- И все же я сожалею. Но какое это имеет отношение ко мне?
- Это вы его убили!
- Я?!
- Вы, полицейские. Улофссон из Хельсингборга.
- А что он такого сделал, этот Улофссон из Хельсингборга?
- Мы бежали в Швецию. Мой муж сразу же явился в полицию. А Улофссон поехал с ним в Данию и передал там его в руки немцев. Больше я мужа не видела.
- Когда это произошло?
- В тысяча девятьсот сороковом.
- Мне тогда было всего шесть лет.
- Да, разумеется. Вы были ребенком. Вы не виноваты в том, что делали ваши отцы. Но я-то все помню. Я помню все и никогда не забуду.
Сюндман не знал, что ответить. Все, что сейчас приходило в голову, звучало бы глупо. Ему на самом деле было стыдно. Каким-то образом он почувствовал себя виноватым в том, что Улофссон сделал тридцать лет назад. Во всяком случае госпожа Хейманн заставила его это так воспринять. Он решил переменить тему. Рассказал госпоже Хейманн кратко о взрывах.
- Теперь уж прошло двадцать пять лет,- сказала она.- Кажется, будто кто-то опять разворошил старые страхи. Трудно этому поверить. Ведь все давным-давно уже забыто, почти все умерли, только я одна и осталась со своими воспоминаниями здесь, в этом захолустном пансионате.
- Так что вы не уверены, было ли в прошлом такое, что имеет какое-то отношение к теперешним взрывам?
- Не знаю,-- сказала она.- Переживаний было много. Людьми тогда владели сильные чувства... Так было в то время. Эти чувства могут вдруг оказаться живыми и теперь. Не все умерли. Вы не знаете, сколько лет человеку, который устраивает взрывы?
- Нет, о нем мы абсолютно ничего не знаем. Может быть, разные предположения только, что у него есть сад и недавно он вносил удобрения. И потом, он любит швейцарский сыр.
- Сад. Швейцарский сыр. Нет, мне это ничего не говорит.
- А что тогда случилось, тридцать лет назад?
- Да так, ничего особенного. Ничего интересного, во всяком случае для тех, кого это не касалось. А для нас было важно. Для нас шла речь о жизни и смерти. Хотя шведы так этого и не поняли. Они только и делали, что болтали о своем нейтралитете, а потом вообще взяли и разрешили немецким войскам передвигаться по Швеции. Бог ты мой, с немцами у них были самые распрекрасные отношения, а моего мужа они отослали обратно, к концлагерям и газовым камерам.
- Как вы попали в Швецию?
- Обычным путем. Через Данию.
- Неужели немцы разрешили вам так просто уехать?
- Они? Они поставили в наш паспорт особую отметку и сказали, что нам нельзя выезжать из Ганновера.
- Но вы выехали.
- Нам стало страшно. Вам даже не понять, как нам было страшно. В любой момент нас могли "реквизировать", как выражались нацисты. Мы уехали с фальшивыми удостоверениями. Стали дельцами из Бремена, должны были вести деловые переговоры со шведами о закупке партии мясорубок. Мы говорили, что в Германии ощущается недостаток в мясорубках, поскольку промышленные предприятия перешли на выпуск военной продукции. Мы говорили, что они делают снаряды для пушек вместо мясорубок. Нам поверили. Мясорубки - это такое будничное понятие, оно уводит мысли в сторону от политических ассоциаций.
- Значит, вы и ваш муж проехали через всю Германию и Данию в качестве деловых людей, занятых только импортом мясорубок?
- Вот именно. Эти дни мне никогда не забыть. Было пасмурно и туман, осень, и в купе у нас с самого начала уселись два немецких офицера. Пили они, пожалуй, слишком много и ужасно бахвалились своими победами. А мы только сидели и улыбались и поддакивали, хотя в душе у нас все кипело, до того мы их ненавидели.
- Чем же они хвастались?
- Один побывал в Париже и все распространялся насчет французских девочек. Мол, такие они нежные, и всегда готовы отдаться, и так нами восхищаются, нашей силой и нашими успехами, говорил он. А французские мужчины позабыты давно. Не удивительно, что некоторые французы так на нас сердятся. Они нас просто-напросто ревнуют, только и всего. Еще бы им не ревновать, мы во всех отношениях выше их! "И в Бельгии все совершенно то же самое,- говорил второй.- Все девушки говорят по-немецки как настоящие немки",- говорил он.
- Неужели они не стеснялись говорить все это в присутствии женщины? - спросил Сюндман.
- Я была переодета в мужской костюм,- ответила госпожа Хейманн.- Нам казалось, что двоим мужчинам легче будет проделать это путешествие. В деловой поездке это как-то естественнее.
- Я понимаю,- сказал Сюндман.
- Вам этого по-настоящему никогда не понять,- сказала госпожа Хейманн.- Одни-одинешеньки... продолжительное путешествие... в поезде... через всю страну. За окнами туман... Сердце колотится, как только таможенники берутся за паспорт.
- Но в конце концов вам все-таки удалось перебраться в Швецию.
- Удалось-то удалось. Но мой муж пошел сразу же и заявил о себе в полицию. Не надо было этого делать, ох, не надо.
- А что, собственно, произошло?
- Его сразу же арестовали. И через неделю отправили обратно к немцам. Я как-то ездила, давно уже, смотрела его заявление... просьбу разрешить ему проживание в Швеции. И какая там резолюция стоит? "Отказать" - вот какая, без всякой мотивировки. А внизу чья-то подпись, неразборчивая, и потом еще круглая печать министерства внутренних дел.
- А как случилось, что вы не поехали с вашим мужем в Германию?
- Я убежала и спряталась, когда услышала, что его арестовали.
- Но как же вы могли проживать тогда в Швеции? Вас не разыскивали?
- У меня были друзья. Амелия Петерсен. Она мне все устроила.
- Кто эта Амелия Петерсен?
- А вот это вам бы надо знать. Ей же принадлежали все три дома, в которых произошли взрывы.
Об этом Сюндман понятия не имел. Не могло быть случайностью, что все три дома, пострадавшие от взрывов, принадлежали одному человеку. Ведь дома находились в разных местах, на большом расстоянии друг от друга. "Как же полиция не догадалась об этом раньше? - подумал он.- Кто-то прошляпил. Может быть, даже я сам".
- Два дома принадлежат сейчас какому-то акционерному обществу "Недвижимая собственность Линнеус". А третий находится в собственности города Стокгольма. Это видно по документам в нашем деле,- сказал он.
- Да, но Амелия Петерсен как раз и является владелицей акций этого общества "Линнеус". Город их, наверно, только что приобрел.
- В чем же заключалась помощь, которую вам оказывала во время войны Амелия Петерсен? Вы ведь тогда скрывались от полиции? - продолжал Сюндман.
- Сначала помогла мне с жильем, а потом устроила фальшивое удостоверение личности, пока все немного не утряслось.
- А жилье она вам устроила в одном из своих домов?
- Конечно, а как же? Она это сделала не только для меня одной, для очень многих. Поэтому в этих домах и живет сейчас так много иностранцев, еще с того времени.
- Для очень многих... Значит, импорт людей она организовала в больших размерах?
- Нет, не то чтобы в больших. Но она лично спасла человек, может быть, пять, прямо перед носом у шведской полиции. Она была чудесным человеком, эта фрекен Петерсен. Чего я никак не могу сказать о полицейских...
- Вы думаете, полиция знала, что с ними случится, если их отправят обратно в Германию?
- Конечно, знала, знала прекрасно. Хотя все делали вид, что понятия об этом не имеют. Тогда шла большая игра, можно было делать вид, что ничего не знаешь, и давать людям умирать. Блестящая страница в славной истории Швеции! Мне бы, пожалуй, не следовало так говорить. Я ведь не шведка. Я благодарна, что мне дали возможность остаться здесь, что нашлись люди, которые были так доброжелательны, помогли мне.
- А эту фрекен Петерсен, как бы мне ее разыскать?
- Она уже умерла. В прошлом году.
- Кому же переданы права на акционерное общество "Недвижимая собственность Линнеус"?
- Не знаю. Была у нее сестра, младше ее, вероятнее всего, ей.
- А сестра тоже помогала ей в устройстве немецких беженцев?
- Вот этого я не знаю. Вполне возможно, но я ее с этой стороны не знаю. Сестра значительно моложе ее... Подождите... когда все это происходило, ей, наверное, было лет двадцать пять.
- Вы знаете имена беженцев, кому тогда оказывалась помощь?
- Нет, не помню, конечно. И не представляю, кто бы мог знать. Но в тех домах жило довольно много народу. Многие прибывали во время войны или после нее, уже в качестве легальных беженцев. Не всем отказывали. Тех, у кого в Швеции были близкие родственники, обычно оставляли. И многих из легальных беженцев фрекен Петерсен тоже оставляла у себя в доме.
- Теперь я должен вернуться к той проблеме, которая меня больше всего интересует в данный момент. К человеку, устраивающему взрывы. Какое он может иметь отношение ко всему тому, что вы мне только что рассказали?
- Не имею ни малейшего представления. Сама не могу понять. Я-то думала, что все уже давным-давно позабыто...
Сюндман поехал в дом полиции и доложил обо всем комиссару Бенгтссону.
- Ты напал на ложный след,- сказал Бенгтссон и начал медленно, методично почесывать ухо.- И потом, она все страшно преувеличила, в особенности то, что говорила о полиции.
- Ты не знаешь этого Улофссона из Хельсингборга?
- Нет.
- Слушай, ты на себя не похож,- сказал Сюндман.- Так скуп на слова и вообще... суровый.
- Нет, не в этом дело.
- Но что-то здесь не так.
- Все так. Но не может же человек устраивать целую серию взрывов из-за того, что произошло тридцать лет назад и давным-давно забыто!
- Ты сегодня агрессивный.- Сюндман посмотрел Бенгтссону прямо в глаза.- Ты знаешь, мы все тебя ценим и восхищаемся тобой. Ты очень дельный и знающий полицейский работник, и потом ты прямой и честный человек, и я горжусь тем, что с тобой работаю. Ты знаешь, что мы твои друзья и тебя понимаем.
- Я боюсь не тебя,- сказал Бенгтссон,- а себя самого.
- Себя самого?
- Мне до сих пор казалось, что я все, все позабыл. А теперь вдруг опять все вылезает на белый свет.
- Что вылезает на белый свет? О чем ты?
- Мне было тогда столько же лет, сколько тебе теперь,- сказал Бенгтссон.- Мне, собственно, не было до этого дела, в то время я работал в отделе краж со взломом. Но один раз меня включили в группу, когда делали большую облаву.
- Вот как! Облаву... Где же это?
- На Риддаргатан, 35. В том доме, где произошел первый взрыв динамита.
- И ты говоришь об этом только теперь?
- Я же сказал, что все абсолютно забыл. И только теперь вспомнил.
- И что же это была за облава?
- Мы искали нелегальных беженцев.
- Нашли кого-нибудь?
- Нашли троих.
- Что с ними потом случилось?
- Они были интернированы в концлагерь в Энчепинге.
- Их отослали обратно в Германию?
- Нет, это было уже в конце войны.
- И все-таки тебя мучает чувство вины?
- Да.
- Меня тоже. И хотя мне было тогда всего шесть лет, чувствовал я себя очень неважно, когда госпожа Хейманн рассказывала о том времени. Никак не мог заставить себя слушать о том, что случилось. Все время хотелось прервать разговор. Я просто принуждал себя вести допрос.
- Ты хоть знаешь, о чем идет речь? - спросил Бенгтссон.
- Да, конечно, я же слышал, что она сказала.
- Но ты знаешь, сколько их тогда было?
- Нет.
- Их тогда было несколько тысяч,- сказал Бенгтссон.- Несколько тысяч, и мы выслали их обратно в Германию, прямо в газовые камеры.
- Я об этом даже не подозревал.
- Об этом обычно не говорят. Ни в каком учебнике истории ты этого не найдешь. Потому что то время не украшает славную историю Швеции. Это как раз та глава, о которой все хотят забыть. Все те, по чьей вине все произошло.
- Но один человек об этом не забыл. Тот, кто устраивает взрывы.
- Да, тот, кто устраивает взрывы, не забыл... Хотелось бы мне знать, что это за тип,- сказал Бенгтссон, машинально оттягивая воротничок рубашки, как будто он сдавливал ему шею.
Сюндман посмотрел на Бенгтссона, подумал немного, потом произнес:
- Если он устраивает взрывы в тех домах, он должен быть настроен против этих домов, против тех людей, что там живут. Так что скорее всего это какой-нибудь нацист или что-нибудь вроде того.
- Послушай, на неразорвавшемся патроне из дома на Карлавеген был, кажется, нарисован шведский флаг?
- Да, а что?
- Ничего, просто еще одно подтверждение, что это националист или что-нибудь в этом духе, не так ли?
- Ну?
- Тогда это дело переходит в компетенцию службы безопасности.
- Ты что же, хочешь от него избавиться? Переложить ответственность на них?
- Нет, не совсем так. Правда, не без этого, у меня такая мысль мелькнула. Но это так важно, тем более что замешана сама полиция. Нет, мне нужно поговорить с Гордингом.
- Но, может быть, дело зашло в тупик? Может ведь случиться, что все эти взрывы не имеют ни малейшего отношения к тому, что произошло тридцать лет назад.
- Почему же?
- Потому, что хочется все забыть.
- А тут вдруг прошлое опять подымает голову и начинает устраивать взрывы динамита. И вынуждает нас вспоминать о вещах, которые нам так хотелось бы забыть.
- Ты молод и ни в чем не виноват,- сказал Бенгтссон.- Тогда ты ни в чем не участвовал. Ты имеешь право сидеть себе спокойно и обвинять нас, во всем виноватых. Тебе этого не понять, возможно, ты и сам бы так поступил на нашем месте. Только, мне кажется, не совсем справедливо: тебя тогда не было, а ты нас обвиняешь.
- Но ведь не я поднимаю вновь это дело,- сказал Сюндман.- Не я взрываю динамитные бомбы.
- Я знаю... Просто я в этом отношении очень чувствителен.
- Ну, хватит об этом. Поговорили и довольно,- сказал Сюндман.- Пойдем расскажем Гордингу о том, что выплыло новенького.
- Ничего больше не остается,- ответил Бенгтссон.
13
Теперь полиция могла идти по новому, многообещающему следу. Было решено разыскать всех иностранцев, когда-либо проживавших в пресловутых домах. Надо было обследовать все неонацистские организации. Были составлены списки всех лиц, имевших хоть какое-то отношение ко всем подозрительным домам, далее списки лиц, известных своими нацистскими настроениями или расовыми предрассудками. Проделали большую работу, получили неплохие результаты, но ни один из них пока не вел прямо к взрывальщику. Утром во вторник решено было обсудить дальнейшие действия.
Бенгтссон и Гординг сделали сообщение о результатах розыска.
- Вероятно, нам следует сосредоточить свои силы на каком-то одном варианте,- сказал Сюндман.- Мы можем достичь результатов, только если представим себе образ самого взрывальщика.
- Звучит хорошо,- сказал Гординг.- Интересно только, как мы можем представить себе образ преступника по таким скудным данным?
- Давайте проанализируем, что нам уже известно,- предложил Сюндман.- Нам известно, что взрывальщик как-то связан с этими домами, по всей вероятности, что-то случилось тридцать лет назад. Это, по-моему, наиболее перспективные исходные данные.
- А что делать с неонацистами?
- Это тоже одна из версий. Но их такое множество, всяких шалых неонацистов, что на след напасть очень трудно. Сначала нужно найти исходную точку, если уж идти этим путем. Кроме того, я думаю, что первопричина всех этих взрывов - иная.
- А что же тогда?
- Ведь взрывы так откровенно привязаны к этим именно трем домам... Первопричина, видимо, здесь.
- Взрывальщик, очевидно, действует не согласно каким-то логичным расчетам или схемам... Может быть, ему просто хочется обратить на себя внимание.
- Пожалуй. Мне сдается, это в некотором роде преступление ради развлечения... Вероятно, месть за что-то, что случилось давно, или даже болезненное влечение к силе, могуществу, которые дает динамит.
- Бог весть,- отозвался Гординг.- Только как это все поможет нам отыскать преступника? Давайте посмотрим списки взрывальщиков, о которых известно, что они психически больны. Их очень немного...
- Может, присмотреться поближе к поджигателям? - предложил Сюндман.- Влечение к огню и влечение к динамиту сходны, мне кажется. В обоих случаях это влечение к силе, к насилию.
- Тоже одна из возможностей,- согласился Гординг.
- Я, как и раньше, считаю,- сказал Сюндман,- что надо как следует заняться всеми, кто хоть в какой-то степени имел отношение к нашим трем домам. Давайте составим список.
- Невелика трудность. А что потом? Что делать со списком и с именами?
- Ну-ка, взглянем, какие имеются концы, по которым можно бы выделить из этого списка виновных.
- Не так много,- сказал Гординг.- У нас имеется шведский флаг на одном из динамитных патронов.
- Так. Дальше.
- Дальше у нас есть катышек удобрения с подошвы. Потом - сумка, и тут в особенности важны сырная корка и то, как починена сумка. Что из этого может нас подвести к виновному?
- От шведского флага нам ни холодно, ни жарко,- заявил Сюндман.
- По сумке мы уже делали попытки найти след,- сказал Фаландер.- Но пока безрезультатно.
- В катышек удобрения я тоже не слишком верю,- сказал Сюндман.- Мы не знаем, главное, из чьей он, собственно, подошвы. Может, даже не с ботинка преступника. И не знаем, где, в каком месте этот катышек попал в подошву. Так что он нам пока не шибко помог.
- В таком случае вся надежда на сыр,- заявил Гординг.
- Он у меня.
- Давай выкладывай.
- Мы переодеваемся в торговцев-разносчиков. Потом расходимся по квартирам, ко всем жильцам, стоящим в нашем списке, и спрашиваем, не желают ли они купить у нас исключительно хороший швейцарский сыр из Австрии, который нам, дескать, удалось достать прямо со склада.
- Ну и что дальше? - спросил Гординг.
- Взрывальщик понятия не имеет, что мы нашли кусочек сыра,- продолжал Бенгтссон.- Он этот факт совершенно выпустил из виду и за собой не следит. С теми, кто захочет у нас купить сыр, мы пускаемся в разговоры, интересуемся, не пробовал ли он такой сыр раньше, ну и так далее. С уверенностью скажу, не так уж много найдется людей, у которых дома только что кончился швейцарский сыр из Австрии. И если даже у нас окажется два или три человека, каким-нибудь иным путем можно будет сделать окончательную идентификацию.
- А что ж, можно и так,- сказал Сюндман.- Я лично к таким вещам отношусь немного скептически. Вдруг взрывальщик не захочет покупать никакого сыра, хотя пробовал его раньше.
- А мы станем предлагать его за исключительно низкую цену,- сказал Бенгтссон.- И будем беседовать также и с теми, кто не захочет покупать наш сыр. Спросим, почему же, мол, если пробовали его раньше, ну и всякое такое.
- Это работенка для специалистов своего дела,- сказал Сюндман,- которые могут заставить человека распространяться о куске сыра. А теперь прикинь, что ты будешь делать, если взрывальщика в этот момент нет дома.
- С теми, кого нет дома, мы займемся особо,- сказал Бенгтссон.- Разузнаем...
- Уж очень все это неопределенно,- сказал Сюндман.
- Ты что, можешь предложить что-нибудь получше? - спросил Гординг.- Ведь розыск до сих пор не сдвинулся с места.