- Все дело в том, что я не могу согреться. Мне было жарко, а сейчас снова холодно. Я не хочу возвращаться туда. Останусь здесь.
- Возьмите-ка мое пальто, - нехотя сказал Майетт, но не успел он ограничить это сделанное против воли предложение словами вроде "на время" или "пока не согреетесь", как она соскользнула на пол.
Он взял ее руки стал растирать, с беспомощной тревогой наблюдая за ее лицом. И внезапно ощутил, что ему необходимо помочь ей. Следить, как она танцует на сцене, или поджидать ее на ярко освещенной улице у служебного входа - там это было бы проявлением чисто физических чувств, но здесь, в коридоре вагона, под мутной качающейся лампочкой, беспомощная и больная, с содрогающимся в такт ходу поезда телом, девушка пробуждала в нем мучительную жалость. Она не жаловалась на холод, а просто упомянула о нем как о неизбежном зле. И, внезапно прозрев, он понял, из какого бесчисленного количества неизбежных зол состоит ее жизнь. Тут он услышал размеренные шаги - он уже раньше заметил, что незнакомец ходит взад и вперед по коридору мимо своего купе, - и пошел ему навстречу.
- Вы ведь врач? Здесь девушка упала в обморок.
Незнакомец остановился и спросил недовольным тоном:
- Где она?
Посмотрев через его плечо, незнакомец увидел девушку. Его нерешительность разозлила Майетта.
- Похоже, ей совсем плохо, - настаивал он.
Доктор вздохнул:
- Ну хорошо.
Казалось, он подбадривает себя перед каким-то испытанием. Но страх его, видимо, прошел, когда он опустился на колени возле девушки. Он обращался с ней мягко - это была безличная мягкость, присущая опытным врачам. Послушал ее сердце, а затем поднял ей веки. Девушка пришла в себя, но в сознании ее все перемешалось. Ей показалось, что это она склоняется над незнакомцем с длинными, неровно подстриженными усами. Она почувствовала жалость к нему, заметив беспокойство на его лице, - он был опытный врач, - но ее тревога улеглась, стоило ей поймать его успокаивающий взгляд. Положив руку на его лицо, она подумала: "Он болен" - и на секунду отбросила мысль о том, как странно падают тени, а лампочка светит с пола.
- Кто вы? - спросила девушка, стараясь припомнить, как это случилось, что ей пришлось прийти ему на помощь. "В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так нуждался в помощи", - подумала она.
- Врач.
Корал с недоумением взглянула на него, и тут все прояснилось: это она лежит в коридоре, а незнакомец склоняется над ней.
- Я упала в обморок? Было так холодно.
Она ясно ощутила, как медленно, тяжело движется поезд. Сквозь окна потоки света скользили по лицу доктора и освещали стоявшего за ним молодого мужчину. "Майетт. Мяу". Она беззвучно рассмеялась, вдруг успокоившись. Казалось, на мгновение она переложила на другого всю ответственность за происходящее. Поезд, вздрогнув, остановился, и Майетта отбросило к стенке. Доктор не шелохнулся, если его и покачивало, то только в такт с движением поезда. Он всматривался в лицо девушки, пальцем проверяя пульс, и наблюдал за ней с волнением, едва сдерживая слова, но она понимала, что чувства эти не относятся к ней и он не видит в ней ничего привлекательного. Она мысленно выразила это такими словами: "Будь у меня ноги даже как у Мистангетт, он бы и не заметил".
- Что со мной? - спросила она, но из-за громких голосов, доносившихся с платформы, и вошедших в вагон людей в синей форме она не расслышала ничего, кроме "… это моя настоящая работа".
- Приготовьте паспорта и багаж, - приказал голос с иностранным акцентом.
Майетт попросил у нее сумочку.
- Я присмотрю за вашими вещами.
Она отдала ему сумочку и с помощью доктора села на откидное сиденье у стенки.
- Паспорт?
Доктор отвечал медленно, и она впервые обратила внимание на его акцент.
- Мои вещи в первом классе. Я не могу оставить эту даму. Я врач.
- Английский паспорт?
- Да.
- Хорошо.
К ним подошел еще один таможенник:
- Багаж?
- Предъявлять таможне нечего.
Таможенник пошел дальше.
Корал Маскер улыбнулась:
- Это и есть граница? Ну, тут можно провезти контрабандой что угодно. Багаж совсем не осматривают.
- Что угодно с английским паспортом, - сказал доктор, следя за тем, как таможенник скрылся из вида; он не проронил больше ни слова, пока не вернулся Майетт.
- Я, пожалуй, могу теперь вернуться в свое купе, - сказала она.
- Вы в спальном?
- Нет.
- Вы выходите в Кёльне?
- Я еду до конца.
Он дал ей тот же совет, что и пассажирский помощник:
- Вам следовало бы ехать в спальном.
Бесполезность этого совета рассердила ее и заставила на минуту забыть о сочувствии к его возрасту и озабоченности.
- Разве я могу ехать в спальном? Я танцую в кордебалете.
Он взглянул на нее глазами, полными невыразимой горечи:
- Ну конечно. Таких денег у вас нет.
- Что же мне делать? Я больна?
- Разве я могу давать вам советы? Будь вы богаты, я должен был бы сказать: устройте себе отпуск на шесть месяцев, поезжайте в Северную Африку. Вы потеряли сознание из-за тяжелого переезда через Канал, из-за холода. Я, разумеется, могу вам все это сказать, но какая от этого польза? У вас больное сердце. Вы годами его перегружали.
Слегка напуганная, она умоляюще спросила его:
- Ну и что же мне делать?
Он развел руками:
- Ничего. Живите, как жили. Старайтесь по возможности больше отдыхать. Не переохлаждайтесь. Вы слишком легко одеты.
Раздался свисток, и поезд, покачиваясь, тронулся. Станционные лампы поплыли мимо них и исчезли во тьме; доктор, уходя, повернулся к ней:
- Если я снова вам понадоблюсь, я в третьем вагоне от паровоза. Моя фамилия - Джон. Доктор Джон.
- А меня зовут Корал Маскер, - произнесла она с робкой учтивостью.
Он слегка поклонился, церемонно, как кланяются иностранцы, и зашагал прочь. Она запомнила его глаза, уже затуманившиеся отчужденностью, словно осенним дождем. Никогда раньше она не сталкивалась с тем, чтобы о ней так мгновенно забывали. "Эту девушку мужчины быстро забывают", - пропела она тихонько, чтобы приободриться.
Но шаги доктора были еще слышны, когда его остановили. Ступая тихо и осторожно вдоль качающегося коридора, держась рукой за поручни, появился какой-то бледный человечек. Корал расслышала, как он обратился к доктору:
- Что-то случилось? Моя помощь нужна? - Он был на целый фут ниже доктора, и она громко рассмеялась, видя, как жадно он вглядывается тому в лицо запрокинув голову. - Не думайте, что я из любопытства, - говорил он, схватив доктора за рукав, - но священник в моем купе решил: кому-то стало плохо. Я сказал, что пойду и всю выясню, - с энтузиазмом добавил он.
Корал уже раньше поняла: доктор предпочитает прогулку взад и вперед по пустынному коридору сидению вместе с другими пассажирами в купе. Теперь, не по собственной воле, он оказался среди людей; вопросы и просьбы звучали у него в ушах, словно какое-то картавое бормотанье. Она ожидала, что доктор взорвется, с проклятьями отчитает этого типа и тот, трепеща, уберется в конец коридора. Но доктор ответил ему очень мягко, и это ее поразило.
- Вы сказали - католический священник?
- Нет, нет, - принялся оправдываться человечек. - Я еще не знаю, какого он вероисповедания, к какой церкви принадлежит. А в чем дело? Кто-то умирает?
Доктор Джон, видимо, понял, что эти слова ее напугали, и крикнул ей что-то успокоительное из конца коридора, а потом проскользнул мимо задерживающей его руки. Маленький мужчина на какой-то момент остался счастливым хозяином положения. Безмерно наслаждаясь этим, он подошел к девушке и спросил:
- Что тут происходит?
Она даже не взглянула на него, а обратилась к тому единственному благожелательно настроенному человеку, который остался возле нее:
- Я ведь не настолько больна?
- Что меня заинтересовало, так это его акцент, - продолжал незнакомец. - Сразу становится ясно, что он иностранец, однако он назвал какое-то английское имя. Я, пожалуй, пойду и поговорю с ним.
Сознание ее окончательно прояснилось с того момента, как она начала приходить в себя; вид перевернувшегося мира, где она склонялась над лежащим доктором, нуждавшемся в ее сочувствии и заботе, резко изменил ее представление о жизни.
- Не беспокойте его, - попросила она незнакомца, но было поздно: тот уже бросился прочь и не расслышал ее.
- А каково ваше мнение? - спросил Майетт. - Думаете, он прав? Здесь какая-то тайна?
- У всех у нас есть свои тайны.
- Может, он скрывается от полиции?
- Он хороший, - произнесла она, совершенно убежденная в своей правоте. Майетт согласился - это давало возможность выкинуть из головы мысли о докторе.
- Вам необходимо лечь и постараться заснуть. - Но ему не нужен был ее уклончивый ответ: "Как я могу заснуть при той женщине с ее животом". Он тут же вспомнил о мистере Питерсе, забившемся в свой угол, ожидая, когда она возвратится, чтобы возобновить даровое и не вызывающее никаких осложнений невинное удовлетворение желаний. - Вы должны пойти в мой вагон.
- Как? В первый класс?
То, что она не верила ему, хотя и очень этого желала, определило для Майетта все. Он решил сделать широкий жест на восточный манер - преподнести дорогой подарок, не требуя и не желая ничего взамен. Людей его национальности по традиции упрекают в скаредности, а он докажет одной из христианок, как это незаслуженно. Сорок лет в пустыне, вдали от Египта, жившего на широкую ногу, выработали у его предков суровую привычку - несколько фиников и немного воды. Да и тысячелетие, прожитое в пустыне христианского мира, где для безопасности приходилось прятать свои сокровища, не приучило к широким жестам; но мир менялся, пустыня зацветала, там и тут, в укромных уголках, вроде Западной Европы, еврей мог проявить иное качество, такое же, как у араба, - качество царственно щедрого хозяина, который омоет ноги нищего и накормит его со своей тарелки; иногда он может из врага богатых христиан превратиться в друга любого бедного, который именем господа просит пристанища. Грохот поезда постепенно утих в его голове, свет в глазах померк, когда он для удовлетворения чувства собственного достоинства построил в оазисе палатку и вырыл в пустыне колодец. Он широко развел перед девушкой руки:
- Да, вам нужно поспать там. Я договорюсь с проводником. И мое пальто - вы должны его взять. Оно вас согреет. В Кёльне я достану вам кофе, а сейчас вам лучше всего поспать.
- Но я не могу. А вы где будете спать?
- Найду где-нибудь место. Поезд не заполнен.
Корал снова почувствовала беспредельный прилив нежности, но сейчас она не пугала ее, - казалось, ее подхватила волна, и случилось это недалеко от берега, и даже если она испугается, то сможет встать ногами на песчаное дно, и без всяких усилий с ее стороны волна понесет ее, куда она хочет. - в постель, голову на подушку, покрыться чем-нибудь и заснуть. У нее возникло чувство, что доброта пришла к Майетту вместе с доверием, что он перестал извиняться и что-то доказывать, а просто превратился в олицетворение добра.
Майетт не пошел искать проводника, а приткнулся на откидном сиденье в коридоре, скрестил на груди руки и приготовился поспать. Но без пальто он очень озяб. Хотя все окна в коридоре были закрыты, дуло из хлопающей двери, ведущей в переход между вагонами. Да и шум поезда был недостаточно монотонным, он нарушал тишину. Между Гербершталем и Кёльном было множество туннелей, в каждом из них рев паровоза усиливался. Майетт спал беспокойно: стремительный напор выпущенного пара и сквозняк, дувший в лицо, нагнали на него странный сон. Коридор превратился в Спаниердз-роуд, окаймленную вереском по обеим сторонам. Исаак медленно вез его в своем "бентли", они разглядывали лица девушек, гулявших парами по освещенной фонарями восточной стороне, - это были продавщицы, нагло предлагавшие себя в обмен на выпивку в гостинице, на быструю езду в автомобиле и на возможность позабавиться; на другой стороне дороги в полумраке на нескольких скамьях сидели проститутки, обрюзгшие, потрепанные и старые; они повернулись спинами к песчаным откосам и кустам вереска, ожидая какого-нибудь немого и слепого мужчину, достаточно дряхлого, чтобы предложить им десять шиллингов.
У фонаря Исаак притормозил "бентли". Их мало интересовали проплывающие мимо безымянные, молодые, красивые, чувственные лица. Исааку хотелось пухленькую блондинку, а Майетту - тоненькую брюнетку, но подцепить таких было нелегко: вдоль восточной стороны тянулась вереница машин их соперников, а девушки курили и посмеивались, прислонившись к открытым дверям; на другой стороне дороги терпеливо вела наблюдение одна-единственная двухместная машина. Майетта раздражали бескомпромиссные притязания Исаака; в "бентли" было холодно, в лицо дул сквозняк, и тут, увидев, что мимо проходит Корал Маскер, он выскочил из машины, предложил ей сначала сигарету, потом выпить и, наконец, поездку в машине. "Те девушки обладают одним достоинством, - думал Майетт, - всем им известно, что означает поездка в машине, и, если твоя внешность им не понравится, они просто заявляют, что им пора домой". Но Корал Маскер хочет прокатиться в машине, она выбирает его себе в спутники и скрывается с ним во тьме автомобиля. Фонари, гостиницы, дома остаются позади, потянулись деревья, освещенные зеленым светом фар, словно силуэты, вырезанные из бумаги, затем появляются кусты с ароматом мокрых листьев, сохранивших влагу утреннего дождя, а потом короткое животное наслаждение в соломе. Ну а Исаак, пусть он довольствуется своей спутницей, хоть и темноволосой, но полной, легко одетой девицей с огромным носом и выпирающими вперед острыми зубами.
Однако, усевшись рядом с Исааком на переднем сиденье, девица поворачивается к нему, одаряет его ослепительной улыбкой и говорит: "Я забыла дома визитную карточку, но мое имя - Стейн". Затем, подхваченный сильным ветром, он взбирается по огромной лестнице с серебряными с позолотой перилами, а девица стоит наверху, у нее усики; она указывает ему на женщину, которая занята бесконечным шитьем, и кричит: "Познакомьтесь с мистером Экманом!"
Корал Маскер вдруг протестующе откинула рукой одеяло; она продолжала танцевать в ослепительном свете прожектора, а режиссер бил ее тростью по голым ногам, приговаривая, что танцует она плохо, что опоздала на месяц и нарушила контракт. Она же все танцевала, танцевала и танцевала, не обращая на него внимания, а он все бил ее тростью по ногам.
Миссис Питерс повернула голову и сказала мужу:
- Это пиво. Мой живот никак не утихомирится Он так урчит. Не могу спать.
Мистеру Оупи снилось, что на нем надет стихарь, а он с битой для крикета под мышкой и перчаткой, висящей на запястье, одолевает пролет огромной мраморной лестницы, ведущей в божью обитель.
Доктор Джон, заснувший наконец с горькой таблеткой, растворяющейся под языком, вдруг заговорил по-немецки. У него не было спального места, и он сидел выпрямившись в углу купе, когда услышал, как снаружи начало звучать медленное, певучее:
"Кёльн, Кёльн, Кёльн".
ЧАСТЬ II
КЁЛЬН
I
- Ну, конечно, дорогая, я не против того, что ты пьяна, - сказала Джанет Пардоу. Часы на башне кёльнского вокзала пробили один раз, и официант на террасе "Эксцельсиора" начал гасить огни. - Подожди, дорогая, дай-ка я приведу в порядок твой галстук. - Она наклонилась через столик и поправила галстук Мейбл Уоррен.
- Мы живем вместе три года, - низким, унылым голосом запричитала мисс Уоррен, - и я никогда не говорила с тобой резким тоном.
Джанет Пардоу слегка подушилась за ушами.
- Ради господа, дорогая, взгляни на часы. Поезд отходит через полчаса, мне нужно получить багаж, а тебе - взять интервью. Прошу тебя, допивай джин, и пошли.
Мейбл Уоррен взяла свой стакан и выпила джин. Затем она поднялась со стула, и ее мощное тело слегка покачнулось; на ней был галстук, крахмальный воротничок и спортивного покроя костюм из твида. Брови у нее были темные, глаза карие и решительные, они покраснели от слез.
- Ты же знаешь, почему я пью, - запротестовала она.
- Ерунда, дорогая. - Джанет Пардоу заглянула в зеркало пудреницы, чтобы окончательно убедиться, что с ее внешностью все, до мелочей, в порядке. - Ты пила задолго до того, как встретила меня. Соблюдай хоть немножко чувство меры. Я ведь уезжаю всего на неделю.
- Уж эти мне мужчины, - мрачно сказала мисс Уоррен, а затем, когда Джанет Пардоу поднялась, собираясь перейти через площадь, она с необычайной силой схватила ее за руку. - Пообещай мне, что будешь осмотрительной. Если бы я могла поехать с тобой! - У самого входа в вокзал она споткнулась в луже. - Ох, посмотри, что я наделала! Вот неуклюжая колода! Забрызгать твой красивый новый костюм! - Большой, грубой рукой, украшенной перстнем с печаткой на мизинце, она принялась чистить юбку Джанет Пардоу.
- Ох, ради бога, перестань, Мейбл.
Настроение мисс Уоррен изменилось. Она выпрямилась и преградила Джанет дорогу:
- Ты говоришь, я пьяная? Я пьяная. Но я напьюсь еще больше.
- Ох, перестань!
- Ты выпьешь со мной еще один стаканчик, или я не пущу тебя на платформу.
Джанет Пардоу уступила:
- Один, только один, помни.
Она провела Мейбл Уоррен через просторный, сверкающий, черный вестибюль в комнату, где несколько нетерпеливых мужчин и женщин торопливо хватали чашки кофе.
- Еще один джин, - попросила мисс Уоррен, и Джанет заказала для нее джин.
В зеркале на противоположной стене мисс Уоррен увидела свое отражение: багрово-красная, волосы взъерошены, очень противная, а рядом с ней другое, такое близкое существо - стройное, темноволосое, прекрасное. "Что я для нее значу? - с унынием, свойственным пьяницам, думала она. - Я ее сотворила. Я содержу ее, - продолжала она думать с горечью: - Я плачу заранее. Все, что на ней надето, оплачено мной; я обливаюсь потом (хотя пронизывающий холод победил батареи в ресторане), встаю в любое время, беру интервью у содержательниц борделей в их логове, у матерей убитых детей, "освещаю" то, "освещаю" другое". Она знала и даже гордилась тем, как о ней отзываются в лондонской редакции: "Если вам нужна всякая сентиментальщина - посылайте Потрясающую Мейбл". Все до самого Рейна - ее владения, между Кёльном и Майнцем не было ни одного города, большого или маленького, где бы ей не удавалось разбудить человеческие чувства у других людей, она силой вырывала из уст мрачных мужчин драматические признания, вкладывала в уста женщин, онемевших от горя, трогательные слова. Ни один самоубийца, ни одна убитая женщина, ни один изнасилованный ребенок не вызывали в ней ни капельки жалости, она - творец, ее задача - критически исследовать, наблюдать, слушать, слезы же - это для газеты. А сейчас она сидела и рыдала, сопровождая плач противными жалобами на то, что Джанет Пардоу бросает ее на неделю.