомец на торжестве настаивал. Девушка уже слышала его стук в окно балкона и вернулась в коридор, чтобы бросить на стол мертвого кролика.
Она присвистнула, и ворон влетел на кухню из ее комнаты.
– День Мартина, – сказал он голосом электронного динамика.
– Знаю, – кивнула на мертвечину Жаклин. – Приятного аппетита.
– Гусь жаренный, – продолжал он, впиваясь в шею кролика.
Он был втрое больше павшего животного и все же не мог переварить его полностью, поэтому остановился на половине.
– Ничего не знаю, – пригрозила девушка. – Завтра есть не будешь.
Ворон тряхнул головой и лениво доел остатки.
– Гусь жаренный, – повторил он, раскрывая кровавую пасть. – Филлипики.
Жаклин подняла пакет с пола в коридоре и вынула небольшой искусственный венок.
– Вот и у нас Филиппики, доволен?
Птица кивнула и угнездилась на столе, сложив крылья.
– Что еще скажешь? – посмотрела на него прямым взглядом она.
Ванко отвернулся, но долго выдержать на себе ее взгляд не смог. Собрал обглоданный скелет, слетел со стола и поплелся в комнату на лапах.
Она уже не помнила праздника без этой птицы. Без людей – сколько угодно. У нее не было близкой связи ни с кем. Даже с матерью. Мужчины редко обращали на нее внимание, потому что видели в ней скорее женственного мужчину, чем мужиковатую женщину.
Темные зрачки на бледном лице выглядели почти пугающе. Некоторые полагали, что и одежду она покупает в мужском отделе. На самом деле нередко так и было. Жаклин не обращала внимания на то, что говорили вывески, знаки и прочие обозначения. Брала то, что нравилось и то, в чем было удобно, как только рвалось предыдущее, и пробивала на кассе, не снимая. У нее был слишком низкий для женского голос. Некоторые продавщицы принимали ее за мужчину соблюдающего моду на худобу и даже заглядывались на нее. Жаклин же в чувствах окружающих не разбиралась. Она вообще не умела читать мимику других. Синдром Аспергера у Жаклин диагностировали еще в пятнадцать. Девочка выражалась чересчур открыто. Предпочитала не сплетничать за спиной и оскорбляла без каких-либо изменений в лице. Например, когда одна из сотрудниц пожаловалась на узость дверного проема, выразила общую мысль беззастенчиво спокойно:
– По-моему, это вы слишком широкая. Остальные в нее проходят беспрепятственно.
Она всегда говорила прямо. При этом подтекст никогда не использовала и переносную речь не понимала.
О результатах теста психолог не сообщила. Зато с тех пор за девочкой укрепилась кличка Ганс в честь педиатра, давшего имя одноименному синдрому. Хотя многие черты позволяли усомниться в поставленном диагнозе. Она умела обращаться с печатным словом и говорила несколько манерно, используя довольно богатую мимику и жестикуляцию.
Некоторые сотрудники требовали ее увольнения, но увольнять ее никто не собирался. Свою работу она выполняла отменно. В полиции она проработала ровно половину своей недолгой жизни, а именно четырнадцать лет. Совсем юную ее привел Отто Нильс, офицер полиции. Как он ее встретил и зачем оставил в конторе, никому не известно. Некоторые утверждали, что это его внебрачная дочь либо племянница, потерявшая родителей. Но до правды так никому добраться не удалось. Девочка сбежала из дома, и никто ее не хватился, а посему Отто решил, что и заявку подавать не стоит. Видимо, ушла она не просто так и не по своей вине. Какой родитель не возьмется на поиски дочери?
Она путалась и даже имени не могла собственного вспомнить. Сначала назвалась Метте, но тут же дернула головой и поправила на Жаклин. На самом же деле у нее было двойное имя Жаклин – Метте. Первое дала ей мать, второе – отец. Они спорили на протяжении всей жизни, поэтому не могли остановиться на общем и каждый называл по-своему.
С ее сестрой таких проблем не возникло. Может, потому что устали от спора и на вторую сил пререкаться уже не хватило. Младшую назвали Софией и родилась она часом позже. Они были настоящими близнецами. Однако с каждым годом становились все менее похожими друг на друга.
София – утонченная и женственная, хрупкая и любвеобильная. Никаких синдромов ей никогда не ставили. В отличии он старшей сестры она умела подчеркивать красоту. После развода родителей Жаклин воспитывал отец, Софию – мать. И все же они не имели ничего общего еще до их разрыва. София укладывала кукол на ночь, а Жаклин высчитывала корни с помощью кубиков.
Все было предрешено, еще когда отец девочек поднял руку на беременную мать. С первым криком, первым жестом и ее слезами, не умением наладить семейный уют было ясно, что брак не выдержит. Рано или поздно он бы все равно раскрошится и собрать бы его не смог даже самый профессиональный семейный психолог. Впрочем, на тех отец тратиться не собирался.
Мать вытерпела мужа еще шесть лет и подала на развод. Права на опеку остались за ней, но муж согласился разорвать узы при условии, что за ним останется негласное право попечительства над одной из дочерей. В результате Жаклин переехала с ним в Норвегию, а София с матерью остались в Исландии. Первая сбежала из дома в четырнадцать, вторая – только в двадцать два, и то на деньги матери. Сестры встречались несколько раз в год на севере. Теперь, когда одна снимала скудную квартиру в Швеции, а вторая приобрела дом в Дании, виделись и созванивались они чаще, но неизменно по инициативе Софи.
Жаклин пользовалась только сотовым, поэтому на странный сигнал домашнего не отреагировала. Его она не хотела ставить вовсе. Обязал муниципалитет. После трех сигналов продолжительностью в двадцать секунд она опомнилась и пошла в комнату, такую же грязную и без излишеств. В том, что беспокоил ее незнакомец, девушка сильно сомневалась. Ее номер знала только сестра.
– Жак? – ласково спросила она. – Ответь, пожалуйста, если меня слышишь. Чтобы мне, как в прошлый раз, не пришел огромный счет за твое молчание и мое ожидание.
– Да.
– Жак? – удивленно повторила сестра. – Неужели это правда ты? Я уже целый месяц тебя не слышала. Милая, что с тобой? Я читала твою последнюю статью о Дании. Мне очень понравилось. У тебя удивительный талант. Не думала, что ты такой мастер слова. Каждая твоя новая статья… Ты делаешь большой прогресс. Тебе платят? Ну, разумеется, платят! Но сколько? Я слышала, репортеры зарабатывают не так много. Но ведь это не твоя основная работа, верно?
– М, да, – кивнула Жаклин, не вникая в речь сестры и покручивая иголки пихтовой ветви. – Да, наверное.
– Да, наверное, что? Немного на второй или достаточно на первой?
– Наверное, и то и другое.
Жаклин баловалась тем, что отправляла заметки о городах, по которым путешествовала. На одном месте она усидеть не могла, хотя и считалась отшельником. Потому состояние дома ее не сильно заботило. Она не задумывалась над дизайном квартиры и расставляла дешевую мебель по примеру демонстрационных залов и каталогов. Угловой стол и цветастая ширма, рабочий стул и кресло – мешок, стеклянные стеллаж и подвесные лампы, вытянутые вдоль стены горизонтальной полосой. Она предпочитала, чтобы о дизайне заботились другие. Даже если мебель ломалась, она оставляла ее до истечения гарантийного срока. И выкидывала, еще целую, по той же причине. Могло показаться, что она не большая поклонница комфорта, но на деле просто не хотела тратить время на испытание вкуса.
Большую часть времени Жаклин проводила в Швеции. Но пять из двенадцати месяцев отдавала другим странам Европы. В основном северным. Своей родине и детским воспоминаниям в Исландии, новому дому сестры в Дании, Финляндии с постоянной комнатой в отеле. Помимо Скандинавии часто навещала и те страны, языки которых умела свободно использовать: Чехию, Германию, Австрию. Иногда навещала и более теплые южные уголки европейского полуострова. Больше всего любила отдыхать в Греции. К ней ее тянула какая-то необъяснимая сила и обаяние древности. Но там она любила именно что отдыхать. В остальных странах она работала, хотя и не переставала набрасывать пометки о путешествиях в Европе, за пределы которой так ни разу и не выбралась.
– Но это была Дания, – судя по голосу, огорчилась Софи. – Значит, ты отдыхала там…
– Я там работала.
– И не могла навестить родную сестру? – возмутилась она, избегая слова, которое четче описывает их родство – близнецы.
– Нет, потому что я работала, – настаивала на правде Жаклин, потому что лгать просто не умела.
И все же сестра привыкла подвергать сомнениям ее высказывания. Она единственная не замечала странности той.
– Тебе у меня не нравится?
– Нет, – открыто призналась Жаклин.
Слишком броское в розовых и персиковых тонах окружение откровенно ее раздражало.
– Видимо, у меня не хилая аллергия на такие цвета, – посчитала нужным пояснить она.
Дом Софи лопался от всевозможных инноваций в технике. Она приобретала приспособления для всего. Даже приспособления для приспособлений. Девушка умела находить способ истратить зарплату в три счета без надежды на небольшое накопление на что-то крупное. Она видела прелесть в мелочах. Крупное же угнетало, от него веяло чем-то обязывающим.
– Хотела бы я посмотреть, как живешь ты, – попыталась намекнуть София.
– Да, – только и ответила Жаклин.
– Да, ну что ж… Если не хочешь меня приглашать, я могу приехать без приглашения. Знаю, как это трудно тебе дается…
– Нет, не трудно. Я просто не хочу тебя приглашать, – совершенно беззлобно сказала она. – Да тут и не на что особо смотреть.
Она бросила взгляд на почти тюремную ванную, огороженную от комнаты почти прозрачной ширмой. С потертой серой плиткой и крошащимся полом, ржавыми ножками на обозрение. Нигде в мире она не чувствовала большего комфорта.
– Действительно нечего, – заключила она. – Разговор закончен? Потому что если закончен, то предупреди прощальным словом. В противном случае возникнет риск ситуации…
– Ничего, я просто хотела узнать как у тебя дела, только и всего.
– Тогда ладно.
– Так как?
– Что как?
– У тебя дела.
– Ну, – растерялась Жаклин. – Это вопрос метафорический или обязывает к ответу?
– Второе. Я хочу услышать от тебя хоть какую-нибудь реплику.
– Тогда нормально. Теперь все?
– Не хочешь поинтересоваться, как дела у меня? Так, хотя бы вежливости ради.
– Этот вопрос несет в себе негатив.
– Джерри меня бросил, – дрогнул ее голос. – Он мне изменил.
– О, – коротко отреагировала она. – Досадно.