– А в вашем пакетике сейчас, конечно, настоящие сигареты?
– Не знаю, я только что купил.
– Так давайте покурим за компанию.
– Я вообще-то в подарок приобрёл.
– Понимаю. Подарки – дело нужное. Только, Марк Сергеевич, мы ведь старые знакомые, и я бы не стал рассказывать вам всю эту историю, если б хотел, к примеру, вас посадить. Слово даже какое-то неприятное. А может, хватит притворяться джентльменами, поговорим попроще? Матюги не забили, сэр?
Мы остановились.
– А можно спросить, откуда вам про эти сигареты известно? – поинтересовался Шварц.
– Я вообще много чего знаю. Если б не знал, то на этом месте долго бы не задержался. Я имею в виду, в ментуре.
– Понимаю. Настучали.
– Угу. Ну, как насчёт поговорить?
– Смотря о чём. Если кого вломить, то это не по адресу – я одиночка. Да и по характеру не стукач.
– Это только так кажется. Припрёт – кого угодно сдашь, и брата, и свата. Но я не об этом. Мне нужна всего лишь консультация. Мне помнится, Марк Сергеевич, вторую свою ходку вы получили за аферу с ювелирными изделиями? Сколько влепили?
– Я не помню.
– Зато я помню – пятерик. Я всё помню, а что делать – без этого нельзя. Пойдёмте отсюда куда-нибудь в тишину. Не нравится мне тут, в давке и суете, беседовать с интеллигентным человеком. Может, в Катькин садик?
Марк Сергеевич, посмотрев незаметно по сторонам, кивнул, и мы, как два старых друга, спустились вниз.
Возле подземного перехода, увидев нищего, Шварц вынул из кармана червончик и сунул тому в протянутую руку. При этом прослезился, покачал головой и посетовал:
– Боже мой, до чего дожили?! Старичкам кушать нечего. Может, лет через пять я также буду стоять с протянутой рукой, и какой-нибудь благородный человек поделится со мной последним.
– Гражданин Шварц, перестаньте бить на жалость. Где было ваше благородство, когда вы у "Альбатроса" валюту ломали?
– То было застойное время, и я лишь боролся с существующим положением. Что за ерунда – статья 87 – незаконные валютные операции! Человек не мог пойти и свободно купить валюту. Я был против и пытался таким образом привлечь общественное мнение. Но, увы, общество не оценило моих порывов.
– Бедняга.
Продолжая мирно беседовать, мы дошли до садика и сели на скамеечку за памятником Екатерине.
– Слушаю, – прокашлявшись, сказал Шварц. Я достал фотографию перстня и показал.
– Знакомая штучка? Марк Сергеевич внимательно рассмотрел фото.
– Это не старинная вещь, вот всё, что я могу сказать. Такого ширпотреба сейчас полно. Ничего особенного. А собственно, что вы хотите знать?
– Кто владелец?
– Ну, молодой человек, это нереально. С такими инициалами полгорода ходит.
– Не исключено, что он имеет отношение к кое-каким кругам.
– Каким?
– Как это сейчас принято называть – организованная преступность. Возможно, из-за этой вот гайки убили уже двоих.
– Тогда дайте подумать. Нет, Кирилл Андреевич, вы поймите, я не профессор Мориарти и всё знать не могу.
– Естественно. А я и не тороплю. Но всё же ваше нахождение на Галере вовсе не случайно.
– Да бросьте. Что я, воротила какой или кидала? Да, с сигаретами балуюсь, но не больше.
– Хорошо, хорошо.
Марк Сергеевич извлёк блок сигарет, по привычке со-рвал обёртку, но потом вдруг опомнился и резко вернул всё назад в пакет, после чего извлёк из кармана мятую пачку "Аэрофлота".
– Да не волнуйтесь. Бросайте курить, и хлопот меньше будет.
– Вы слышали о Климовской группировке? Они курируют пару районов в городе.
– Разумеется. Что-то среднее между малышевцами и тамбовцами. Хотя лично ни с кем из представителей не сталкивался.
– А кто возглавляет эту группировку, знаете?
– Ну, Климов.
– Его имя Михаил. Усекаете? "МК".
– Что, это его гайка?
– Не знаю, я всего лишь говорю о совпадении инициалов. Но есть одно маленькое "но". Я на днях на Галере слышал пулю, что он исчез. Пропал. В принципе, ничего удивительного, могли грохнуть, сейчас война среди групп идет, а Миша последнее время зарываться стал.
– Стало быть, Марк Сергеевич, вы знаете не только о его исчезновении, да? Может, поделитесь по старой дружбе, что там ещё за слухи на Галере летают о его персоне?
– Этот разговор между нами?
– Нет, я сейчас плакат на грудь повешу с надписью, что Марк Сергеевич Шварц рассказал милиции о Михаиле Климове кучу гадостей, и по Невскому пойду.
– Вы поймите, мне лишние заморочки не нужны, и рассказываю я только потому, что раньше имел с вами дело и знаю о вашей порядочности.
– Не просто порядочности, а о большой порядочности, – уточнил я. (Я – скромный человек.)
– Так вот, Клим – человек серьёзный. И как любой серьёзный человек овеян всякими легендами и слухами. Поэтому за достоверность информации не ручаюсь, так как лично с ним не знаком. Рассказывают, что несмотря на спокойную внешность и балагурный характер, человек он весьма суровый. Если кто-то случайно обзовёт его в людном месте козлом или мудаком, то он вместе со всеми посмеётся и даже похлопает обидчика по плечу, так что тот к вечеру уже и забудет об этом. А Клим – нет, И можете быть уверены, человек тот долго не протянет.
– Что, его убьют?
– Нет, просто пропадёт без вести. И в лучшем случае найдутся одни ботинки. Милиция дело-то, конечно, заведёт, но на этом всё и закончится.
– Что, по ботинкам дело возбудят?
– Ах да, забыл сказать. Ботинки-то вместе со ступнями найдутся.
– Понятно.
– Но вместе с тем он – человек сентиментальный. Примерно как я. Может нищему пару сотен баксов отстегнуть. Хотя не исключено, авторитет завоёвывает этим. Говорят, может помочь абсолютно незнакомому человеку. А если обещал, расшибётся, но сделает.
– Игра на публику. А его профиль?
– Можно подумать, они профилируются. Если бы он бутылки собирал, я бы удивился. Профиль-то везде одинаковый – рэкет, наркота, разбои, оружие. Ну, что вам объяснять?
– Вы знаете кого-нибудь из его группировки?
– Кое-кого. Но, пардон, также мне известно и о границах дозволенного. Поэтому ничем помочь не могу.
– Паника большая из-за его пропажи?
– Да, все бегают и спрашивают: "Где Миша Климов? Где Миша Климов? К вам, случайно, не заходил?" Вы же не глупый человек, Кирилл Андреевич. О таких вещах не слишком спешат рассказывать. Я уверен, что в милиции даже заявления о его пропаже нет. И возможно, не будет. Эти разборки наружу не выставляются. Если у вас вопросов больше нет, я, пожалуй, пойду, надо кое-что купить.
– Подарок внучке?
– Не понял?
– Это мысли вслух. Задержитесь ещё на секунду. Я хочу попросить вас об одной услуге.
– Какой?
– Вы можете свести меня с кем-нибудь из климовских бойцов, желательно рангом повыше?
– Вы меня что, за крейзанутого держите? Я после этого больше часа не протяну.
– Не стоит краски сгущать. Мы не в Чикаго. От вашей скоропостижной кончины никому никакой выгоды не будет. Так что не спешите себя хоронить. И я ведь не прошу вас представлять меня как сотрудника милиции. Объясните, мол, есть человек, который может помочь с исчезнувшим Мишей. И всё. Если клюнут, забейте стрелку. Это, по-моему, не трудно. Тем более, с вашим опытом судимого.
– Мой опыт никого не волнует. Это раньше судимые в авторитете были, а сейчас молодёжь резвая, борзая, никого не признаёт. Ничего обещать не могу.
– Я не прошу обещаний. Мы же интеллигентные люди, мать вашу. Я прошу только попробовать.
– Хорошо, я постараюсь, но только из уважения к вам. Как вам позвонить?
Я продиктовал номер, который Шварц записал на пачке "Аэрофлота".
– Как скоро вы мне позвоните?
– Не знаю, Кирилл Андреевич. Я не бюро добрых услуг. Может, и вовсе не позвоню.
– Хорошо, жду звонка.
Я поднялся, сунул руки в карманы и, не попрощавшись со Шварцем, пошёл к метро. Только этого не хватало – мафиозные разборки. Тут может и жареным запахнуть. Заказные убийства каждый день. Вон, в Москве уже настоящая война идёт. Надо завязывать с самодеятельностью. Отдать гайку в Главк, и пускай ковыряются. Ладно, подожду немного, если Шварц не позвонит, так и сделаю.
***
Вернувшись в отделение, я позвонил в адресное бюро и уточнил данные Климова. Сторожевого листка на него не стояло, стало быть, не в розыске, то есть о его пропаже в милицию действительно не заявили. Самое смешное, что прописан он был в какой-то общаге. Ну, это и понятно. Такие люди в нормальной прописке не нуждаются – они-то всегда найдут, где пожить.
Зашёл Мухомор.
– Кирилл, у тебя материал по шапке просрочен. Отказывать думаешь?
– А как его отказать? Шапочка, знаете, сколько стоит?
– Кончай дурака валять. От того, что мы "глухарь" возбудим, шапка не найдётся. А так: как бесхозную, отказать можно. Давай садись и печатай. И про долги не забудь.
Мухомор вышел, "Садись, печатай". Ну, орёл. Таким тоном сказано, будто у меня тут пять машинок стоит. Пасты, и той нет.
Я вообще печатать не люблю, особенно отказники. Их лучше писать от руки и очень корявым почерком. Прокурор помучается, а потом плюнет и подписывает материал. Во, Женька Филиппов отказники левой рукой пишет, как Штирлиц. Наловчился.
Я достал материал из сейфа, почитал, не нашёл никаких лазеек для отказа и вернул его на прежнее место. Сезонная преступность. Зимой воруют шубы из раздевалок и гардеробов, летом – колёса с машин, велосипеды. Причём в таких количествах, что успеваешь только заявления принимать, на какое-то там раскрытие и времени не остаётся. И народ какой-то наивный. Вещи без присмотра бросают, домой кого ни попадя водят, деньгами сверкают. Ну и пускай кругом воровство и грабежи, меня это не касается. Э, нет, товарищ, а когда ты в милицию прибегаешь, то по-другому рассуждать начинаешь. Я бы статью в кодексе ввёл: сам виноват – сам и ищи. А то он проворонит, а ты хоть тресни, хоть из-под земли, да обидчика достань и добро верни. А не вернёшь – жалобы идут: плохо работаете, мол, даром хлеб едите, жируете тут на государственной шее.
Помню, мадам одна поселила мужичка, он у неё полгода жил. Даже пожениться собирались. А потом приходит она как-то раз домой, а жениха нет, и полквартиры вынесено. Она туда-сюда, потом – в милицию. А там выясняется, что кроме того, что он – Саша из Донецка, она про него больше – ничего и не знает. Здорово. Саша, видать, парень с головой – полгода мозги пудрить и ничего про себя не рассказать. Женька тогда дамочке намекнул, что, прежде чем в кровать ложиться, надо паспорт спрашивать на всякий случай. Та – в крик: это не ваше дело, он меня любил, может, и не он вовсе меня обокрал. Потом на Литейный побежала, накатала жалобу, которая, правда, так к нам назад и не вернулась. Сашу этого месяцев через пять на другой краже тормознули. Так оказалось, что он одновременно нескольких баб – ой! – женщин охмурял. По поточному методу трудился. Даже блокнотик имел, чтобы не перепутать имена и кому что говорить. Это, наверно, любовью и называется.
Жалобы, конечно, небольшая беда, но нервотрепки из-за них хватает, особенно когда ты ни в чём не виноват. Да и времени много на отписки уходит.
Писать бумаги для меня было пыткой, не говоря уже об этих отписках.
Я встал из-за стола и начал приседать, чтобы чуть согреться. Зараза, надо сюда на пару дней начальника жилкон-торы посадить, чтобы отопление, паразит, наладил.
Я набрал номер телефона Максимова. Надо было поговорить с матерью. С ней, наверно, уже говорили ребята с Литейного, но я знал всё-таки немного больше и хотел кое-что уточнить. И потом, если при жизни человека родственники о нём не очень-то любят распространяться, то чтобы найти убийцу – скажут всё.
Самый главный вопрос, на который я хотел бы найти ответ – каким образом мастера резни по телу узнали, что Максимов в больнице. Может, и к матери под видом ментов приходили?
– Алло, – раздался тихий женский голос.
– Простите, я не знаю ваше имя-отчество, это Ларин из милиции. Я был у вас дома.
– Ирина Борисовна. Что вам опять надо?
– Я хочу подъехать поговорить, вы будете дома?
– Я не хочу вас видеть. Зачем вы пришли тогда? Зачем я сказала, что Серёжа в больнице? Вы же обещали никому не говорить. Ведь никто, кроме вас, не знал! Как вам не стыдно звонить после такого!
– Подождите. Вы точно никому не говорили?
– Нет! – голос перешёл в плач. – Нет!
В трубке раздались короткие гудки.
"Чёрт, действительно неудобно получилось", – подумал я.
Я перезвонил в больницу и спросил у заведующего отделением, не сообщали ли они куда-либо, что Максимов находится в больнице. Ответ был таким, как я и ожидал. Разумеется, нет. Такой же ответ я получил и в регистратуре. Чертовщина какая-то. Ведь даже если бы кто и узнал, что Сергей влетел в дурдом, то скорей всего бросился бы в районную больницу, а не на Пряжку. Может, кто видел, как его увозили? В любом случае надо поговорить с матерью Максимова. Что-то тут не так.
Я застегнул тулупчик и вышел на улицу. Завтра день, потом дежурство, и вот уже и выходные. Недели летят незаметно.
На метро я добрался до знакомого мне дома, вошёл в подъезд, постоял немного у дверей и, набравшись духа, позвонил. Да, лучше уж отказники писать, чем объяснять абсолютно уверенному в твоей виновности человеку, что ты тут совершенно ни при чём.
– Кто там?
– Ларин. Дверь открылась.
– Вы всё-таки пришли? Зачем? Мне и без вас тошно.
– Я ненадолго. Мне крайне необходимо поговорить с вами.
– Вы уже поговорили. Кого теперь убьют? Меня?
– Поверьте, я не имею к смерти вашего сына ни малейшего отношения. Вы успокойтесь, эмоции – плохая опора. Неужели бы у меня хватило наглости заявиться сюда, если б я в чём-то был виноват?
Ирина Борисовна немного помолчала, потом, вздохнув, произнесла:
– Ладно, проходите, всё равно ничего не исправишь.
Я зашёл в коридор и сел на стул в прихожей.
– Ирина Борисовна, вы не знаете, почему его убили? Не удивляйтесь вопросу. Тем более, что вам его уже наверняка задавали,
– Не знаю.
– И всё-таки вспомните последние недели. Может, в поведении сына было что-нибудь необычное? Мать задумалась.
– Да нет, вроде. Весёлый какой-то был, я говорю ему один раз: "Что ты веселишься? Еле концы с концами сводим, устроился бы на нормальную работу, денег бы побольше получал, а то сторожем в какой-то бане". А он в ответ: "Ничего, мать, скоро разбогатеем". Разбогател.
– Девушки у него не было?
– С его характером-то? Никого не слушался. Девушки максимум пару дней с ним гуляли, а потом убегали.
– Что так?
– Да я ж говорю, никого ни во что не ставил. Это с детства у него. Будет по-моему, и всё тут.
– Вы не припомните, когда он в больницу попал, его никто не спрашивал, ну, кроме того-парня, что на серебристой иномарке приезжал?
– Кажется, с работы звонили, женский голос, но я ответила, что его нет дома.
– А что спрашивали?
– Да почему он на работу не вышел. Я ответила, что не знаю.
– Понятно, это, наверно, заведующая была.
– Да, ещё парень какой-то звонил, я тоже сказала, что его нет.
– Когда звонок был, вспомните поточнее?
– В субботу вечером, кажется.
– Интересно. Вы точно никому не рассказывали, где сын, кроме меня? Соседям, подругам?
– Точно нет.
– Когда его машина забирала, посторонних на улице или во дворе не было?
– Я не помню.
– Жаль. Вы говорите, он жил только на одну зарплату?
– Уверена. Мы хоть и не в ладах были, но кошелёк общий имели. А если б у него лишние деньги появились, я бы сразу заметила.
– Хорошо. Сын когда-нибудь при вас оружие доставал? Разобрать, почистить?
– Нет, не помню.
– Ну ладно, извините за беспокойство. Поверьте, я никому не говорил, что Сергей на Пряжке.
– Но чудес не бывает.
– Согласен. Поэтому вспомните получше, без суеты. Если что, перезвоните, телефон мой есть.
Я поднялся, попрощался и, надев шапку, вышел на улицу. До конца рабочего дня оставалось полчаса, поэтому возвращаться в отделение не имело смысла. Правда, Мухомор завтра прицепится, куда я нырнул. У него вообще какая-то странная политика – чтобы все всегда под рукой находились. Можно бездельничать, кроссворды решать, но всегда быть на месте. И это при нашей-то работе, где, не бегая, ничего не узнаешь. Можно подумать, я Шерлок Холмс или Ниро Вульф, которые, сидя в кресле, преступников вычисляли. Но мне до них далеко, поэтому приходится бегать, а тебя тут же по рукам вяжут. Я бы на месте начальника всех оперов из отделения на территорию гнал, а в стулья гвоздей понавтыкал бы, чтобы не засиживались.
Да, так о рабочем времени. К примеру, любимец Мухомора Антонов Шурик рабочее время строго блюдёт, где бы ни находился. Если, например, в засаде сидит, то ровно в полседьмого объявляет, что рабочий день завершён и что он отваливает, а завтра в полдесятого будет на месте снова. Может, он и прав – за переработку-то никто не платит, у нас рабочий день ненормирован.
Поэтому я позволил себе задвинуть полчаса и направился к любимой, благо жила она рядом.