Маша растерялась. В ее жизненные планы совершенно не входило терять еще один год впустую, но спорить с Юрием Федоровичем тоже не хотелось, рекомендация напрямую зависела от него.
– Наверное, – чуть слышно ответила она.
– – Ну и отлично! Куда тебе торопиться? Поработай, руку, так сказать, набей. А на будущий год спокойно поступишь. Договорились?
– Юрий Федорович, я уже отправила заявление, – попыталась возразить Маша, – ходила на курсы. Какой смысл терять целый год?
– Заявление – это чепуха, курсы даром тоже не пропадут. А год ты не потеряешь. Поверь, я тебе только добра желаю. Ты мне еще спасибо скажешь.
– Пожалуйста, дайте рекомендацию, я вас очень прошу.
Юрий Федорович насупился и тяжело выдохнул:
– Н-да… Хорошо. Дам. Но…
Он вылез из-за стола и подсел к Маше. Кислый пивной выхлоп, сопровождающий его персону, не смогла бы заглушить самая мощная жевательная резинка, даже с голубыми кристаллами "Про зет". Халат едва сходился на выпирающем животе, и казалось, что пуговицы вот-вот лопнут и разлетятся по углам. Юрий Федорович положил руку на спинку Машиного стула и, нагнувшись к ее уху, прошептал:
– Ты понимаешь, я человек одинокий, в чем-то даже несчастный. Ты вот во мне начальника видишь, не больше… А любой начальник прежде всего человек, он душу имеет. Ты спасибо скажешь и забудешь, а мне знаешь как обидно?
– Вам нужны деньги, Юрий Федорович? – Маша, кажется, уловила направление мыслей шефа.
– Деньги мне не нужны, – он буравил Машу своими маленькими глазками, – может, мы проведем вечерок-другой вместе? К примеру, у меня дома. Тебе понравится. Там и рекомендацию напишем. Самую лучшую.
Машу чуть не вытошнило. Она поднялась со стула. Юрий Федорович продолжал мило улыбаться, словно эдакий игривый гномик, подсматривающий за Белоснежкой, принимающей душ.
– Хозяин – барин, Машенька. Но ничего не бывает просто так. Разве я не прав? Ты хочешь учиться, я хочу… Не делай такие глазки. Все останется сугубо… Не хочешь в квартире, можно отдохнуть в сауне. У меня есть отличная сауна на примете. Люкс, пальчики оближешь.
Юрий Федорович прихватил толстыми волосатыми пальцами Машину ладонь.
– Спасибо, я не переношу жару, – Маша брезгливо отдернула руку. "Мир беспредела" выпал из сумки на пол. – И я не люблю ходить в гости к незнакомым людям!
Едва сдерживая себя от нахлынувшей ярости, она шагнула к дверям.
– И напрасно, – не вставая с места, сухо ответил главврач.
В коридоре Маша столкнулась с Ленкой.
– Ты чего сегодня здесь?
– За рекомендацией приезжала для института, – Маша чуть не рыдала.
– К жабе, что ли?
– Да.
– Дал?
– В гости зовет… Мерзавец похотливый.
– А-а-а, – без удивления в голосе усмехнулась Ленка, – он всех зовет, только повод дай. Озабоченный.
– Мне от этого не легче.
– Ты что, плачешь? Господи, нашла из-за чего убиваться. Прокатись, трахнись, делов-то. Как маленькая. Потерпишь пять минут. Резинку только купи, чтоб не залететь.
– Лен, ты серьезно?
– Странная ты какая-то, Машка. Нынче даром только помереть можно. И то еще… Тебе нужна бумажка или нет?
– Я что, проститутка, по-твоему?
– Почему? Ты не путай сардельку с пальцем. Не ты ж ему предложила? Так что не терзайся. Ну, есть еще вариант. Можно братву на него наслать. У тебя есть бандюги знакомые?
– Нет у меня никаких бандюгов, – она присела на подоконник.
– Зря. Бандюгов надо иметь знакомых, без них сейчас никуда. Время такое. Я могу с одним поговорить, если хочешь. Когда тебе рекомендация эта нужна?
– Не позже чем через полтора месяца. Но лучше раньше.
– Времени – вагон. Ну что, поговорить с пацаном? Он жабе конец оторвет и отсосать заставит, если жаба бумажку тебе не нарисует.
– Спасибо, Лен. Обойдусь.
– Зря… Жаба видит, что за тебя вступиться некому, вот и борзеет. Я его хорошо знаю. Хрена с два он тебе мандат выдаст, пока своего не получит. Так что либо давай, либо сопли глотай…
За потерянным журналом Маша возвращаться не стала.
***
Он открыл глаза.
Словно и не открывал. Черная пустота. Сплошная тьма без единого просвета. И кромешная, оглушающая тишина, какая бывает в запаянном цинковом гробу, опущенном в землю на трехметровую глубину. Или в каюте затонувшего корабля.
Еще была боль. Раскиданная по всему телу. Тупая и вязкая. Он не мог понять, где ее источник… Но боль – это хорошо. Значит, он жив.
…Первую собаку он ударил точно в голову, клинок лопаты вонзился в череп промеж коротких, подрезанных ушей. Собака устояла и, чуть присев, попятилась назад, издавая предсмертный, захлебывающийся вой. Кровь из раны брызнула с напором воды, прорвавшей старую батарею парового отопления. Он смахнул горячие брызги с лица и рванул лопату на себя, но, увы, она намертво засела в голове девяностокилограммового чудища, которое уже билось в предсмертной агонии. Древко, мокрое от крови, выскользнуло из рук, он остался безоружным перед вторым псом, еще более страшным и обезумевшим… Он и сам уже ничего не соображал, ярость помутила рассудок, превратив человека в бешеного зверя. Но, даже находясь в этом состоянии, он понимал, что без оружия ему ничего не светит. Надо вернуть лопату. Вернуть любой ценой… Он сорвал с себя старенький свитер и отшвырнул его в кусты. Это отвлекло пса на долю секунды. Прыжок… Он схватил лопату и, раскачав, вырвал из мохнатой головы уже сдохшего зверя. Второй пес оказался проворнее и хитрее. Не бросился к горлу жертвы, а, коротко разбежавшись, прыгнул и впился в ногу.
Слепящая боль пронзила бедро, человечья кровь смешалась с собачьей… Если у животного гепатит или бешенство, сливай воду, прививку здесь сделать негде… Он понял, что проиграл. Пес не разомкнет челюсти даже мертвым. Со стороны леса раздались выстрелы. В сотне метров от поля боя или немного дальше. Как обидно, что он не сумел… Не сумел… Господи, помоги умереть без мучений. Не-е-е-е-т!!!..
Резкий взмах, рубящий удар остро отточенного клинка. Удар всей его жизни, всего его духа… С криком несчастного, летящего в пропасть… Хрясъ!!!
Падая, он напоролся на острый пенек, торчащий из земли, но даже не почувствовал этого… На бедре, словно гигантский нарост на стволе березы, висела черная собачья голова. Туша зверя билась в конвульсиях, поливая траву пульсирующей, дымящейся кровью. Неожиданная удача придала сил. Он вскочил на ноги, хромая, бросился к реке, сжимая зубы при каждом очередном шаге. Пес, даже мертвый, служил своему хозяину, до конца выполняя долг – челюсти, словно тиски, сжимали плоть…
Бежать было недалеко. Прежде чем зайти в воду, он попробовал оторвать собачью голову. Бесполезно… Раздался еще один выстрел, пуля раскидала камушки в метре от ног. Он воткнул лопату за ремень и, присев, нырнул в набежавшую волну. Холодная вода чуть взбодрила его и притупила боль. До противоположного спасительного берега сотня метров, не больше, река в этом месте чуть сужалась. Он надеялся осилить расстояние минут за десять. Но, увы, не принял в расчет висящую на бедре собачью голову, большую потерю крови, страшную усталость и быстрое течение реки. Силы покидали его со скоростью таяния льда, помещенного в раскаленную духовку, а берег словно замер на фотографии. Он уже не чувствовал ног, едва поднимал тяжелые руки, хватал жадным ртом воздух, перемешанный с вонючей речной водой. Над ним чернело звездное небо, и ему вдруг показалось, что он приближается к звездам. От этого стало удивительно спокойно, даже легко, как бывает после неистовой ночи любви. Он закрыл глаза и прекратил сопротивление, отдавая свое израненное тело в объятия шумящей реки…
В тот самый миг, когда последние осколки сознания покидали его, ступни коснулись илистого дна… Больше он не помнил ничего.
Сейчас ему было тепло. Он попробовал поднять руку, это удалось, хотя и с трудом. Рука тут же упала, словно налитая свинцом…
Где-то сзади, за головой он различил шорох, оттуда же заструился слабый, мерцающий свет, скорей всего свечи. Внезапно холодная сталь разжала ему зубы, и рот наполнился чем-то вязким и кислым. Йогурт. Да, точно – йогурт. Он хотел уже проглотить его, но вдруг вспомнил, что не все йогурты одинаково полезны… Кто-то когда-то говорил об этом. Он задержал дыхание и с силой выплюнул белую массу себе на грудь.
– Глупенький… Это волшебный йогурт. "Данон". В нем только натуральные компоненты, улучшающие пищеварение. Тебе надо подкрепиться. Ты очень ослаб.
Голос был мягким и глубоким. От него веяло удивительным теплом и уютом. Такой голос не мог принадлежать врагу. Он повернул шею. В метре от него, на табурете лежала зловонная собачья голова с разверзнутой пастью и выпученными мертвыми глазами.
– Ой, извини, не успела убрать, – мелькнула тень, и голова пропала.
Его лба коснулась теплая ладонь. Запахло хорошим кофе, кажется, "Нескафе Голд".
– Кто ты? – прошептал он.
– Ангелина. А ты Бригадир, верно? Я узнала тебя по лопате. Ты мстишь за внучку. О тебе пишут все газеты. Ты такой молодец, я бы так никогда не смогла.
– Да, я Бригадир…
***
В восемь утра по шоссе, ведущему в город, с крейсерской скоростью двести километров в час катил черный "ровер" (НЕ РЕКЛАМА!), разрезая стену дождя тупым хромированным носом. На борту лимузина помимо водителя находились новоблудский мини-олигарх Геннадий Лазаревский, развалившийся на переднем сиденье, и пара преданных телохранителей от "Пилара". Секьюрити отличались не только отменной физической выправкой и профессиональными навыками, но и врожденной немногословностью, что было особенно симпатично. Парочка обходилась языком жестов, словно дикие индейцы из далекой Аризоны. Лазаревский всегда брал только их на мероприятия, не подлежащие, по разным причинам, огласке. Если же, к примеру, кто-то по злому умыслу либо по неосмотрительности интересовался у них, где провел вечерок господин олигарх, то тут же получал в табло без малейшего промедления.
Сейчас Геннадий Петрович возвращался как раз с такого пикантного мероприятия, поэтому привычного эскорта сопровождения за "ровером" не следовало. Мероприятие, именуемое в простонародье "блядками", завершилось час назад в одной из его загородных резиденций. В добрые старые времена Лазаревский не утомлял себя подобной конспирацией, но теперь он именовался олигархом и действовал осмотрительно: любое пренебрежение нормами общественной морали могло ударить серпом по имиджу. Примеров хоть отбавляй. К тому же он состоял в законном браке и, как любящий муж, не хотел огорчать милую супругу. Отказаться от подобных мероприятий он не желал, они вошли в полезную привычку и позволяли снять нервное напряжение. Кроме сидящих сейчас в машине лиц, никто не знал об этой маленькой слабости олигарха. Девчонкам, которых привозили с завязанными глазами, под страхом смерти запрещали снимать повязки даже в процессе непосредственного соития и прочих удовольствий порнографического характера. Едва рассвело, девчонок отвезли назад в город, .затем охрана вернулась за самим Геннадием Петровичем, чтобы доставить его в привычную среду обитания. В принципе. Лазаревский мог никому не объяснять, куда и для чего он направляется, но опять-таки, с целью избежать грязных сплетен, накануне предупредил своего зама, что едет на деловую встречу особливой важности. "Возникла серьезная интрига, требующая моего срочного и непосредственного вмешательства. В общем, качу на стрелку. Буду утром. Трубку отключу, не звони".
Олигарх приоткрыл глаза и посмотрел в боковое окно лимузина. За тонированным стеклом мелькал бесконечный лес, местами разрываемый гранитными склонами. Легкий туман стелился вдоль трассы. Тучи затянули небо до горизонта, и ливень, скорей всего, не прекратится до вечера. Впрочем, Лазаревского это волновало меньше всего, погода не влияла ни на курс доллара, ни на кредитную политику, ни на отношения с противниками и врагами. Хотя, если бы Кренделя шандарахнуло вдруг молнией, Геннадий Петрович изменил свою точку зрения. Интересно, почему Алексей Максимович никак не отреагировал на газетную статью? Это не в его правилах. Прислал к Ковалю какого-то чурку, и все. Чувствует, что расклад сил нынче другой, что наездами сопливыми да стрелками понтовыми уже не ответишь? Или замышляет чего, сволочь хитрая? Надо быть наготове. Крендель хоть и сменил "Адидас" на "Версаче" (ТО И ДРУГОЕ НЕ РЕКЛАМА!), хоть и гундосит правильные речи по телеку, а как был отмороженным, так и остался, губошлеп.
Лазаревский бросил взгляд на часы. Он опаздывал. В девять приедут господа партнеры из столицы, а он еще хочет заскочить домой, переодеться в другой костюм. (Эх, классно вторая девчонка работала, как ее, Жанна, что ли?..)
– Прибавь, – приказал он водителю, напряженно всматривающемуся в заливаемое водой лобовое стекло.
– На пределе идем, Геннадий Петрович, две соточки.
Лазаревский обожал лихую езду, он жил в таком же ритме, заставляя всех подстраиваться под него.
– Машина двести двадцать выжимает, прибавь, говорю.
(В следующий раз ее снова надо подтянуть, хороша…)
Водитель, в прошлом призер шоссейно-кольцевых гонок, утопил педаль акселератора до отказа. Впереди, метрах в ста, показался последний поворот, сразу за которым мост через Блуду – и город. Обычно за поворотом прятались в кустах гаишники, называвшие трассу "Дорогой жизни" – она в прямом смысле кормила строгих инспекторов. Но в такой дождь вряд ли они дежурили на боевом посту. Машин на трассе почти не было, лишь редкие грузовики медленно ползли навстречу. Гонщик по спортивной привычке шел прямо по осевой линии, уходя с нее только на крутых поворотах. Последний вираж крутизной не отличался, и можно преодолеть его по центру шоссе. Водитель сбросил скорость, плавно повернул руль и тут же снова добавил газа, увеличивая силу сцепления колеса с дорогой. Он отлично знал этот участок и мог проехать по нему с завязанными глазами.
Но знание и опыт не могут повлиять на подарки судьбы в виде какой-нибудь консервной банки под названием "Москвич-412" (НЕ РЕКЛАМА!), ведомой персональным пенсионером всесоюзного значения. И хоть тащился он на пердячем пару, выжимая всего километров сорок в час, но слишком уж близко от осевой линии. Да и вынырнул из водяной завесы как-то неожиданно, точно айсберг перед "Титаником". А при таком раскладе все равно, что "Москвич", что броненосец "Потемкин", зацепишь – даже боли не успеешь почувствовать…
"Ровер" вильнул носом, уходя вправо. В обычных условиях ничего страшного, даже при такой скорости. Но сейчас трасса кипела от дождевых потоков, делавших ее скользкой, как лед. Иномарку повело и едва не выбросило на обочину, но водитель сумел удержать машину на асфальте. Однако в силу этого она оказалась на встречной полосе, по которой бодро шел груженный песком "КамАЗ", не боящийся грязи. (НЕ РЕКЛАМА!) Водитель "ровера" вновь крутанул руль, другого выхода просто не оставалось. В итоге на мост машина Лазаревского выскочила задницей, потеряла управление и по спиральной траектории полетела к ограждению. "КамАЗ" не остановился, его водитель, убедившись, что столкновения не произошло, с чистой совестью помчался дальше.
"Ровер", прочертив колесами на асфальте прощальный иероглиф, словно паутину, порвал металлическую преграду и с сорокаметровой высоты рухнул в темные воды Блуды. Последнее, что увидел в своей жизни Геннадий Петрович Лазаревский, был кусочек затянутого тучами неба, мелькнувший в тот момент, когда машина ударилась о поверхность реки. А последнее, что он сказал, вернее, проорал, относилось к ненормативной лексике и переводилось на светский язык как "изнасилованный конь"…
Остановился "ровер" через двадцать метров, опустившись на дно реки. Спустя пару минут возле разорванного ограждения притормозила первая машина, хозяин которой заподозрил неладное…
ГЛАВА 4
– Ты думай, с кем базаришь! Ты с депутатом базаришь, понял?!! – Алексей Максимович не выдержал напряжения телефонного разговора и сорвался на крик. Еще бы, всякий недодавленный прыщ будет ему. Кренделю, предъявы делать! Да еще таким тоном!
– Так вот я тебе как депутат скажу – еще раз позвонишь, полетишь в Блуду следом за хозяином! Сявка!
Алексей Максимович шарахнул трубкой по аппарату и перевел дух.
– Кто это? – спокойно спросил сидящий перед столом шефа Камаев.
– Пристебай Лазаря. Который в очках черных все время ходит, как слепой. Про понятия мне грузить начал. Прикинь, мне, депутату городского собрания! Мол, за Лазаря ответить придется. Очленели, совсем очленели!
– Вы напрасно ему нагрубили. Теперь могут быть проблемы.
– С какой стати? Лазарь гнида, но я его не мочил! Я ему, козлу, на могилу венок из баксов заслал!
– Он бы вам тоже заслал, – эстонец стряхнул пепел, – мы им намекали, что подлянку с газетой просто так не оставим.
– Да, но статью заказал Бетон, ты ж сам кричал! – Крендель вылез из-за стола и подошел к огромному глобусу, украшавшему интерьер кабинета. Откинув северное полушарие, он извлек из недр Земли бутылку "Камю". (НЕ РЕКЛАМА!)
– Конечно, но люди Лазаря могут об этом не знать.
Крендель, как уже упоминалось, не употреблял в рабочее время, но сейчас пошел против совести. Спирт, в отличие от чая, действительно поднимал настроение. Буров скрутил пробку, плеснул коньяка в чайный стакан и залпом хлопнул.
– Все равно, я не обязан оправдываться ни перед органами, ни тем более перед всякими сраными подтирками! Со мной этот юмор не пройдет.
– Придется… Не знаю, как в органах, но у Лазаря щелкоперы отмороженные, особенно в "Пиларе". Не постесняются средь белого дня из подствольника шмальнуть.
– Что ж мне, теперь из бункера не выходить? Или из города свалить? А как народ без меня? Избиратели?
Крендель швырнул бутылку внутрь глобуса и вернул северное полушарие на прежнее место.
– Если захотят, то и с бункером взорвут – продолжил Алик, – я о том, что не стоит горячиться. Они сейчас за каждое слово цепляются. Зачем вы пригрозили Слепому, что он полетит в Блуду следом за Лазарем?
– Сам нарвался! Меньше пальцы ломать надо, я ему не лошок ушастый! Сначала пусть в своем стойле разберутся, а потом уж сюда звонят! Ты, кстати, выяснил, что там стряслось?
– На мосту-то? Похоже, Бетона работа. Да не похоже – чисто его, – эстонец затушил окурок о подметку.
– Выкладывай, выкладывай, – недовольно поторопил Крендель.
– Прежде всего, способ, – с рассудительностью Штирлица начал Камаев, – я пошмонал в ментовских и комитетских архивах, посидел в публичке. Надыбал несколько похожих ликвидации.
– То есть?
– Катастрофы, где гибли уважаемые люди. Так вот, почти в каждом случае погибшие так или иначе стояли на пути спецслужб…
Ни в какой публичке эстонец, разумеется, не сидел, он и читал-то через пень-колоду, но шефу нравились ссылки на авторитетные заведения.