Сейчас Каразия "посадил на гирю" очередного задержанного наркомана. Его дружок-подельщик находился в "фирменной" камере со всеми удобствами, той, что в дежурной | части. Наркоманов задерживали почти каждый день, в основном этим занимались постовые и иногда отдел по незаконному обороту наркотиков. Задержанных передавали в отделение, где опера лепили материал и вызывали следователя, если найденное у граждан вещество бурого цвета признавалось наркотиком и его вес соотвествовал норме, с которой наступала уголовная ответственность (то есть 5 граммам). Пока эксперт в специальном отделе ковырялся с изъятым зельем, задержанный томился в камере, Прицепив парнишку в гире, Каразия закрыл двери кладовки, вернулся в кабинет и стал писать сопроводиловку в экспертный отдел на проверку наркотика. Что это именно наркотик, у Эдика не было никаких сомнений, единственно смущал вес – его могло быть недостаточно для нормы.
Отнеся пакетик с веществом и сопроводиловку в дежурку, Каразия вернулся в кабинет, немножко пописал бумаги, а потом решил сходить перекусить, благо время позволяло– ответ от экспертов придет не раньше, чем через пару часов. Подойдя к кладовке, Эдик поинтересовался, не желает ли задержанный по нужде. Тот по нужде не желал, а посему инспектор с чистым сердцем отправился отобедать.
Вернувшись минут через сорок, Эдик прислонил ухо к двери кладовки и прислушался. К его удивлению, там было тихо. Обычно требования вернуть свободу начинались минут через пятнадцать после заточения. Поприветствовав в душе неприхотливость наркомана, Каразия пошел к себе.
В оставшиеся полтора часа из кладовой не раздалось ни звука. Эдик был доволен – хоть один спокойный человек попался. Правда, его огорчил результат экспертизы– у того деятеля, что сидел в дежурке, норма была, а у того, что на гире, – нет. Чуть-чуть не хватило. Обидно, придется отпускать, но ничего – в другой раз попадется.
Эдик вышел из кабинета, отпер кладовую и произнес:
– Выходи, сандаль бамбуковый.
Парень, не вставая со стула, нехотя повернул к Каразии лобастую голову и прошептал:
– А можно я еще посижу?
Каразия вытаращил на него свои черные глаза.
– Больной, что ли? Тебе, мудаку, повезло, что наркоты мало изъяли, а ты уходить не хочешь. Если уж тебе так здесь понравилось, иди, купи пару кило соломы, сдайся и сиди, сколько влезет. А сейчас пшсл вон, мне домой пора.
Парень лениво поднялся. Каразия отстегнул его ногу от гири и вытолкнул в коридор. Наркоман, прилипая к стенам, потихоньку дополз до дверей розыска, еще раз показал Каразии свою блаженно улыбающуюся физиономию и скрылся из виду.
"Крыша, наверно, от наркоты течет", – подумал Каразия, хлопая дверью.
Минут через сорок, когда Эдик уже прятал в сейф раскиданные по столу дела с целью отбыть домой, к нему заглянул озабоченный Волков.
– Хм… Слышь, Эдгар, ты из кладовки наркоту изъятую не забирал? Эфедрин. Там в баночке, на полке стояла, вместе со шприцами.
– Нет, – спокойно ответил Каразия, продолжая уборку бумаг.
– Черт, куда делась? Мне следак звонит – срочно наркоту по вчерашнему варианту надо ему отвозить, а она поде-валась куда-то. Из наших никто не брал. Барабашка какой завелся, что ли?
Волков, почесав лоб, вышел из кабинета. Каразия закрыл сейф, накинул куртку и подошел к зеркалу, чтобы причесаться. Внезапно он замер, пораженный неожиданной догадкой. Через мгновение догадка превратилась в уверенность.
– О, маму твою тык-дым, тык-дым! Зараза вонючая!
Каразия никак не мог разучиться материться на кавказский манер.
Он выбежал в коридор и заскочил к Волкову.
– Много там было?
– Лет на пять.
– Ох, говнюк! А еще была наркота?
– Моей не было. Петровская, вроде, есть.
Каразия бросился к кладовой. По стеллажу словно прошелся торнадо. И подмел с полок все, что хоть приблизительно было похоже на наркотики, даже отраву на крыс и старый фотопроявитель. На полу, рядом с гирей валялся пустой шприц.
– Я этому барабашке все ноги повыдергаю! – опять прорычал Эдик. Выскочив из камеры, он влетел в кабинет и судорожно принялся искать в бумагах адрес барабашки.
"Только не хватало, чтобы он проявителем ширнулся, потом черта с два отпишешься. Хотя эти придурки ко всему привычные, изжогой отделается".
Хлопнув на ходу дверью, Эдик помчался по коридору к выходу из отделения.
– Ничего я у нее не покупал! Че вам надо-то от меня? Тоже мне, нашли дурачка. Ага, давайте, давайте, грузите на меня теперь. Наркота, наркота, а может еще что?
– Не тарахти, Дима. Вот, если бы ты сейчас находился в компании своих корешков-приятелей, я б тогда твоим речам не удивился. Но мы же одни, притом не у меня в кабинете, а у тебя дома. Чего ради, спрашивается, ты эти дешевые понты кидаешь? Меня, что ль, удивить хочешь? Так это зря, слава Богу, наслушался. И поговорить я хочу с тобой нормально, без крика.
– А мне ни к чему эти разговоры.
– А приятелю твоему Воробью? Вы же с ним неразлей-вода.
Парень на мгновение опустил глаза.
– А что Воробей? Ну, гуляли вместе, а что там у него за дела, я не знаю.
– Ты что, ему насолить боишься? Так ему уже ничем не насолишь. Вышка корячится. И спрашиваю я про него только потому, что хочу от стенки его оттащить.
– Ничего я не боюсь. Он там влип, а я причем?
– Ну, а наркоту у Леночки Ковалевской ты тоже не покупал?
– Какую наркоту? Я что, наркоман? Нате, найдите у меня хоть что.
– Не, до тебя, видно, точно ничего не доходит. Да ты можешь сейчас выйти на улицу и орать, что ты наркоман. И ничего тебе за это. не будет. И не собираюсь я ничего тебе шить, и искать ничего не собираюсь. Ты хоть врубаешься, что мне надо? Я, мент, хочу вытянуть твоего корешка из петли, а ты, его лучший приятель, меня, можно сказать, посылаешь. А все почему? Это на воле вы кореша, а за порогом милиции – все, амба, каждый за себя. Ну и ради Бога. Только учти, завтра ты влипнешь, никуда не денешься, вот тогда по-другому запоешь.
– Не запою.
– Ладно, черт с тобой, сиди тут. Не хочешь помочь – не надо. А воспитывать я тебя не собираюсь, не Макаренко, и без тебя забот хватает.
Дима ничего не ответил, только отвернулся к окну.
"Ну и пошел ты, – подумал Кивинов. – Обойдусь. Не, Воробей, никому ты не нужен – ни родственничкам своим, которые даже узнать не пришли, что там с тобой стряслось такое, ни дружкам-приятелям. Так что извини".
Кивинов встал и быстро вышел, с силой хлопнув дверью.
– Ну, сучья морда, что творит! – Миша Петров стукнул ладонью по столу и отбросил материал в сторону.
– Ты чего? – спросил стоящий у окна Дукалис.
– Совсем борзанулись, бляди. Больницу знаешь на моей земле? На горке?
– Ну.
– Один маромой повадился у покойников зубы золотые драть в морге ихнем. Третий случай уже. Вчера у бабки восемь коронок вырвали. Родня заяву накатала. Знаю я, чьих рук это дело. С главврачом поговорил. У них недели три назад санитар новый пришел, вот после его прихода эти варианты и начались. Гадина. Самое обидно, что не поймать его. Пойди докажи. Это надо только с поличным хапать, а как? Не засаду же в морг сажать. Кто ж согласится? А в следствии говорят – это еще ничего не значит, что после его устройства на работу уже третий случай. Мало ли… Да я даже не об этом. Но зубы рвать у старух, сука…
– А все почему? – спросил Дукалис. – Потому что зарплата у этого санитара тонн тридцать в месяц, да и ту вовремя не платят. А работенка не сахар. Попробовал бы деятель этот, который зарплату утверждает, целый день покойников потаскать. Вот и вынужден санитар воровать.
– Тебе хорошо говорить, не тебе с заявами разбираться.
– Чего ты разорался? У меня тоже заморочек хватает. А зубодера этого, пожалуй, можно отловить.
– Как? Он, если что, зубы скинет на пол и поди доказывай.
– Не скинет. В 84-м отделении такой случай тоже был. Они выловили. Надо посоветоваться с орлами. Позвони. Кстати, у меня в больнице этой врач знакомый, пьяница, правда, но мужик неплохой. Поможет.
ГЛАВА 3
Кивинов зашел на территорию Санитарно-гигиеническо-го института. Спросив дорогу, он двинулся к общежитию. Время было послеобеденное, и многие студенты должны были уже вернуться с занятий.
Кивинов и раньше бывал в этом институте, правда, в качестве экскурсанта. Здесь располагался единственный в городе музей судебной медицины. Довольно любопытные экспонаты имелись в этом музее. Отрезанные и заспиртованные головы, человеческие эмбрионы, даже половые органы с татуировками. Ткани и кости со следами различных ранений. Но вершиной этой необычной выставки был экспонат, вполне соответствующий совковому быту и, разумеется, нашей бытовой преступности. В одной из кладовых за столом сидел самый настоящий мумифицированный покойник с ножом в груди. Обстановка кладовки остроумными служащими была подобрана очень натурально и, можно сказать, со знанием жизни. Недопитая бутылка на столе, куча хабариков, драные обои, мусор, тухлая закуска. Да и сам мертвец был далеко не принц Уэльский.
Как объяснили в музее, на этом экспонате молодые следователи учатся составлять протокол осмотра места происшествия. Ну что ж, теория, максимально приближенная к практике. Это надо только приветствовать. Жаль, обычным гражданам доступ в музей закрыт, и не все могут по достоинству оценить необычные экспонаты, С воспоминаниями о музее Кивинов наконец добрался до типового здания общаги, Спросив на вахте, в какой комнате живет Рита Малинина, он поднялся на этаж.
В общаге, вероятно, шел ремонт. Деревянные малярные козлы, бидоны с краской, кисти в полнейшем беспорядке складировались в коридоре. Смесь запаха олифы, скипидара и старых обоев резко ударила в нос Кивинову, и он, не задерживаясь, кинулся к нужной двери и пару раз стукнул.
– Да, да, – раздался приятный голосок. Кивинов вошел.
На кровати сидела симпатичная мадам в простеньком халатике и в тапочках на босу ногу. Привычно окинув быстрым взглядом комнату, Кивинов убедился, что, кроме мадам и второй кровати, в комнате больше ничего интересного не наблюдается.
– Мне бы Риту, – жалобным голоском проблеял Кивинов.
– Риты нет. А вы кто?
– Я люблю ее, – сконфуженно уставившись в пол, еле слышным шепотком произнес Кивинов. – Такое дело, понимаете ли.
Девушка ухмыльнулась и с удивлением взглянула на опера.
– Проходите. Вообще-то Риту многие любят.
– Я не перенесу, зачем вы так жестоки? – положив руку на сердце, опять прошептал Кивинов.
– А кто вы? Может, Рита рассказывала мне про вас.
– Нет, Я люблю ее тайной любовью. Тайной и страстной. Так где она? В институте, что ли, или на танцы пошла?
– Я не знаю. Может, домой уехала. Ее уже две недели нет.
– Как две недели?! А кого же я тогда позавчера любил? О, пардон, я в платоническом смысле.
– Не знаю, кого вы любили в платоническом смысле, но я не видела Риту уже недели две.
Кивинов опустился на вторую кровать. Сесть на кровать рядом с девушкой ему не позволяла природная застенчивость и милицейская выдержка. Запах олифы так и не пропал. Как можно жить в такой атмосфере?
– Так, так, так, а вы у нас кто?
– Я Марина.
– Соседка?
– Да, и подруга.
– Надо же. В наше время бывает еще и дружба. А позвольте спросить, Марина, вас как подругу не настораживает такой пустячок, что объект вашей дружбы отсутствует вот уже две недели?
– Да нет. Она и раньше пропадала.
– Что, на две недели?
– Бывало и больше. Правда, если она в Челябинск уезжала, то предупреждала.
– Но ведь в институте за пропуск занятий можно двойку схватить или, не дай Бог, вылететь. Что тогда делать?
– У нас с этим не очень строго. Многие по три месяца, гуляют. Лишь бы зачеты сдать.
– Замечательно, То-то я гляжу, некоторые наши врачи мне все время один и тот же диагноз ставят – ОРЗ. Прихожу с больным коленом, а говорят ОРЗ. Ну, это к слову. Раз говорят, значит так оно и есть. Да. Ну, ладно. Я хочу открыть вам один секрет. Мало того, что я люблю Риту, так еще и работаю в ментуре, а если точнее – в уголовном розыске. Как вы думаете, она может ответить мне взаимностью?
– Вы из милиции? – удивленно спросила Марина, тут же поправив задравшийся халат.
– А, – махнул рукой Кивинов. – Не берите в голову. Давайте лучше кофе выпьем и о любви поговорим. Но Ритка, коза. Уехала и не предупредила меня. Погоди-ка, а может она записку какую оставила? Это ее тумбочка? Значит, и блокнотик ее? Наверняка не пустой, смотри, какой потрепанный.
Кивинов взял с тумбочки черный блокнот и наугад открыл. Из него выпал почтовый конверт.
– Это письмо, что ли? – спросил он у Марины. – Точно, письмо. От кого? Не дай Бог, от хахаля. Я не перенесу. Не, не от хахаля. Оля из Самары. Нормалек. Что тут нам Оля пишет?
– Это бывшая наша студентка. Она дружила с Риткой. А чужие письма читать нехорошо.
– Да?! Но вы забыли сделать поправку на мою профессию. Сейчас во мне говорит такой махровый-махровый мен-тяра без всяких намеков на совесть. Так что придется потерпеть. Можете отвернуться, пока я буду читать.
Марина пожала плечами и воткнула вилку чайника в розетку.
Кивинов пробежал письмо глазами и, вопросительно взглянув на Марину, хмыкнул.
– А это как понимать? "Напоследок, Ритуля, поздравляю тебя с 8 марта – днем всех трудящихся женщин – и желаю тебе большой и светлой любви, лучше, конечно, в СКВ".
Марина опять пожала плечами,
– Я не про СКВ спрашиваю и даже не про трудящихся женщин. Я спрашиваю, почему письмо распечатано? Ведь Ритули, крошки моей, нет уже две недели, а 8 марта было у нас два дня назад. От силы три. Не больше. Стало быть, если принять во внимание, что чужие письма читать нехорошо, то письмо было вскрыто и прочитано самой Риточкой. ферш-тейн? Числа этак шестого-седьмого.
– Может, она приходила, когда меня не было?
– Да ну? И записочки не оставила? Мол, жива, здорова, не волнуйся. Тоже мне подруга. Заставляет волноваться такую симпатичную девушку, я уже не говорю о себе. Весь извелся.
–Я не знаю, где она, – повторила Марина.
– Жаль. Придется искать самому. Вероятно, в пунктах обмена валюты на любовь. А там у меня много знакомых. Кстати, может, и с тобой встретимся.
– Что вы обзываетесь!
– Это в детском садике ребятишки обзываются, по глупости. А мы, взрослые люди, просто иногда циничны не в меру и называем все своими именами. Так что, пардон, если что. И кстати, не рекомендую тебе, крошка, носить на пальце колечко в поллимона весом. Из-за этого могут и придушить. Как, например, Ритину подружку, Леночку.
Марина автоматически взглянула на свои руки, а потом перевела взгляд на Кивинова.
– Так вы из-за Лены Ковалевской?
– Где Рита?
Марина засмущалась.
– Ну, я, я… Как вам сказать?
– Вспоминай быстрей. Надо и ее срочно предупредить насчет бриллиантовых колец. Ишь, моду взяли, брюлики в таком возрасте носить. Свистульки.
Марина посмотрела в окно, никак не решаясь начать.
– Давай, давай, – приободрил ее Кивинов. – Начни примерно так: "Рита предупредила меня, что если ее будут искать, то я не знаю, где она. Но на самом деле она прячется…" Передаю микрофон.
– Нет, я не знаю, где она сейчас. Но она действительно приходила. Сказала, что она поживет немного у знакомого, и попросила, чтобы я сказала, если ее будут искать, что она уехала домой.
– Мариша, ну зачем ты все время придурка из меня делаешь? Может, внешне я, конечно, и похож на убогого, но с мозгами у меня все в порядке.
– Я правду сказала.
– Почти правду. Рита пропала не две недели назад. Она ушла максимум дня три-четыре назад – все шмотки ее здесь остались. Или это твои вещи на вешалке? Тогда чьи вон те? И еще вопрос. Сомневаюсь, что она не нарисовала на всякий случай телефончик, по которому ее можно найти, а то вдруг что.
Чайник зашумел. Кивинов поднялся, выдернул штепсель, бесцеремонно взял с полки два немытых стакана, сполоснул их кипятком, выплеснул воду в форточку и открыл банку с кофе, в которой на поверку оказался чай. Хорошо хоть не молочная смесь. Порывшись на полке, он достал предмет, похожий на ложку, сыпанул в стаканы чая и залил кипятком.
– Оригинальная ложечка.
– А! Это медицинская. Содержимое желудка извлекать при вскрытии.
Кивинов сплюнул.
– Да не бойтесь, она новая.
– Веселые вы девчата. Кольца с бриллиантами таскаете, а ложек нормальных нет. Надеюсь, хлеб вы не скальпелями режете? Итак, продолжим. Что там у нас с телефоном?
– Она ничего не оставляла. Я, честное слово, не знаю, где она. Могу только предполагать. Но это между нами. У нее парень недавно появился – то ли Артур, то ли Альберт, я точно не помню. Она ничего мне про него не говорила. Я разговор ее по телефону случайно слышала. Там, внизу, у входа, аппарат висит. Она по нему разговаривала. Я спросила, что это за парень, а она разозлилась – не твое дело, не суйся в мою личную жизнь. Мы тогда даже поругались.
– Так с чего ты взяла, что она сейчас у этого парня?
– Она в последнее время изменилась очень. Мы ж на виду друг у друга, любые перемены сразу в глаза бросаются. Раньше на дискотеки вместе ходили, в кабаки, а сейчас она никуда со мной не ходит – после занятий переоденется, и до вечера.
– А как насчет вспомнить поточнее, когда этот подлец Альберт-Артур склеил мою крошку? Существует множество временных ориентиров, как то дни рождения, юбилеи, праздники? Прикинь-ка.
Мариша подняла глаза на потолок. Кивинов давно заметил, что когда люди задумываются, они смотрят в потолок, будто там что-то написано.
– Звонила она где-то после Нового года. В холле еще Дед Мороз стоял из папье-маше.
– Так, так, прекрасно. А когда могла познакомиться?
– Не знаю. На Новый год она к предкам" в Челябинск летала. На неделю где-то. Я ее сама провожала. А перед отлетом она вряд ли с парнем была знакома. Мы на вечер институтский ходили. Если бы у нее кто-нибудь тогда появился, она бы с ним и заявилась.
– Ну, это вовсе не обязательно.
– Нет, нет, я Ритку знаю. Она любит пыль в глаза пустить. Мол, первая красавица королевства, смотрите, какого хахаля оторвала. По крайней мере, ничего необычного я в ней тогда не заметила.
– Ладно. Она подрабатывала в поликлинике?
– Да, работала, хотя я не понимаю, зачем ей это было нужно. Денег у нее хватает.
Кивинов помешал чай прозекторской ложечкой.
– А откуда? Любовь за СКВ? Так это сейчас не актуально, поэтому не выгодно. Сутенеры все отбирают, рэкетиры там всякие, так что накладно выходит. Что тогда?
– Я не знаю. Честно, не знаю. Родители ей мало присылают. Но она же мне не все рассказывает. Может, парень этот ей дает. У нее ведь только в последнее время деньги появились.
– А у тебя?
– Мне родители немножко присылают,
– Хорошо. Не буду больше приставать со всякими глупостями, Кивинов допил чай, ополоснул стакан и снова вылил воду в форточку, только на этот раз выкинув туда же ложечку.