Клод взял с письменного стола темно-коричневый отполированный панцирь черепахи с разделенными, как на шоколадке, квадратиками узора и повертел в руках. И было видно, что он давно уже решил для себя, чем заняться, а переспросил и черепаху рассматривал, чтобы лучше обдумать ответ.
- Надо раскрыть тайну убийства Гюстава Гаро, тайну леса Рамбуйе. Жизнь, мои друзья, скорректировала мои познания, обретенные в аудиториях факультета права. Жизнь все поставила на свои места. Учеба, теория, своды законов - одно, а дела человеческие, оказалось, совсем другое.
Жан-Поль и Робер молча слушали Клода.
- Помню, как скрупулезно писал я лекции по гражданскому и уголовному праву! Теперь они кажутся мне, ну, как бы сказать, наивными, что ли. Даже нет. Все мое учение выглядит как латынь - мертвый язык, на котором никто не говорит. Могу ли верить в закон, служить ему, если закон не смог заслонить меня от навета, от лжи, а был на стороне негодяев? Сорбонна и легион - это два полюса. И я все еще легионер под номером 14531.
Ни Жан-Поль, ни Робер не прерывали Клода, не спорили с ним. Но чтобы как-то изменить его настроение, дядя несколько наигранно возразил:
- О нет! Ты по-прежнему Клод Сен-Бри, и вот твои документы.
Он достал из письменного стола портмоне Клода, украденное когда-то бродячим иллюзионистом.
- Здесь все твои удостоверения.
- Ах, вот как! Откуда это у тебя?
Жан-Поль, довольный, улыбался.
- Мой милый, обширные знакомства старого детектива иногда оказываются весьма кстати.
- Спасибо, дядя. Но что ты думаешь насчет моего побега из легиона?
- Будут искать. Очень тщательно и долго. Но не в столице, не в Париже. В Марселе, Лионе - там, где гнездится преступный мир. В Париже он тоже есть и представлен довольно густо. Но здесь все на виду, и редкий беглец станет искать пристанища и укрываться, как говорится, на юру, на самом видном месте. Ты, по прикидкам администрации легиона, должен быть преступник, как, впрочем, и почти все остальные, кто туда подался. Вот и будут разыскивать в среде сутенеров, шулеров, трижды судимых и неисправимых воров и убийц.
- Ну, что же, пусть будет так. Что за странная жизнь! Получается, что я постоянно в бегах - то бегу из Парижа в легион, то из легиона в Париж. И все скрываюсь, прячусь.
- Потерпи еще немного, Клод. Дело Гаро надо довести до конца. А теперь давайте обсудим - как?
На следующий день коротко стриженный, загорелый Клод появился в кафе "Мистраль". Одет он был в песочного цвета вельветовый костюм, голубую рубашку, на ногах - замшевые туфли.
- Кружку пива!
Бернар нацедил в высокую фарфоровую кружку бочкового пива, снял деревянной лопаткой густую пену.
Клод сделал глоток.
- Жаркая погода, как в Африке.
Бернар внимательно оглядел его.
- Издалека?
- Да, из тех мест, где угощают не холодным пивом, а горячим свинцом. Кстати, я поселился в мансарде напротив вашего заведения, месье. Так что буду часто заглядывать.
Клод допил кружку, не мешкая, расплатился.
- Всего хорошего, спешу.
- Захаживайте. Всегда буду рад.
Так они познакомились.
Клод тонко вел свою партию. Не лез к Бернару с расспросами, не вызывал на откровения, не был назойлив и сдержанно говорил о себе. На вопрос, чем занимается, отвечал уклончиво: пока в поисках работы, но такой, которая принесет хорошие деньги.
Однажды он попросил у Бернара разрешение дать своей родной тете номер телефона кафе "Мистраль".
- В доме, где снимаю мансарду, даже у консьержки нет телефона. Вас могут побеспокоить на мой счет лишь в экстренных случаях.
Бернар подумал и нехотя согласился.
И вот однажды утром, зайдя выпить чашку кофе, Клод почувствовал на себе очень пристальный взгляд владельца бистро. Он даже прищурился, словно рассматривал Клода в подзорную трубу.
- Месье Сен-Бри, - заговорил он медленно и учтиво, давая попять тембром голоса, что всегда к его услугам. - Вчера поздно вечером вам звонила ваша тетя…
- Да? Это какая же? У меня их столько.
- Очевидно, та, которой вы оставили мой телефон, месье Сен-Бри. Она представилась как…
- А! Тетушка Кристина!
- Она представилась как мадам Кристина Гаро.
- Так. И что же она просила передать племяннику?
- Чтобы вы непременно были у нее в пятницу вечером. Не позже шести.
- Так и знал! Черт бы побрал! Она уезжает на уикэнд в Дордонь и хочет, чтобы я, видите ли, побыл в ее квартире. Представьте себе, какая-то одержимость, мания, что ее обкрадут. Уж каких запоров у нее только нет! И бронированные двери, и специальная сигнализация. Но ей нужно, чтобы кто-то постоянно был в квартире, а горничная, как назло, взяла отпуск. Ладно, уважу тетю, но приглашу еще и друзей, чтоб не было скучно одному.
- Стало быть, ваша родная тетя - вдова Гюстава Гаро?
- Да, с ним произошла какая-то очень темная история. Меня тогда в Париже не было, а бередить тетушкины воспоминания не хочу. Потому толком и не знаю, что с ним стряслось. Да и какая мне разница? Человека-то уже нет, не правда ли?
- Это, конечно, так.
- Тетя до сих пор не может утешиться. Ее можно понять и в то же время… Уж очень она, как бы вам сказать, мнительна, встревожена, что ли.
- Чем же, месье Сен-Бри?
- Не знаю. У нее сохранилась масса бумаг дядюшки Гаро - блокноты, записные книжки. И она почему-то опасается, что их, видите ли, выкрадут. Чушь какая-то! Представьте, даже тайник в доме завела. А что может быть ценного в записных книжках журналиста, скажите вы мне?
- Не знаю, - несколько оторопев, протянул бармен.
- Вот и я не знаю. Она мне все твердит: Клод, погляди внимательней, почитай последние записи Гюстава. В них, говорит, есть какая-то тайна, неспроста его убили.
- И вы, месье Сен-Бри, видели эти записи?
Бармен явно волновался.
- Видел, месье Бернар. Так, перелистал от нечего делать и положил на место. Я вам вот что скажу.
Он оглянулся по сторонам и придвинулся ближе к стойке. Бернар поспешно наклонился к нему.
- Я вот что вам скажу, месье Бернар. Похоже, что дядюшка Гаро сунул нос не в свой огород. Да! И крепко за это получил. Так зачем же мне, посудите сами, лезть в те запретные дела, из-за которых бедняга пострадал? У меня и своих забот вот как хватает!
- Каких же это, месье Сен-Бри?
- Но это должно остаться между нами?
- Разумеется, месье Сен-Бри!
- На следующей неделе я отлучусь. Надо слетать в Гонконг. По делам, так сказать, экспорта-импорта.
- Что-нибудь связано с наркотиками?
- О боже! Теперь всегда так - только произносишь Гонконг, и у всех на уме наркотики, контрабанда. А хотя бы, если прилично платят? Что я могу в жизни, что умею? Только и научился, что стрелять без промаха.
- Такое умеет не каждый, месье Сен-Бри.
- Но ведь мы с вами не в тире?
Бернар ничего не ответил и задумчиво направился к выказывающему нетерпение посетителю.
В пятницу в полдень Клод, Жан-Поль и Робер принялись разбирать домашние архивы Гюстава Гаро. По просьбе Жан-Поля вдова издателя уехала к родственникам.
Бумаг и записных книжек оказалось изрядно, поэтому решили обследовать лишь последние по датам. Четкий почерк Гаро читался легко, и работа шла быстро, но сенсаций не встречалось. Это были планы, наброски, конспекты неоконченных статей, одним словом, черновики повседневной работы журналиста.
- Нет, мы идем не тем путем, - резюмировал Жан-Поль через три часа кропотливых поисков. - Не может быть, чтобы совсем ничего не осталось, ни следа, ни намека. Значит, Гаро хранил свою находку отдельно, иначе говоря - спрятал. Но где?
Стали придирчиво изучать кабинет, ища тайник в книжных полках, в письменном столе, даже в аквариуме.
Раздался телефонный звонок.
- Бери трубку, Клод, - подтолкнул его Жан-Поль. - Ты ведь племянник.
Спрашивали Кристину Гаро.
- Она в отъезде. Кто говорит? Ее племянник Клод Сен-Бри. Что бы вы хотели передать мадам Гаро?
В трубке пробормотали невнятное, и раздались короткие гудки.
- Проверяют тебя, Клод. Тандем Бернар - американский дипломат, как его там по имени? Джордж Крафт, говоришь? Да, тандем Бернар - Крафт заработал. Сейчас они перевертывают вверх дном твою каморку в мансарде. Похоже, взялись за тебя основательно. Бернар ухватил наживку и клюнул.
В квартире было жарко. Клод распахнул двери на балкон, достал из холодильника пиво.
- Кто хочет?
- Нет. Пиво для моего сердца вредно, нагрузка.
- А ты, Робер? Алло, Робер! Ты меня слышишь?
- Идите сюда! Быстро!
Клод и Жан-Поль переглянулись и бросились в кабинет.
Робер сидел в кресле Гаро за массивным письменным столом, заваленном бумагами.
- Вот оно! Посмотрите запись в перекидном календаре: "4 мая. Жозеф Боль, в 10 ч. 00".
- Ну и что из этого? - в один голос спросили оба.
- Читайте дальше!
Склонившись над столом, они прочли столбиком написанные имена:
"Анри Штейн.
Карл Дорт.
Эдди Локе".
Справа от списка стояли фигурная скоба и большой знак вопроса.
- Что тебя так поразило и взволновало, мой дорогой Робер? - спросил Клод. - Я уже видел этот список, когда просматривал календарь.
- Ты немного отстал от европейских событий у себя в джунглях. Прошлой весной все эти три депутата парламента Соседней страны, а также и Жозеф Боль, всего, стало быть, четверо среди прочих других голосовали против размещения американских ракет. Я повторяю - среди прочих других депутатов парламента. И большинством всего в четыре голоса парламент ракеты отклонил. Американцы были очень недовольны. Их президент, помнится, посоветовал парламенту еще раз хорошенько подумать и снова вернуться к обсуждению вопроса.
- Но при чем эти четверо? Разве именно они решили исход голосования?
- Да нет же! Сейчас объясню, я писал об этой нашумевшей истории и хорошо знаю все ее нюансы. Повторяю - исход решили не именно эти четверо, но и они в том числе. Следите за мной: за ракеты американцев голосовало сто депутатов, против - сто четыре. Что требуется, чтобы было наоборот? Надо из ста четырех выбрать всего четверых и склонить их в другую сторону. Тогда получится, что сто четыре будут за ракеты, а сто - против и при повторном голосовании ракеты проходят, ясно? И дело, как говорится, в шляпе. На это, похоже, и уповал американский президент, советуя депутатам одуматься или что-то в таком духе. Дословно не помню, но смысл таков.
- И какой же вывод?
- А такой, что в руки Гаро попал список тех депутатов Соседней страны, которых американцы, похоже, решили взять в оборот. А может быть, он разведал и что-то гораздо более существенное.
- Но не надуманно ли все это? Как ты пришел к такому умозаключению? Методом Шерлока Холмса?
- Я - журналист и, видимо, талантлив.
- Я почти согласен с Робером, - вмешался наконец Жан-Поль, - Версия мне видится правильной. Кстати, тот, кто стоит в списке первым и отдельно от остальных, - депутат Жозеф Боль, - его уже нет в живых. Он умер от разрыва сердца, кажется, в день убийства Гюстава Гаро. Я помню по газетам. Но никакой связи, признаться, не усмотрел. Да ее, возможно, и нет.
Клод заволновался.
- Постойте, значит, депутатов из списка Гаро осталось трое? - А может, и того меньше? Я ведь не следил за событиями.
- Пока их трое. Посмотрите, Робер, что там значится у Гюстава про Боля?
- "4 мая. Жозеф Боль, в 10 ч. 00".
- Со слов Кристины Гаро я знаю, что 4 мая ее мужа во Франции не было. У меня все записано. Сейчас найду.
Жан-Поль достал свой блокнот.
- Так, так… Где же был Гаро 4 мая? Он был в Соседней стране. Значит, 4 мая в 10 часов утра издатель Гаро и депутат Боль встречались. Где? Это нам важно знать, друзья.
Жан-Поль полистал толстый телефонный справочник и нашел номер Жозефа Боля.
К телефону подошла служанка и на расспросы о домашних покойного депутата отвечала, что никого нет и не будет до понедельника.
- Мадемуазель, с вами говорит один из друзей Гюстава Гаро, которого, как вы знаете, нет в живых. Так вот, не могли бы вы припомнить, когда месье Гаро был в доме у месье Боля в последний раз. Незадолго до кончины месье Боля? Спасибо. Для меня весьма важно. Ах, вот как! Вы прекрасно помните даже тот день… Что? Как? Как вы сказали? Интервью?!
Жан-Поль достал носовой платок и вытер вспотевшее вдруг лицо - он явно волновался.
Закончив разговор, он отпил глоток воды. Когда заговорил, голос неожиданно задребезжал. И Клод, и Робер почувствовали, что не только от волнения, а что Жан-Поль стар и утомлен.
- Прислуга оказалась словоохотливой… Видимо, ей скучно одной, и она была рада поболтать, даже всплакнула, вспоминая своего хозяина. Так вот, она подавала им чай. Хорошо помнит, что, когда вошла в кабинет с подносом, Гаро щелкнул клавишей магнитофона. Он записывал интервью Боля на кассету. И при появлении служанки, естественно, выключил магнитофон. Щелкнул, как сказала она. Теперь вам понятно, почему нигде нет бумаг, которые мы ищем?
После долгих поисков небольшой портативный магнитофон обнаружили в платяном шкафу под стопкой рубашек.
- М-да. Сыщики! - усмехнулся Жан-Поль. - Ну что, есть там кассета или нет?
Робер ловко расстегнул кнопки черного кожаного чехла, высвободил аппарат и включил на прослушивание.
Низкий голос пожилого человека звучал устало, но спокойно и внятно. Это было скорее заявление, исповедь, а не интервью - вопросов говорившему не задавали.
"…Моя жизнь подходит к логическому концу, к завершению. Она не была ровной. Случалось немало изломов. Сомнений. Поисков, если хотите. Случались заблуждения, ошибки. Серьезные ошибки. Но все это далеко-далеко позади. Пестрое прошлое плотно спрессовалось в памяти. И порой давит…
Знаю, даже уверен - к твердым убеждениям нельзя прийти прямым путем. Прямая как кратчайшее расстояние подходит для геометрии. Но не для жизни. По прямой ходят лишь дрессированные животные. Человек, мыслящий, ищущий, идет неровными проселочными дорогами и сам находит свою магистраль. Оглядываясь назад, вижу, как я колесил, петлял, топтался на месте. Повторяю - крепко ошибался. И оттого так тверд теперь, ибо шел по кочкам и знаю цену заблуждениям.
…На весенней парламентской сессии мы, депутаты, решали дилемму - быть американским ракетам на нашей земле или не быть. Дебаты шли открыто. Весь мир знает о том, кто что сказал, и многие полагают, что именно моя речь предрешила исход голосования. Не знаю. Может быть… Во всяком случае мне удалось убедить тех, кто колебался, и даже переманить на свою сторону одного депутата, призывавшего голосовать за ракеты.
Я сделал все, что мог и что должен был сделать. Я доказывал своим соотечественникам - цифрами, фактами, эмоциями, что, голосуя за американские ракеты, которыми собираются начинить нашу бедную землю, мы санкционируем самоубийство.
- Хотите ли вы гибели себе, своим детям и внукам от русских ракет, которые неминуемо обрушатся на американские, если их поставят возле наших домов, нацелят на Россию и вдруг начнут запускать по ней? - спрашивал я с трибуны парламента.
- Хотите ли вы иметь изуродованное радиацией потомство - зараженных ядерной проказой матерей, дефективных отцов, искалеченных еще в утробе детей? Встаньте все, кто этого хочет! Пусть вас видит мой народ. Встаньте со своих мест, уважаемые депутаты! Я призываю ваших матерей и детей ваших плюнуть вам в лицо, когда вы вернетесь с этой сессии в свой дом! Сегодня, господа, мы будем голосовать не поднятием руки, а опросом - мы вызовем поименно каждого депутата, и он поднимется и скажет свое "да" или "нет". На нас смотрит вся страна, собравшись в этот час у телеэкранов. Я хочу, чтобы оказавшиеся среди нас иуды сегодня сели за свою вечернюю трапезу в одиночестве, а их родные встали бы напротив и молча смотрели, как ест их сын-преступник, отец-детоубийца, муж-предатель.
О, моя речь наделала грохоту! Впрочем, это уже известно. И все знают, что наш парламент отказал американцам.
…Американцы - люди болезненно самолюбивые. Наш отказ ударил их по бизнесу и по престижу. Ведь ракеты уже на конвейере, их делают и на них хорошо зарабатывают. Тут и убытки, и жестокая обида для великой державы. И все из-за каких-то четырех депутатских голосов! Как в таких случаях делается в Соединенных Штатах? Кладут деньги на бочку, и проблема решена, не так ли?
Примерно через неделю ко мне явился один американский дипломат и без обиняков предложил крупную сумму в любой валюте за то, чтобы при повторном голосовании все было так, как хотят они. Откровенно говоря, я не знал, чему удивляться - их выбору, который пал на меня, или предложенной сумме, которая была, прямо скажу, громадной.
Американец пояснил, что деньги пойдут на всех четырех депутатов, которых следует купить. Так и сказал - купить. Как автомобиль. Как усадьбу. Как девку. И вся операция купли-продажи депутатских голосов поручалась мне.
Я поинтересовался - кто они, кандидаты. Американец назвал первым меня, затем Анри Штейна, Карла Дорта, Эдди Локса.
Я размышлял, глядя на посетителя, - гнать его тут же или еще что-то спросить? Как посмели они обратиться ко мне? Это после моей-то речи в парламенте? На что рассчитывают?
Американец, видимо, понял мои мысли. "Господин Поль, - сказал он, - вы, очевидно, удивляетесь, с какой стати наш выбор пал именно на вас?"
"Над тем и ломаю голову, - отвечал я. - В самом деле, почему?"
"А потому, господин Боль, что мы располагаем вот этим любопытным досье…"
И дипломат не спеша, даже торжественно раскрыл плоский атташе-кейс и положил передо мной ксероксную копию личного дела члена молодежной нацистской организации Жозефа Боля. Там был, как говорится, полный набор - дата вступления, уплата взносов, тексты речей на митингах…
Да, такое в моей жизни было. В молодости. Во времена гитлеровской оккупации. Недолгое время, но было! Никуда не денешься. Вот почему я начал свой рассказ с того, что человеку свойственно заблуждаться, делать промахи.
Мне казалось, что о моем прошлом, о моем темпом прошлом, знаю только один я и больше никто. Ведь все архивы нацистов сгорели во время бомбежки английской авиации. Так мне казалось.
"Я оставлю вам эти бумаги на память, - деловито сказал американский дипломат. - Как сувенир о вашем прошлом, о котором, конечно же, не должен знать никто - ни пресса, ни ваша семья. Ведь вам дорого ваше доброе имя и депутатский мандат, не правда ли, господин Жозеф Боль?"
И он ушел, обворожительно улыбнувшись в дверях. Улыбка означала: "О'кей! Дело сделано!"
Вот, собственно говоря, и все, что я хотел, дорогой мой Гюстав, тебе поведать. Делай с этой кассетой все что хочешь. Мне безразлично. Я в западне".