Он взял куртку. Главное - не отвечать. Не ввязываться в вопросы-ответы. Солгать ей он не сможет. Не будет способа объяснить, почему он собирается это сделать. Не сейчас. Он обязан сделать это. Так же, как некогда он должен был уехать. На ее вопросы он так и не нашел ответы. Оставались только вопросы. Без ответов. Он это понимал, вот и все. Это было не бог весть что, но надежнее, чем верить в Бога.
- Забудь вопрос.
У него за спиной она открыла дверь и крикнула:
- То, что я не задавала этих вопросов, и привело меня в никуда.
Трехэтажную автостоянку на бульваре Этьенн-д'-Орв наконец-то снесли. Старый галерный канал стал красивой площадью. Дома отреставрировали, фасады покрасили заново, пустырь замостили. Типичная итальянская площадь. У каждого бара и каждого ресторана была своя терраса. С белыми столиками и зонтиками от солнца. Как в Италии, здесь любят покрасоваться. Минус изящество. "Пеано" тоже имел собственную террасу, почти заполненную народом. В большинстве молодыми людьми. Чистенькими из себя. Внутри все было переделано. Модный декор. Бездушный. Картины сменились репродукциями. Полное дерьмо. Но так даже и лучше. Он мог не подпускать к себе близко свои воспоминания.
Он устроился у стойки. Заказал анисовый ликер. В зале всего одна пара. Проститутка и ее "кот". Но может, он и ошибался. Они тихо что-то обсуждали. Разговор их был скорее спором. Он облокотился на новехонькую стойку и наблюдал за входом.
Проходили минуты. Никто не входил. Он заказал еще ликер. "Сучий потрох", - послышалось вдруг. Легкий стук. Взгляды обернулись к паре. Тишина. Женщина выбежала из кафе. Мужчина встал, оставил на столе банкноту в пятьдесят франков и вышел вслед за ней.
На террасе мужчина сложил газету, которую читал. Ему под шестьдесят. На голове морская фуражка. Голубые полотняные брюки, белая, с короткими рукавами рубашка навыпуск. Синие матерчатые туфли. Он встал и направился к нему. Это был Батисти.
Время после полудня он провел, обследуя указанные места. Господин Шарль, как его называли в преступном мире, жил в одной из богатых вилл, что находились над Корниш. Странные виллы, с пирамидками или колоннами, с садами, в которых росли пальмы, олеандры и фиговые деревья. Сойдя с Рука-Блан - улицы, вьющейся по этому невысокому холму, оказываешься в переплетении дорог, кое-где едва заасфальтированных. На 55-м автобусе он доехал до площади Пилот, расположенной на верху последнего подъема. Дальше он пошел пешком.
Отсюда он видел весь рейд. От Эстак до Красного мыса. Архипелаг Фриуль, замок Иф. Марсель как на широком экране. Красота. Он начал спускаться вниз, лицом к морю. От виллы Дзукки его уже отделяли всего две виллы. Он посмотрел на часы. 16.58. Решетчатые ворота открылись. Выехал черный "мерседес", остановился на улице. Он прошел мимо виллы, "мерседеса" и дошел до улицы Эсперетт, которая пересекает бульвар Рука-Блан. Перешел на другую сторону. Десять шагов, и он на остановке автобуса. Согласно расписанию 55-й приходил в 17.05. Он взглянул на часы, потом, прислонившись к столбу, стал ждать.
"Мерседес" отъехал назад вдоль тротуара и остановился. В машине, считая шофера, два человека. Вылез Дзукка. Ему, должно быть, около семидесяти. Как все старые бандиты, одет элегантно. Даже в соломенной шляпе. Он вел на поводке белого пуделя. Следуя за собакой, он спустился до перехода на улице Эсперетт. Остановился. Подошел автобус. Дзукка перешел на тенистую сторону улицы. Потом пошел по пешеходной дорожке улицы Рука-Блан, пройдя мимо автобусной остановки. "Мерседес" тронулся с места, медленно двигаясь вслед за ним.
Сведения Батисти явно стоили пятидесяти тысяч франков. Он все указал тщательным образом. Не упустил ни одной подробности. Дзукка совершал эту прогулку каждый день, кроме воскресенья, когда он принимал свою семью. В шесть часов "мерседес" привозил его на виллу. Но Батисти не знал, почему Дзукка разобрался с Маню. С этой стороны он не продвинулся ни на шаг. Связь с налетом на квартиру адвоката, конечно, должна существовать. Он начинал задумываться об этом. Но ему, по правде говоря, было на это плевать. Его интересовал только Дзукка. Господин Шарль.
Он терпеть не мог этих старых бандитов. Дружков легавых и судей. Их никогда не сажают. Они надменные, снисходительные. Рожей Дзукка походил на Брандо в "Крестном отце". У них у всех такие рожи. Здесь, в Марселе, в Палермо, в Чикаго и в других местах, везде. И теперь он держал одного из них на мушке. Он скоро прикончит одного. Ради дружбы. И чтобы дать выход своей ненависти.
Он рылся в вещах Лолы. В комоде, в стенных шкафах. Он вернулся слегка навеселе. Он ничего не искал. Он копался в вещах, как будто мог открыть в них какую-то тайну о Лоле, о Маню. Но открывать было нечего. Жизнь протекла у них меж пальцев быстрее, чем деньги.
В одном из ящиков он нашел кучу фотографий. Только это им и осталось. Фото вызывали у него отвращение. Он едва не выбросил их в мусорное ведро. Но здесь были три этих фотографии. Все три одни и те же, снятые в одно время, в одном месте. Маню и он. Лола и Маню. Лола и он. Это было на краю большого мола, позади торгового порта. Чтобы туда попасть, надо было обмануть бдительность сторожей. "В этом мы были мастаки", - подумал он. У них за спиной город. На заднике моря - острова. Мы не могли наглядеться на лодки, плывущие в закатных лучах солнца. Лола вслух читала "Изгнание" Сен-Жона Перса: "Войска ветра в песках изгнания". На обратном пути ты взял Лолу за руку. Ты посмел. Раньше Маню.
В тот вечер вы оставили Маню в баре "Де Ланш". Все перевернулось. Никакого веселья. Ни слова. Анисовый ликер пили в смущенном молчании. Желание отдалило вас от Маню. На следующий день пришлось забирать его из полицейского участка. Там он провел ночь за то, что завязал драку с двумя легионерами. Правый глаз у него заплыл, рот распух. Одна губа была рассечена и повсюду синяки.
- Меня уделали двое! Ну и что, пусть!
Лола поцеловала его в лоб. Он прижался к ней и захныкал.
- Черт, как же больно, - простонал он.
Он прямо так и заснул, на коленях у Лолы.
Лола разбудила его в десять часов. Он спал крепко, но во рту у него все слиплось. Запах кофе наполнял комнату. Лола присела на краешек кровати. Рукой она слегка погладила его плечо. Губами она коснулась его лба, потом его губ. Беглый и нежный поцелуй. Если счастье существует, то сейчас оно едва его задело.
- Я забыл.
- Если это так, немедленно убирайся отсюда!
Она подала ему чашку кофе, встала, чтобы пойти за своей. Она улыбалась, счастливая, как будто печаль и не пробуждалась.
- Ты не хочешь присесть, как только что.
- Мой кофе…
- Ты его пьешь стоя, я знаю.
Она опять улыбнулась. Он не мог насладиться этой улыбкой, ее губами. Он неотрывно смотрел ей в глаза. Они сверкали как в ту ночь. Ты задрал ее майку, потом свою рубашку. Вы животами прижались друг к другу и стояли так, не говоря ни слова. Только едва дышали. И она не сводила с него глаз.
- Ты никогда меня не бросишь.
Он поклялся.
Но ты уехал. Маню остался. А Лола ждала. Но Маню, наверное, остался потому, что требовался кто-то, чтобы заботиться о Лоле. И Лола не поехала с ним потому, что оставить Маню казалось ей несправедливым. Он начал задумываться над этим после гибели Маню. Ведь он должен был вернуться. И вот он здесь. Марсель комком стоял у него в горле. Вместе с Лолой, как горький привкус.
Глаза Лолы заблестели ярче. От сдерживаемых слез. Она догадывалась, что он что-то замышляет. И это "что-то" скоро изменит ее жизнь. Предчувствие этого появилось у нее после похорон Маню. За время, проведенное с Фабио. Она чувствовала это. Она также умела предчувствовать драмы. Но она ничего не скажет. Это он должен был говорить.
Он взял с ночного столика конверт из крафт-бумаги.
- Тут билет в Париж на сегодня. Сверхскоростной поезд уходит в 13.54. Вот это квитанция на получение ручной клади на Лионском вокзале. Это то же самое, но на вокзале Монпарнас. Заберешь два чемодана. В каждом, под старыми шмотками, по сто тысяч франков. А вот это почтовая открытка с видом очень хорошего ресторана в Пор-Мер, близ Канкаля в Бретани. На обороте телефон Марина. Это связной. Ты можешь попросить его обо всем. Но никогда не торгуйся о цене его услуг. Я снял для тебя номер в отеле "Каштаны" на улице Жакоб, на твою фамилию, на пять суток. Письмо для тебя будет у портье.
Она не шелохнулась, оцепенела. Глаза ее медленно тускнели. Ее взгляд больше ничего не выражал.
- Я во всем этом могу хоть слово сказать?
- Нет.
- Это все, что у тебя есть мне сказать?
На то, что ему хотелось бы сказать, потребовались бы века. Он мог резюмировать это в одном слове и одной фразе: "Сожалею. Я люблю тебя". Но у них больше времени не было. Или, вернее, время обогнало их. Будущее оказалось позади них. Впереди теперь были только воспоминания. Сожаления. Он посмотрел на нее с максимальным равнодушием.
- Сними все деньги с твоего банковского счета. Уничтожь твою синюю карту. Как можно быстрее смени фамилию. Марин тебе устроит это.
- А ты? - с трудом выговорила она.
- Я позвоню тебе завтра утром.
Он посмотрел на часы, встал. Он прошел мимо Лолы, избегая смотреть ей в глаза, и отправился в ванную. Он запер дверь на защелку. Ему не хотелось, чтобы Лола пришла к нему под душ. В зеркале он увидел свое лицо. Оно не понравилось ему. Он чувствовал себя старым. Он разучился улыбаться. В уголках губ появились горькие складки, которые уже не разгладятся. Скоро ему стукнет сорок пять, и этот день станет самым отвратительным в его жизни.
Он услышал первый гитарный аккорд "Entre los aguas" Пако де Лусиа. Лола сделала звук громче. Стоя перед проигрывателем, она курила, скрестив на груди руки.
- Впадаешь в ностальгию?
- Ты мне осточертел.
Он взял пистолет, зарядил его, поставил на предохранитель и сунул его за спину, между рубашкой и брюками. Она обернулась и следила за каждым его жестом.
- Поторопись. Я не хотел бы, чтобы ты пропустила этот поезд.
- А ты что собираешься делать?
- Устроить шухер. Я полагаю.
Мотор мопеда работал на малых оборотах без перебоев. 16 часов 51 минута. Улица Эсперетт, под самой виллой Дзукки. Было жарко. Пот струился у него по спине. Он спешил со всем покончить.
Все утро он искал арабов. Они непрерывно меняли улицы. Таково было их правило. Это ничему помочь не могло, но у них, вероятно, имелись свои причины. Он нашел их на улице Фонтен-де-Кайлюс, которая стала площадью, с деревьями и скамьями. Здесь были одни арабы. Жители квартала не заходили сюда посидеть. Они предпочитали оставаться у своей двери. Взрослые сидели на ступеньках дома, те, что помоложе, стояли. Мопед был рядом с ними. Увидев, что он подходит, главарь встал, остальные расступились.
- Мне нужна твоя тачка. На после обеда. До шести часов. Две тысячи наличными.
Он внимательно осмотрелся. Встревоженный. Он ставил на то, что никто не подойдет садиться в автобус. Если кто-нибудь возникнет, он откажется. Если какой-нибудь пассажир захочет выйти из автобуса, он заметит это слишком поздно. Это был риск. Он решил пойти на него. Потом он подумал, что, идя на этот риск, он мог с таким же успехом решиться и на другой. Он начал прикидывать. Останавливается автобус. Открывается дверь. Садится пассажир. Автобус снова отходит. Четыре минуты. Нет, вчера это все заняло только три минуты. Положим, все-таки, четыре. Дзукка уже перейдет улицу. Нет, он увидит мопед и даст ему проехать. Он начисто забыл думать о чем-либо другом, считая и пересчитывая минуты. Да, это было возможно. Но после начнется вестерн. 16.59.
Он опустил забрало шлема. Пистолет он крепко зажал в руке. Но его ладони были сухие. Он слегка дал газу, чтобы поехать вдоль тротуара. Левая рука судорожно сжимала руль. Показался пудель, за ним шел Дзукка. Внутренний холод охватил его. Дзукка видел, что он приближается. Он остановился на краю тротуара, удерживая собаку. Он понял, но слишком поздно. Рот у него округлился, хотя он не издал ни единого звука. Глаза его расширились. Страх. Только этого уже хватило бы. Пусть он наделает в штаны. Он спустил курок. С отвращением. К себе. К нему. К людям. И к человечеству. Он разрядил ему в грудь всю обойму.
От виллы рванул вперед "мерседес". Справа подходил автобус. Проехал остановку, не сбавляя скорости. Он дал мопеду полный газ и перерезал дорогу автобусу, обогнув его. Он чуть было не вылетел на тротуар, но проехал. Автобус резко затормозил, загородив "мерседесу" въезд на улицу. Он понесся на полной скорости, повернул налево, еще налево в проезд Сувенир, потом на улицу Роз. На улице Буа-Сакре он выбросил пистолет в дыру сточной канавы. Через несколько минут он спокойно ехал по улице Андум.
Только сейчас он начал думать о Лоле. Сначала одно, потом другое. Больше говорить не о чем. Тебе так хотелось, чтобы она животом прижалась к твоему животу. Вкус ее тела. Ее запах. Мяты с базиликом. Но между вами пролегло слишком много лет и слишком много молчания. И Маню. Мертвый, но все еще такой живой. Вас разделяло полметра. Своей рукой, протяни ты ее, ты мог бы обхватить Лолу за талию и привлечь к себе. Она могла бы расстегнуть пояс халата. Ослепить тебя красотой своего тела. После и настало бы "после". Пришлось бы находить слова. Слова, которых не было. "После" ты потерял бы ее. Навсегда. Ты ушел. Не попрощавшись. Не поцеловав ее. Снова ушел.
Он дрожал. Он затормозил перед первым бистро на бульваре Кордри. Как автомат, он поставил предохранительную цепь, снял шлем. Он проглотил рюмку коньяку. Он почувствовал, как внутри у него разливается теплота. Но его тело отвечало холодом. Он вдруг вспотел. Он побежал в туалет, чтобы его, наконец, стошнило. Он хотел выблевать свои поступки и мысли. Выблевать того, кем он был. Того, кто покинул Маню. Кто не имел смелости любить Лолу. Потерянное существо. Уже очень давно. Слишком давно. Самое худшее, наверняка, ждет его впереди. После второго коньяка он перестал дрожать. Он снова стал самим собой.
Он припарковался на Фонтен-де-Кайлюс. Арабов здесь не было. Было 18 часов 20 минут. Удивительно. Он снял шлем, повесил его на руль, но мотор не выключил. Появился самый юный араб, гоня перед собой мяч. Он поддал мяч в его сторону.
- Сваливай, легавые подвалили. Кое-кто из них уже торчит перед домом твоей бабы.
Он тронулся с места и поехал вверх по переулку. Они, конечно, следят за проездами: Монтэ-дез-Аккуль, Монтэ-Сент-Эспри, Траверс де Репанти. Разумеется, и за площадью Ланш. Он забыл спросить у Лолы, приходил ли снова Фрэнки Малаб. Наверное, ему бы повезло, если бы он поехал по улице Картье, по самому верху. Он бросил мопед и побежал по ступенькам вниз. Их было двое. Молодых полицейских в штатском. Они стояли у подножия лестницы.
- Полиция.
Чуть выше, с улицы, он услышал сирену. Окружен. Захлопали дверцы машин. Они подходили со спины.
- Стоять!
Он сделал то, что и должен был сделать. Он сунул руку под куртку. Надо было покончить с этим. Не быть больше в бегах. Он был здесь у себя дома. В своем квартале. Лучше, чтобы это случилось здесь, в Марселе, чтобы со всем покончить. Он, не отрываясь, смотрел на двух молодых полицейских. Те, кто были сзади, не могли видеть, что он безоружен. Первая пуля словно разодрала ему спину. Его легкое разорвалось. Двух других пуль он не почувствовал.
Глава первая,
в которой, даже проигрывая, надо уметь бороться
Я присел на корточки перед трупом Пьера Уголини. Уго. Я сразу прибыл на место. Слишком поздно. Мои коллеги играли в ковбоев. Если они стреляли, то убивали. Это было совсем просто. У последователей генерала Кастера. Хороший индеец - мертвый индеец. Но в Марселе только "индейцы" и жили или почти "индейцы".
Дело Уголини приземлилось не на тот письменный стол. На стол комиссара Оша. За несколько лет его команда заслужила дурную репутацию, но сумела зарекомендовать себя. При случае все умели закрывать глаза на нарушения ею закона. В Марселе важнейшая задача - подавление организованного бандитизма. Вторая задача - поддержание порядка в Северных кварталах. Пригородах, где живут иммигранты. Местах, закрытых для посторонних. Именно в этом заключалась моя работенка. Правда, я не имел права на промах.
Уго был моим старым, с детства, приятелем. Как и Маню. Был другом. Даже если мы с Уго вот уже двадцать лет ни разу не встречались. Маню, Уго, я считал, что их смерть тяжело отыгралась на моем прошлом. Я хотел этого избежать. Но я неудачно взялся за это.
Когда я узнал, что Ошу поручили вести расследование о присутствии Уго в Марселе, я сразу привлек к делу одного из моих осведомителей. Фрэнки Малаба. Я ему доверял. Если Уго приехал в Марсель, он придет к Лоле. Это очевидно. Вопреки времени. А Уго, я был уверен, приедет. Ради Маню. Ради Лолы. У дружбы свои законы, их не нарушают. Я ждал Уго уже три месяца. Потому что мы, и я тоже, в отношении смерти Маню не могли ограничиться этим. Требовалось объяснение. Необходим был виновник. И правосудие. Я хотел встретиться с Уго, чтобы поговорить об этом. О правосудии. Я полицейский, а он - человек вне закона. Чтобы избежать глупостей. Чтобы защитить его от Оша. Но чтобы найти Уго, я должен был отыскать Лолу. После гибели Маню я потерял ее след.
Фрэнки Малаб был полезен. Но свою информацию он сперва передал Ошу. Сведения от него я получил только тайком, на следующий день. После того, как он покрутился вокруг Лолы в "Вампинге". Ош был всесилен, жесток. Осведомители его боялись. Но осведомители, как настоящие дерьмовые шлюхи, открыто преследовали свои жалкие выгоды. Мне следовало бы понимать это.
Другая ошибка заключалась в том, что в тот вечер я не пошел увидеться с Лолой. Иногда мне не хватает мужества. Я не смог решиться, как ни в чем не бывало заявиться в "Вампинг" спустя три месяца. Через три месяца после той ночи, что последовала за гибелью Маню. Лола даже не стала бы со мной говорить, наверное. Может быть, она, увидев меня, поняла бы мой сигнал. Уго-то понял бы.
Уго. Он внимательно смотрел на меня мертвыми глазами, с улыбкой на губах. Я закрыл ему веки. Улыбка выжила. Она будет жить.
Я поднялся. Вокруг меня шла суета. Подошел Орланди, чтобы сделать фото. Я смотрел на тело Уго. Его ладонь была разжата и, словно ее продолжая, "смит и вессон" выскользнул на ступеньку. Что в действительности произошло? Готовился ли он открыть огонь? Были ли со стороны полиции привычные предупреждения? Я никогда не узнаю этого. Или узнаю в аду, в день, когда встречу Уго. Ибо свидетелями окажутся лишь те, кого выбрал Ош. Свидетели из квартала сразу сдадутся. Их слово ничего не значит. Я обернулся. Наконец-то появился Ош. Он подошел ко мне.
- Сожалею, Фабио, ведь он твой приятель.
- Пошел ты.
Я поднялся вверх на улицу Картье и столкнулся с Морваном, снайпером из бригады Оша. Похож он был на Ли Марвина. Рожа убийцы, а не полицейского. В свой взгляд я вложил всю ту ненависть, что была во мне. Он не опустил глаза. Для него я не существовал. Я был ничто. Всего-навсего легавый из пригорода.
С верхнего конца улицы сцену наблюдали арабы.
- С ребятней вы тоже разделываетесь?