- А в связи с чем, свидетель Данилин, разговор у вас такой был? Насчет того - жив ли пассажир? Какой повод? Вы что, видели пассажира?
- Видел.
- Каким образом?
- Блондин - после того, как Соловьева на буксире поволокли - сел в свою машину, а она не заводится. Тогда я ему говорю: капот открой, я гляну, что там с карбюратором. Жду - не отскакивает крышка капота. Что такое? Ты что, спрашиваю. Молчит. Я так понял - в шоке он, память отшибло. Сунулся внутрь, дернул за крючок. Тут как раз пассажир мне на глаза попался. После этого разговор и зашел о нем. О черепушке и прочем.
- Какие-нибудь особенности Блондина. Что-нибудь такое, что обращало бы на себя внимание.
- Улыбка! Очень обаятельная улыбка. Я бы так сказал - сдержанная улыбка умного человека. Как водится в подобных случаях, немного застенчивая. Я не знаю - понятно ли я изъясняюсь? И - нужно ли вам то, о чем я говорю?
- Нужно, - заверил его Еланцев, - очень нужно. Продолжайте, пожалуйста. Итак, он производит впечатление интеллигентного человека? Вы это хотели сказать?
- Что же, пожалуй. Если под интеллигентностью понимать не просто и не только высокий уровень образованности, как это иногда у нас бывает. Но главное не это. Я, кажется, лишь сейчас нащупал, что здесь главное. Знаете, теперь на многих лицах - я парней имею в виду - эдакий налет не то вульгарности, не то бывалости. Цинизм как первейшая добродетель. Иногда это существо человека, чаще - поза. Так вот у Блондина ничего этого нет. Даже и теперь, в общем-то понимая, что он такое в действительности, я не могу сказать иное…
- А что с машиной было? Почему не заводилась?
- Тяга карбюратора высокочила из гнезда. От удара, я думаю. Ну, втолкнул проволоку в гнездо, затянул болтик потуже - клапаночки сразу и зацокали.
- В котором часу все это произошло?
- Авария? Не знаю. Я позже подъехал.
- Когда?
- После ноля.
- Поточнее бы.
- До половины первого, конечно. Потому как я все время в голове держал - к московскому пассажирскому поспеть бы. Не опоздал. А он в ноль тридцать прибывает…
- …Движения у него какие-то странные были… скованные, что ли. Замедленные как бы. Очень-очень старательные. Такое бывает у крепко пьяного человека, когда он хочет казаться трезвым.
- Вы полагаете, свидетель Вершинин, он был пьяный?
- Не обязательно. Может быть, просто сильно взволнован был.
- Взволнован?..
- А что? Волнение ведь по-разному проявляется. Одни чуть не в истерику впадают. Другие, наоборот, сжимаются, стараются вида не показать.
- Да, возможно, вы правы.
- Все же пьяный, пожалуй…
- С ума сойти - дважды, дважды его могли ведь задержать! - Это Исаев. Это его так долго сдерживаемая эмоциональность прорвалась наконец. - Просто невероятное какое-то везение. Уж не заколдован ли он?
- Можно и по-другому повернуть, - поумерил несколько его пыл Чекалин. - Я бы не сказал, что ему очень уж везло. И впрямь, дважды могли задержать! По меньшей мере, дважды. Часто ли такое случается?
- Да, - в задумчивости заключил Еланцев. - С какого бока тут ни посмотри - загадочная история. Столько, кажется, знаем о нем, закрою глаза - прямо как живого вижу, а что проку? При такой массе сведений мы ведь даже отдаленно не представляем себе ни мотивов преступления, ни того, где оно совершено, ни личности убийцы. Как тут выйдешь на след? Страшно даже представить себе, какой гигантский невод предстоит забросить.
- Прибавь: и с какой, вдобавок, мелкой ячеей! - вклинился в его невеселую тираду Исаев, придав своей безусловно справедливой реплике нескрываемый иронический оттенок. - Знаешь, Павел Петрович, какой девиз я выбрал бы для угрозыска? Глаза страшатся, а руки - делают. В иных случаях, приступая к розыску, мы и вовсе ничего не знаем.
- Стоп, - сказал Чекалин. - Вы еще, друзья, объясните друг дружке, что наказание - неотвратимо, а преступность, как таковая, является наследием проклятого прошлого. Очень плодотворная дискуссия! Приступим к делу… Возможные версии?
- Я тут набросал, - сказал Исаев и протянул листок с отпечатанным на машинке текстом.
Чекалин прочитал эти несколько строк вслух. Все то самое, что и Чекалину давеча приходило на ум. То, что, вероятно, придумал бы любой здравомыслящий человек. Собственно, так всегда и бывает, когда мало что известно: множество версий, среди которых, может быть, нет ни одной истинной. В качестве мотивов преступления у Исаева фигурировали угон машины, ограбление таксиста, драка. Чекалин добавил:
- Еще месть.
- Годится, - согласился Исаев.
Далее следовала разработка возможных субъектов преступления. Тут тоже практически было полное совпадение с тем, что наметил Чекалин: кто-либо из знакомых убитого, хулиганье, психический больной. Метод оперативно-розыскной деятельности, собственно, вытекал из этих наметок: подготовить ориентировку со словесным портретом подозреваемого, изготовить его рисованный композиционный портрет, то и другое широко распространить среди работников милиции и, по мере необходимости, среди населения; установить круг родных и знакомых убитого; проверить лиц, осужденных сего числа на 15 суток за мелкое хулиганство; установить, не было ли случаев побега больных из психиатрической клиники.
Эти и другие такого же рода мероприятия, слов нет, были совершенно необходимы; при всей их элементарности и очевидности именно их неукоснительное выполнение чаще, всего приводит к успеху, но одновременно никак нельзя обойтись и без "конкретики" - всего того, что непосредственно связано с данным делом. Вот почему Чекалин очень порадовался, когда увидел в плане такой пункт: "Выявить таксистов, которые встречали на линии в ночь преступления машину "47–47", составить примерную схему передвижения этой машины по городу". Да, подумал Чекалин, что чрезвычайно важно, ибо, в случае удачи, поможет установить, пусть грубо, район, где совершено убийство. Чекалин предложил еще вписать в план поручение установить, где Блондин сошел с троллейбуса, возможно, он живет где-то поблизости от этого места. Если учесть, что сел он на конечной остановке и в такое время (около 6.30 утра), когда пассажиров немного, не исключено, что кто-нибудь и заметил его - водитель троллейбуса, пассажиры. Допечатав этот пункт на машинке, Исаев сказал, что водителя троллейбуса он поищет сам, а что до пассажиров, то он предлагает ежедневно выделять трехчетырех человек для обследования всех троллейбусов, отходящих от поста ГАИ в промежутке от шести до семи часов утра; наша жизнь посменная - скороее всего, в это время едут одни и те же люди.
- Начать надо завтра же, - сказал Чекалин.
- Я распоряжусь, - пообещал Исаев.
- По домам? - предложил Еланцев.
Чекалин взглянул на часы: было начало второго ночи.
- Да уж пора!
8
Как ни рано пришел Чекалин в райотдел (еще и восьми утра не было), а Исаев уже сидел в кабинете за своим столом. Сразу радостную весть сообщил:
- Все-таки нашел я водителя того троллейбуса! Самохин его фамилия. Так вот, засек он нашего Блондина…
- Наш ли?
- Наш, наш! Очень похожее описание дает: рост, куртка, непокрытая голова. Пассажиров было мало, человек пять, говорит. Отправление от поста ГАИ, кстати, было в 6.35 утра… Человек пять. А этот, говорит, очень уж выделялся. Дрожал как цуцик. Руками плечи даже обхватил. По его, водителя Самохина, понятиям, так можно промерзнуть, только если очень долго быть на холоде. Самохин еще подумал: не из дому ведь парень, где его, дьявола, носило?
- Да, - сказал Чекалин. - Это уже похоже на дело.
- А вот главного - где сошел Блондин, - этого он не заметил.
- Даже приблизительно?
- Нет, тут глухо. Через пару остановок, объясняет, полным-нолна коробочка стала. Не до того, мол, чтобы следить, кто заходит да выходит.
- А что пассажиры? Их удалось выявить?
- Нет. И что странно - ни один из сегодняшних пассажиров вчера не уезжал на троллейбусе в промежутке от шести до семи часов утра.
- Действительно, непонятно. Послушай, Исаев, а как же быть с посменной нашей жизнью? Отменяется?
- Нимало. Я и на завтра выделю людей для проверки троллейбуса. И на послезавтра. До тех пор, пока…
В дверь постучали.
- Можно! - крикнул Исаев.
В кабинет вошел рыхлый пожилой человек, стеснительно сказал:
- Я, собственно, по объявлению… В таксопарке висело… Насчет убийства Щербанева… Мне дежурный сказал - сюда надо…
- Присаживайтесь, - сказал Исаев. - Мы вас слушаем. Только сперва, пожалуйста, назовитесь.
- Да, конечно, - еще более смущаясь, сказал пожилой человек. - Простите… Пономарев Василий Васильевич, водитель такси.
Чекалин с немалым удивлением смотрел на посетителя. Своим поведением, равно как и всем видом, тот словно опровергал укоренившееся в народе мнение, что таксистов, всех до единого, отличает особая пробой- ность натуры. Все, да не все, выходит…
- Вам что-нибудь известно об этом убийстве? - сразу к главному приступил Исаев.
- Я точно не знаю. - Пономарев совсем полинял голосом. - Но со мною вчера странная история была. Я подумал - возможно, она имеет отношение к этому страшному делу…
История была такая. Вчера днем попался Пономареву один пассажир - молодой мужчина лет двадцати пяти. Остановил машину на центральной площади, велел везти его на далекую окраину города. Рейс, что говорить, не из самых желанных - назад порожняком будешь ехать, но Пономарев беспрекословно повез его. Пассажир был крепко пьян и всю дорогу нес всякую чушь. Среди прочего было и вот что: "Счастлив твой бог, шеф! Я тут ночью одного таксера уже пришил - тебе б тоже не жить, если бы кочевряжиться стал, не повез…"
- Знаете, - сказал Пономарев, - всякого за день наслушаешься. Я такие вещи обычно мимо ушей. А тут как узнал, что Щербанева убили, - сам не свой. Чем черт не шутит, может, мой пассажир не просто болтал спьяну…
- В котором часу это было? - спросил Исаев.
- Днем. От двенадцати до часу.
- Не позже?
- Нет. В час с минутами я уже обедал в кафе "Огонек".
Исаев обменялся с Чекалиным вопросительным взглядом. Они явно об одном думали: пьяный пассажир говорил об убийстве раньше, чем об этом стало известно в милиции. Что за этим - просто кабацкий кураж пьяного дурака, пустая выдумка, так затейливо совпавшая с правдой, или же точное знание им того, о чем говорил?
Чекалин спросил:
- Каков он из себя, этот "пришивальщик"?
- Плотный. Физиономия - наглая, бандитская.
- Какое-нибудь оружие видели у него - холодное, огнестрельное?
- Нет.
- Высокий?
- Среднего роста.
- Брюнет, блондин, шатен?
- Темной масти. Пожалуй, это "шатен" называется.
- Простите, Василий Васильевич, - сказал Исаев, - мне все-таки непонятно, с чего это он вдруг стращать вас стал? Может, вы отказывались его везти?
- Нет, ни слова ему поперек не сказал. Да и не стращал он - скорее хвастал.
- Вы помните место, куда его отвезли?
- Да. Липовая аллея, около магазина двухэтажный серый дом. Мне показалось, что он там живет. Шел, как к себе домой.
- Скажите, а как он расплатился с вами? Я имею в виду - не хотел ли улизнуть, не рассчитавшись?
- Нет. Как сказал: "Стоп, шеф!", так сразу и отдал мне трояк.
- Столько накрутило?
- Чуть меньше. Копеек на тридцать.
- Что-нибудь сказал напоследок?
- Нет, - покачал головой таксист. - Захлопнул дверцу и пошагал к дому. - Затем сказал, словно бы извинялся: - Наверно, зря я вас побеспокоил…
- Нет, что вы, - заверил его Исаев. - То, что вы рассказали, может оказаться очень полезным. У вас есть время?
- Я сегодня выходной.
- Вот вам бумага. Запишите, пожалуйста, в приемной свой рассказ. Самый факт: когда и что пассажир сказал вам.
Когда таксист вышел, Чекалин сказал Исаеву:
- Поручи участковому - пусть осторожно разведает.
- Полагаешь, не тот?
- Типичный горлопан. Если б что знал, а уж тем более если бы его рук было дело - можешь не сомневаться, помалкивал бы, тише воды сидел.
- А если поправку на пьяное состояние сделать? Что у трезвого на уме, то у пьяного…
- М-м, сомнительно…
- Послушай, Чекалин, а если бы это Блондин был, - интересно, ты так же спокойно вел бы себя?
- Ловко! Под седьмое ребро!.. Ты прав, старик, в нашем положении ничем пренебрегать нельзя. И уж тем наипаче - упираться лбом в одну-единственную версию. Так что, будь друг…
- Можешь не договаривать! Предложил на свою голову!..
Чекалин, будто ничего такого не заметил, сказал деловито:
- Да, пожалуйста, съезди-ка на Липовую. И Пономарева прихвати, благо у него выходной сегодня.
- Художник вызван на двенадцать, Николаев, - напомнил Исаев и стал надевать пальто.
- Я займусь им, - сказал Чекалин. Тут же спросил бегло: - Пистолет при себе?
- Да, - закрывая за собой дверь, так же без нажима ответил Исаев.
Чекалин был доволен тем, что вызван именно Николаев. Руку этого художника он хорошо знал, не раз приходилось прибегать к его помощи. Чекалина неизменно приводило в изумление, как это Николаеву удается, не зная человека в лицо, достигать столь поразительного сходства. Точно с натуры рисовал! Куда там фотороботу, просто никакого сравнения…
С помощью фоторобота усилиями очевидцев устанавливается, с большим или меньшим приближением, тип лица человека, особенности его внешности: нос, уши, лоб, все прочее - на любой манер, выбирай только. Конечно, и это уже немало. Но и не слишком много. Вся беда в том, что фоторобот не схватывает индивидуальные, только этому лицу присущие черты. Такое, как показал опыт, под силу лишь художнику. Основываясь на фотороботе, но и учитывая одновременно подсказки свидетелей, он превращает усредненное, как бы безличное изображение, в живое и, главное, совершенно определенное лицо. Созданный художником композиционный портрет такого рода немного облегчает поиск преступника. Потому-то, кстати, и Еланцев, верный своему правилу лично участвовать в главнейших розыскных действиях, подъехал как раз к двенадцати.
Чекалин тотчас позвонил дежурному, велел всех/кто явился или явится для составления композиционного портрета, проводить в красный уголок, а когда придет художник, дать знать сюда, в кабинет Исаева. Имелось в виду, что оба они, Чекалин с Еланцевым, будут присутствовать при составлении портрета. Им и в голову не могло прийти, что очень скоро, через несколько минут, их планы круто переменятся, что от этого важного, в их делах, дела их отвлечет дело еще более важное…
9
Когда этот худощавый, средних лет человек, переступив порог кабинета, сказал, что он таксист, ч, то его фамилия Зарубин и что он видел машину "47–47", Чекалин почему-то решил, что речь идет об аварии на привокзальной площади. Собственно, так оно поначалу и вышло: именно об этом с ходу и принялся рае-
Сказывать Зарубин, хотя, как выяснилось в ту же минуту, самой аварии он не видел, приехал уже, так сказать, к шапочному разбору. К сожалению, ничего нового - по сравнению с показаниями остальных шоферов - г- сообщено им не было…
Как вдруг, когда уже казалось, что круг сведений, касающихся машины и происшествия на привокзальной площади, которыми располагал Зарубин, полностью исчерпан им, да чуть ли не в тот самый момент, когда Чекалин собрался было поблагодарить его за помощь и попрощаться с ним, тут-то Зарубин возьми и обмолвись об этом; просто упомянул - вскользь, как о чем-то едва ли заслуживающем внимания, словно заранее извинялся за то, что отнимает время всякими пустяками. Тем не менее это-то сейчас и было главное - оказывается, Зарубин еще до аварии, примерно минут за двадцать, встретил на линии машину "47–47"… страх подумать, но вполне могло и так повернуться, что он так бы и ушел, даже не упомянув о самом главном…
Позвонил дежурный, сообщил, что художник и свидетели уже собрались в красном уголке. Чекалин тут же перезвонил Сычеву, молодому оперативнику, попросил его поруководить составлением композиционного портрета.
- Вы сказали, - напомнил Зарубину Еланцев, - что еще до аварии встречали в городе машину "47–47". Нас интересует все, что касается первой встречи. Когда, где, при каких обстоятельствах?
Зарубин был идеальный свидетель. Едва понял, что именно от него требуется, так сразу же, не дожидаясь наводящих вопросов, стал выкладывать все, что знал, - по счастью, без особого разбора, стараясь не пропустить ни одной мало-мальской подробности, как бы предоставляя своим слушателям возможность самим уж отбирать то, что им нужно.
- Значит, так, - издалека взял разбег Зарубин, - подобрал я пассажирку на Березовой улице. Молодая, интересная. Меха, духи дорогие. Ей на Печорскую надо было. Туда, знаете, наверно, можно через центр, а можно и покороче, через морской порт. И покороче, и без светофоров, без гаишников - можно, значит, поднажать, за дозволенную скорость выйти. А что? Нашему брату прохлаждаться некогда, только скоростенка нас и кормит… Потом-то я пожалел, что эту дорогу выбрал. Там, не доезжая порта, если знаете, переезд железнодорожный есть. Ветка в порт. Так вот: хочешь как лучше, а получается… Шлагбаум, как на грех! На обычной линии как? Пройдет состав - сразу шлагбаум вверх. А здесь, у порта, можно прилично подзагореть, пока маневровый паровоз взад-вперед не накатается. Ну, мука! Но нет, бог на свете, наверное, есть все-таки: и пяти минут не прошло - дорога открыта. Только по радио отбили Кремлевские куранты - ноль-ноль часов ноль-ноль минут - тут аккурат, как будто одного этого дожидался, шлагбаум и задрался колодезным журавлем. Но дело не в том - главное, я не один перед шлагбаумом маялся. Передо мной еще одно такси в мышеловку эту попало. Как раз "47–47"…
- Номер запомнили, - попутно уточнил Чекалин, - потому что - заметный?
- Может, и поэтому. А может, делать больше было нечего. Но вообще у нас, шоферов, привычка такая. Идет, к примеру, навстречу машина. Нормальный человек на водителя посмотрит - лицо там, одежда, а шофер - на номер машины. А что? Номер многое скажет. Частная или государственная. Новая или старая. И так далее. Нет, без цели смотришь на этот номер. Машинально. Хотел бы по-другому, а не можешь. При вычка. А тут тем более: пять минут перед глазами - как не заметить, не запомнить?
- Я отвлек вас, простите, - сказал Чекалин, - Итак, открылся шлагбаум…
- Открылся - мы и поехали. Впереди "47–47", я следом. На той машине пассажиров нет, только водитель. Нет, тут вы не сомневайтесь, товарищи. Я шел за ним впритирку, ближний свет у меня - отлично видно, сколько человек в салоне. Получше, чем днем, пожалуй. Потому что на просвет. До порта метров двести было. Я решил после порта обогнать того водителя, уж больно медленно он телепался; верно, подумал я, пассажира какого проворонить боится. Около автобусного павильона он дал правый сигнал поворота - на остановку, значит. Там какой-то мужчина был. Я обошел "47–47" слева и газанул дальше. На Печорской сошла моя пассажирка. Я поехал к вокзалу. По пути, около парка культуры, подобрал моремана одного, высадил его у ресторана "Сатурн". А на вокзальной площади эту самую сцену увидел: стоит "47–47", а вокруг наши ребята колдуют, машину завести хотят. Я спросил, в чем дело. Мне сказали: наезд был, авария.
- А что, водитель машины "47–47" - знаком вам был? - спросил Еланцев.