– Так потому и не пользовался, что меньше! Откуда мне знать о надвигающейся беде? А это мамино полотенце… Отделение-то не инфекционное, а травматологическое – передачи разрешены, в том числе и полотенца.
– Да-да… – задумалось главное пятно. – Это очевиднейшая недоработка министерства! Отметьте отдельным пунктом в протоколе необходимость выйти на Минздрав с предложением пересмотра норматива по полотенцам в отделениях. Этот пункт надо доработать! Обязательно! Шутка ли – люди уже гибнут из-за непорядка… Кто-то с таким полотенцем в умывальник придёт… Кто-то с эдаким… С этого всё и начинается! Всё должно быть четко и жёстко регламентировано! Иначе это какой-то бардак, а не больница получается, товарищи!
Так и поговорили… Малой вышел из зала, напрочь забыв о докторе, о своём внешнем виде – он, похоже, никого из комиссии не удивил – вообще, обо всём, так его переполнили тяжкие подозрения, что эти люди как раз таки в отсутствие собственных мозгов пытаются всё в бумажках расписать. Но это невозможно! Должны же они понимать… А тут – оп-пачки! Понимать-то и нечем…
– Ну как впечатление? – с вопросом доктора Малой вернулся в реальность.
Тот спрашивал без какого-либо беспокойства в голосе, словно бы дело его лично нисколько не касалось, и он за ним наблюдал со стороны… Он, как будто, был уверен в Малом. Но почему? Антон даже взглянул ему в глаза – ничего кроме удручающего выражения по типу "Вот видите!" там было не видно. Может, конечно, это усталость сказывалась, но Антон так не думал. Ему хотелось доверять и верить доктору.
– Убедились? – по-другому спросил-уточнил врач.
– Да… Пожалуй…
Глава 12
Доктор предложил Антону вернуться в больницу, чтобы соблюсти канцелярские приличия: написать добровольный отказ от дальнейшей госпитализации, перейти на амбулаторный режим и оформить больничный лист. При этом перечисление мотивов возвращения звучало так неторопливо и вкрадчиво, словно док жалел, что их мало. Попросту говоря, он явно не хотел отпускать Малого из больницы. По крайней мере, так сразу. Как будто что-то ещё хотел сказать (или услышать?!), но ждал наступления решимости и просил пока не торопиться.
Антон от этого понимания даже холодок волной внутри себя ощутил – почему-то не под сердцем, а под желудком. Однако лицо врача выражало полную предрасположенность – Антон это ещё из своего дефицитного на дружбу детства усвоил – видно, когда человек определённо хочет сблизиться.
Да и аргументация железная – больничный-то надо открыть!
– У меня и переоденетесь… Тряпки от больных иногда остаются…
– В связи со смертью?..
– А хотя бы! – доктор так открыто, но без вызова, соглашался, что Малой проникся к нему ещё большей симпатией. – Что тут такого? Мы же не с мёртвых снимаем… Да даже если бы… Предрассудки всё это…
– Так человеческое сознание под пробку набито предрассудками!
– Э-э, нет, Антон! – доктор, наверное, впервые назвал его по имени. Но даже если и не впервые, то произнёс имя первый раз не как лечащий врач. – Я ещё, может, соглашусь, что они вбиваются в голову сознательным путём, но там-то они становятся совершенно бессознательными.
– А вы уверены, что они вбиваются именно в голову?
Док остановился в ходьбе и рукой придержал инерцию Малого.
– Какой хороший вопрос! Сознайтесь: вы случайно задали? Или специально? Если второе, то вы потрясающе точный риторик… А если первое, то вы вообще – гений!
Антон готов был спорить на что угодно и с кем угодно – хоть с самим собой! – по поводу искренности восхищения в глазах… Чьих? Он – Томас… Петрович ещё пока… явно переставал быть для Малого только доктором и становился всё больше просто Томасом… И даже без Петровича!
– …Это ведь сродни рефлексу представлять мозг как некое скопище… хранилище… склад… кладовку, забитую вперемешку нужным и ненужным. Ненужное потому и не выбрасывается, что всё – вперемешку! Страшно, выбрасывая, случайно что-то нужное прихватить… А?! Как вам метафора?
Томас совершенно приободрился после бессонной ночи. Даже шаг убыстрил.
– Да и не метафора… И не сродни, а рефлекс и есть! Рефлексы… С совершенно точно заданной и ожидаемой реакцией на раздражение… Рекламы, к примеру… Любой пропаганды! Она что, именно в голове откладывается? Кто сказал? Так принято думать… В голове, дескать, самый большой сгусток нервов… Ну и что?!
Это было сказано уже на пути к машине, но так эмоционально и с остановкой – даже с дёрганьем за рукав Антона – что становилось ясно: доктора постигло озарение, и он остановился бы под его воздействием даже будучи в полёте.
– А у собак сгусток нервов поменьше… Но они тоже реагируют и выполняют условные рефлексы. А у птиц – ещё меньше! У рептилий… Насекомых… То есть мозги-то как аппарат мысли и не нужны!..
– Да, но с другой стороны, для того, чтоб хотя бы запомнить все эти регламенты, нужна память. А что есть память, как не функция именно мозга? Кроме того, большой объём памяти, заполненной отдельными битами информации, требует, во-первых, упорядочивания, чтобы можно было найти нужный бит, когда потребуется, и, во-вторых, умения мыслить, то есть работать мозгом, чтобы складывать нужные биты один с другим и выводить их в требуемую общую картину.
– Да не нужна им и память тоже! – воскликнул со злобой доктор. – Секретари, референты и помощники им нужны, чтобы в нормативных дебрях рыться, где всё расписано. В действительности всеми процессами эта "пехота" управляет. Как состроит мозаику из нормативов, так дело и пойдёт.
– Точно! – обрадовался Антон. – Поэтому всё и получается через жопу! Сплошной примитив. Ведь гармония симфонии сложнее и интереснее попсы. Но интереснее она только для того, кто способен эту гармонию воспринять, то есть для того, кто способен мыслить на таком же, как сама симфония, сложном уровне. А у нас всё пытаются упростить – не себя поднять до степени сложности мира, а мир опустить до уровня своей глупости. И так в любой области человеческого знания!
– Знания – да! Но заговорив об искусстве (симфония – суть искусство), надо бы говорить о чувствах, то есть не о рациональном, а об иррациональном начале в человеке…
– А это неважно! – Антон понимал, что доктор не возражает, а наоборот, подстёгивает его убеждённость. – Не надо отделять одно от другого. Человек-то, пусть даже абстрактный, один – с обоими своими началами. Вот и надо говорить о нём – о конкретном человеке!
Малой даже плечи расправил и, как будто, стал выше. Томас улыбнулся:
– Так человек у нас абстрактный или конкретный?
– Общая теория выводится из и для абстрактного человека. А применяется для исследования конкретного Ивана Петровича Сидорова. Всё законно – всё по правилам… Должна же быть какая-то общая система… координат или периодическая – как угодно называйте… с базовым нулём, чтоб из него и исходить. Я бы назвал это сравнительной системой… Но система обязана быть! Иначе хаос.
– Согласен, – доктор снова активно задумался. – Но проблема в том и заключается, что за система образуется в мозгу человека – своя (как результат собственной мыслительной работы) или привнесённая (навязанная извне мозга этого человека). Навязанную-то, выстроенную уже кем-то, воспринимать легче, чем свою самостоятельно выстраивать, даже если посторонняя навязана не с благими намерениями. Думать всегда трудно. Особенно поначалу.
– Да, безусловно! Вот и имеем, что за огромное число людей – потенциальных личностей – думает всего одна, взявшая на себя функцию пастуха. Ну, или пастыря, как его необидно для себя любит называть паства, являющаяся, по сути, тем же стадом абсолютных и абстрактных в своей массе скотов в человеческом обличии.
– Как вы их приложили… – доктор не стеснялся своего восхищения.
– А чего церемониться-то?! Оно же, стадо, невольно передоверяя свою, доверенную богом, функцию мозга другому – единственному лицу, награждает его тем самым и невероятной по масштабу привилегией управления с выгодой для этого конкретного единственного лица. И рождает таким образом противоречие, выражающееся, в частности, в простой зависти. Дуализм ситуации: думать не хотим, не умеем и учиться уметь не собираемся, но ты – думающий – высовываться не смей. Будь, как все – как любой скот из общего стада!
– Точно! И для регулировки сбалансированности этой двойственности мало-мальски идеальная система людских взаимоотношений не найдена до сих пор.
– А идеальная – это когда управляющее лицо не может развивать своё личное благополучие, не развивая тем самым благополучия общего? Так? Такая система невозможна, ибо человек не идеален.
– Возможно… Что она невозможна, – скаламбурил доктор. – Но совершенствование, как бы то ни было, идёт всё-таки! Где эволюционно, а где и революционно…
– Это полное совершенство недостижимо. Но и совершенствование, использующее одну и ту же изначальную базовую систему, бесконечным быть не может. Любая система имеет свои функциональные пределы.
– Вы полагаете, что мы их в нашей системе жизнеустройства уже достигли?
– Похоже на то… Слишком очевидной и массовой становится деградация. Я имею в виду отсутствие мозга.
И чтобы немного взбодриться и мысленно сплясать на этой вершине пессимизма, Антон добавил с ухмылкой:
– Помнится, в начале разговора, вы это прогрессом назвали.
– Да-да… Вот для разного рода "пастырей", с их точки зрения сохранения стабильности привилегий, – это, конечно же, прогресс. Но с точки зрения чистой науки как субъекта истинного прогресса – это не то что деградация, это вообще нонсенс! Человек без мозга – не человек!!!
И тут он перешёл на конспиративный, впрочем, громкий и горячий, шёпот, которым, не в силах сдержаться, выкладывают первому встречному вселенскую тайну-сенсацию – опровержение всех догм:
– Слушайте, Антон… Так наши с вами безмозглые, выходит, ничем от насекомых не отличаются! Даже – от простейших одноклеточных!!! Те ведь тоже жрут, спят, размножаются… И всё! Что ж они – тоже люди?!
В его глазах уже горело безумие, которое он словно бы пытался затушить вспененной влагой, блестевшей на губах.
– Успокойтесь, вам же машину вести…
Не сказал Антон, а заявил, пытаясь снять горячку, но голос его, заражённый возбуждением, дрогнул-таки.
Однако помог.
– Да… Да, вы правы. Поехали.
Док довольно спокойно вырулил с парковки, выехал на улицу, но забираться в левый ряд не стал, а остался в правом – неспешном. Успокоился.
– Кстати, об отличиях… Я убеждён, что должны быть внешние отличия.
– Вы о чём?
Доктор снова начал горячиться.
– Послушай, Антон! Чё мы с тобой, как на рауте? Давай на "ты" уже… А? Давай… – те?
Малой глянул на него – абсолютно открытый взгляд, правда, не на Антона, а на дорогу – на Антоне мелькали только фрагменты взгляда – но и на дорогу он смотрел тоже честно – ехали хоть и медленно, но хлопотно, машин много. Естественный ответ на дружелюбие:
– Давай… – те!
И вот взгляды на секунду встретились. Оба расхохотались и хлопнулись ладонями.
– О чём речь, спрашиваешь? О том, что у безмозглых обязаны быть внешние отличия от нормальных людей. Слишком серьёзный изъян, чтобы никак не проявиться.
– А с чего вы взяли… ты взял, что это изъян? Мозг, да ещё самостоятельно работающий – это ненужная в устоявшемся мироустройстве вещь. Рудимент. Как копчик или аппендикс.
– То есть, ты хочешь сказать, что это именно они как раз более прогрессивны?
– Можно сказать и так… При существующей заданности, когда тебя с детства регламентируют, самостоятельно думать и придумывать стало незачем… Вот тебе и эволюция…
Антон, когда озвучил эту вполне логичную вещь, сам осёкся, испугавшись её простоты и очевидности.
– И именно поэтому в наше время наблюдается такой напряг с гениями…
Это док вложил ещё один кирпичик в стену отчуждения безмозглых. И Малому это понравилось – он продолжил с поправкой на "вновь открывшиеся обстоятельства дела":
– Кстати… Природа гениальности ведь так до сих пор и неясна. Чего только ни делали: и мёртвые головы вскрывали, как консервные банки; и мозги умерших гениев на дольки резали – рассматривали в микроскоп; и взвешивали целиком; и сравнивали – ничего не ясно. Одно известно – от веса уж точно не зависит…
– И от наличия…
– Что?
– Я говорю: почему бы не предположить, что и от наличия тоже?
– Да ну?! – Антон изумился до бледности.
– А что? – док продолжал провоцировать. – В могиле Гоголя при перезахоронении его головы не оказалось… Почему бы не допустить, что её… изъяли, скажем так, чтобы не обнаруживать отсутствия в ней мозга?
– Да ну?!!! – снова повторил Малой с ещё более яркой интонацией. – Кто такой коварный-то? Заговор, типа? Бросьте. Это всё обычные колдовские штуки! Всем известно, что Гоголь был мистик… Да и как, простите, без мозгов такую литературу создать?! Абстрактно он мыслил очень ярко!
– Ярко, ярко… Но есть свидетельства очевидцев, рассказывавших, что Гоголь, когда работал, был в состоянии транса – не здесь на Земле, не среди людей, не в общей – их, людской – реальности, а в своей какой-то! До того, как встать за свою конторку, он в транс входил или уже в процессе работы – неизвестно. Но "тащило" его по полной программе!
– На подобных фактах основывается теория, что мозг не рождает мысли… Вернее, не мозг их рождает.
– Да?! А кто… Или что?
– А они уже есть…
– Как это?
– Да так же примерно, как это в теории может быть со временем – оно просто есть, а мы все в нём движемся… Причём, заметьте, в одном направлении. Но если в одном можно, грубо говоря, туда, значит должно быть можно и обратно! Мы просто ещё не знаем, как… Так и с мыслями – они уже есть. В информационном поле – типа, "мысли в воздухе витают"… У высшего разума… В россыпях господа бога… Называйте это скопище, как хотите! Они есть, эти биты информации, и они общедоступны. А мозг каждого конкретного человека – это своего рода антенна, которая их и улавливает. Всё зависит от настройки антенны: один ловит симфонию, другой – попсу; один – теорию относительности, другой – карточную аферу. Гоголь, наверное, особым способом настраивал свою "антенну", чтобы точно ловить нужное ему.
– Наверное, наверное… Красивая теория… Но и она не объясняет природу гениальности…
– Но зато она объясняет, вернее, подтверждает материальную природу мысли… Ну, или по крайней мере, её волновую природу.
– Да… Пожалуй… Приехали.
Медсестра на посту:
– А к вам посетитель! Ждёт… Я сказала, что вы уже едете…
При этом она излучала такое счастье, словно посетитель – к ней! И не просто посетитель, а принц! И не просто в гости зашёл, а замуж зовёт! Интересно…
Ну, не совсем принц, но почти – Кира. С полным пакетом гостинцев и виновато-рассеянным выражением лица.
Антон от неожиданности – он в процессе формирования новой дружбы в серьёзных разговорах и думать о нём забыл – тоже слегка растерялся, возвращаясь в прошлое, но, наконец, и обрадовался.
– Ну и отлично! – доктор подытожил встречную мизансцену. – С ним и уедешь. Вы нас… э-э… Кирилл, да, спасибо, подождите ещё пару минут. С вашим другом всё не так плохо, как вы думали, судя по пакету. Праздновать сбережённую жизнь товарища и проводить разбор полётов будете уже не здесь…
Видно было, как виноватое беспокойство схлынуло с Кирилла, и он повторил в точности:
– Ну и отлично! Спускайся – я в машине…
Подхватил пакет, достал оттуда самый яркий апельсин и, очаровательно улыбаясь, подарил медсестре. Та, смущённо глядя на доктора, покраснела, но видя улыбку шефа, взяла. Кира подумал секунду и достал ещё и шоколадку. Ещё подумал и поцелуй ей всё же сделал воздушным, а не в руку и, тем более, не в щёчку.
Глава 13
Антон вкратце рассказал в машине Кире историю своего геройства, уже и так тому известную после звонка жены подруге Светке. Однако Кира сам для себя неожиданно – сказывалась то ли постбанкетная похмельная стыдливость, то ли неудобство за своё всегдашнее благополучие, а скорее, и то и другое – заявил:
– И что, Светка тебя не навестила? Вот крыса!
Антон, вспомнивший о некой Светке только в процессе своего рассказа, резонно возразил:
– Как она навестит-то? У неё и телефона моего нет… У нас не было сцены прощания с продолжением… Не успели.
Тем и ограничились. Кирилл теперь тем более уже не стал рассказывать, что Светка, по словам его жены, впечатлилась Антоном и собиралась его навестить, повод-то – ранение – вполне приличный для порядочной женщины. Может даже сегодня бы и пожаловала с визитом милосердия… Но как теперь сказать-то?! После вопроса-недоумения и, тем более, "крысы"? Киряша даже выругался на себя мысленно за своё наигранное участие (не дай бог, Антон "раскусил"!), целью которого было очевидное мелочное самовыпячивание, поблагодарив друга в конце за то, что Светка ему по фигу.
Заехали по пути в магазин. Кира взял коньяк. Машину во дворе у дома Антона припарковал так, чтобы уже не брать её сегодня – мол, "пить будем много и душевно". И вообще, во всём его поведении Антон улавливал какую-то вину. Поначалу это трогало. Но когда Кира участливо стал пытаться облегчить "раненому" заботу о закуске, то не выдержал постигшего раздражения:
– Что случилось? Чё ты суетишься? Как будто Родину случайно предал… Сядь! Я не инвалид.
Киряша натужно ухмыльнулся. Сначала чокнулись за благополучный исход. Следом почти сразу – за здоровье. Ну и пошло… Бульканье, чавканье… Разговоры… Сигарета, зажигалка… Всё – как обычно, вроде…
Но Антон так и остался с тем же раздражением, которое всё труднее удерживалось в жёстком волевом плену, растворявшемся этиловым спиртом.
И вот оно… Случилось! То, к чему, как оказалось, всё и шло – мысли, ощущения, эмоции…
В очередной раз возвратившись из туалета, Кира вдруг поменял лицо на пятно. Бледное, невыразительное, бессмысленное. На нём были точки – глаза, шевелящаяся дырка – рот, отростки по бокам – уши… Но это было пятно, а не лицо! Такое же, как там – в горздраве утром – пятнадцать пятен.
Антон даже головой потряс – не помогло. Сходил умылся, утёрся, глянул, вернувшись – пятно. Впрочем, против света смотрел… Щёлкнул выключателем, но искусственный свет не пересилил естественный. Пришлось убеждать себя, что это алкоголь, смешавшийся с наркозными последствиями. Задумавшись и выстраивая в пьянеющей голове эту единственную версию-объяснение, очнулся только когда тоже пьяный Кира в паническом испуге уже всей пятернёй больно хватал его мясистую кожу на запястье:
– Антон! Антон! Тоха!!! Что с тобой? Очнись!
Малой встряхнулся, поболтал губами, как верблюд. Увидел то, что хотел – лицо, слава богу:
– Всё нормально… Нормалёк… Нагрузило чё-то…
– Отъехал-то куда? Так смотришь… Странно… Страшно даже. Глаза – стеклянные!
И сразу же пьяно шутя – Кира бывает молодцом:
– Остекленел, что ли?!
И обоюдный пьяный… не хохот, конечно, а прерывистый шип и сип из открытых ртов. Но по паре раз всё же хохотнули – разрядились.
Ещё что-то пили из Антонова запаса… Ещё что-то ели из холодильника… Что-то говорили… Курили… Спорили о чём-то…
Детали рассосались и слились в унитаз. Антон не помнил, как и чем всё закончилось. Как Кира вызвал такси. Как ушёл, оставив дверь открытой настежь. Кто и когда её закрыл… Может сосед, зайдя в открытую и увидев пьяного участкового, диагонально валявшегося на разложенном диване…