- На кой черт мне было это нужно?
- Чтобы соседи думали, что вы в своей комнате, в то время как вы были далеко от дома. Итак, факт номер три: споив Моньо, вы незаметно выпрыгнули в окно и отправились по своим делам.
- Неправда!
Восклицание звучит резко. Глаза Спаса пронзают меня, словно говорят: тут я не отступлю, хоть убей!
- Вас видел сосед с верхнего этажа, Влаев, - говорю я спокойно.
- Возможно, это было в другой вечер.
- Значит, вы часто пользуетесь окном как дверью?
- И что из этого?
- Ничего особенного. Но почему? Плохо закрывается дверь или?..
- Плохо закрывается рот у нашей старухи: "Куда идешь? Зачем идешь?" И так далее. Не люблю я эти расспросы. И потом - привычка с детства.
- А, детские шалости! А в убийства тоже играли?
- К чему такие намеки?
- А почему вы лжете?
- Докажите!
- А верхний сосед?
- Тоже мне доказательство! Да он терпеть меня не может и готов наговорить что угодно!
- Почему же он вас не терпит?
- Да потому, что мы мешаем ему спать.
- Хорошо. Оставим музыку и вернемся к спорту. Значит, вы умеете прыгать, влезать в окна, взбираться на балконы…
- В нашем доме балкона нет.
- У вас - да. Но в другом месте он есть. Спас хочет что-то возразить, но сдерживается.
- Итак, сделаем некоторые выводы. Вы уличены во лжи, и ваше алиби рухнуло окончательно. Остается ответить на вопрос: выпрыгнув из окна около двенадцати, куда вы пошли и что делали?
- Для меня такого вопроса не существует, - медленно отвечает Спас, снова вперив в меня свой наглый взгляд. - Я ни на минуту не отлучался из своей квартиры.
- Это все, что вы можете сказать?
- Я повторяю: для меня этого вопроса вообще не существует.
- Как угодно! Только имейте в виду, что упорство не всегда бывает ценным качеством. В вашем изложении оно крайне опасно. Опасно до такой степени, что вызывает необходимость немедленно задержать вас.
При этой фразе многие начинают говорить правду, но Спас стоит на своем.
В продолжение многих лет мне приходилось видеть разных людей, которые отрицали вину с изумлением или негодованием, повторяли одну и ту же фразу или пытались защищаться любыми доводами. У лжи, как и у правды, может быть разная интонация. Но, имея опыт, можно все-таки разобраться, когда человек, сидящий перед тобой, лжет, хотя и смотрит невинными глазами младенца. Труднее установить, с какой целью этот человек увертывается, ибо не всякий обманщик убивал или был соучастником убийства.
- Вообще-то вас следует задержать, - говорю я. - Но я сделаю исключение и дам вам отсрочку. Подумайте и, если появится желание что-нибудь добавить, приходите. А пока вы свободны.
Спас оцепенело встает, словно не может прийти в себя от столь неожиданного оборота дела. Затем, не взглянув на меня, направляется к дверям медленной, неуверенной походкой. Да, палуба сильно качается под его ногами…
- Минутку! - останавливаю я Влаева в последний момент. - Чуть не забыл: что это за история с вашей неудавшейся поездкой в Югославию?
Спас медленно оборачивается. Опущенные губы выражают апатию и усталость.
- Спросите ваших людей. Они мне отказали в заграничном паспорте.
- К кому и зачем вы собирались ехать?
- Ни к кому и ни зачем. Просто посмотреть мир, как это делают тысячи.
- А где сейчас ваш отец?
- Понятия не имею. Наверное, где-то в Австрии.
- Вы пишете ему, он - вам?
- Я - ему?
На лице Влаева возникает такая неприязнь, что вопрос об отношениях между отцом и сыном становится лишним.
- А у вас есть желание с ним повидаться?
- Почему же нет! С удовольствием бы увидел, чтобы набить ему морду.
И поскольку вопросов больше нет, Спас толкает дверь и уходит.
Итак, разговоры с последними двумя "персонажами" из очерченного круга - Магдой и Спасом - до известной степени подкрепили мои подозрения. Магда Коева помогла мне узнать о существовании пачки стодолларовых банкнот, которые не были найдены в комнате Асенова. А тот факт, что Асенов имел привычку прятать бумажник под подушку, подтверждает одно из возможных объяснений всей сложной операции. Если деньги находились не в пиджаке, накинутом на стул около балкона, а рядом с Асеновым, убийце нужно было, чтобы он не просто уснул, а уснул навсегда. Возможен и другой вариант: вор счел необходимым отравить Асенова, ибо тот хорошо знал его и мог изобличить.
Эти подробности подкрепляют, но еще не доказывают мою версию. Как не доказывают ее и результаты допроса Влаева. Конечно, Влаев - одна из самых подозрительных фигур круга. Он уходил ночью и разыграл весь спектакль, чтобы прикрыть свое исчезновение и создать себе алиби. Но, во-первых, исчезновение Влаева не доказано. Показания одного соседа не могут быть уликой, роковой для Спаса. И если даже эти показания подтвердятся другими фактами, даже если сам Влаев признается, что из этого? От окна, из которого Спас привык прыгать, до комнаты на пятом этаже - большая дистанция, и не только в смысле метров, но и в смысле доказательств виновности Влаева…
Все эти детали, как и некоторые другие, были тщательно "просеяны" полковником и мной, когда я снова появился в кабинете шефа.
- Горизонт проясняется, - отмечает шеф. - Однако до цели еще далеко. А между тем эмигранты уже подняли шум. Ночью "Свободная Европа" передала комментарий.
- Быстро пронюхали!
- Было где пронюхать. Мы сообщили обо всем матери Асенова в Мюнхен.
- Естественно.
- Требуется максимально ускорить следствие. И чем быстрее ты справишься с заданием, тем быстрее смолкнут клеветники.
- Понимаю, - отвечаю я со вздохом и встаю.
- Что касается остального, действуй по своему плану, - заключает полковник и слегка улыбается, что на его языке означает: "Извини, что я жму на тебя, - на меня тоже жмут".
Вы можете подумать, что, я тут же пускаюсь по очерченному кругу, как разъяренный тигр по клетке. Ничего подобного. Сажусь за свой стол, хоть пошел уже пятый день расследования, беру телефонную трубку и продолжаю разговоры с коллегами из различных служб. Покончив с этим, раскрываю газеты.
Чтение газет занимает, у меня целый день.
Подобным образом проходит и следующий день. Я не вылезаю из кресла. Никаких событий, по крайней мере в моем круге. Зато хватает новостей, происходящих вне его. Еще две эмигрантские передачи с намеками на политическое убийство. В нашей печати тоже появляется краткое сообщение о том, что по делу Асенова ведется следствие, и это заставляет меня вновь обратиться к прессе.
За газетной строкой стоят люди, я в этом еще раз убеждаюсь, когда в моем кабинете появляются журналисты. Отсылаю их в соответствующие инстанции и только собираюсь набрать нужный мне номер, как приходит лейтенант и сообщает, что какая-то молодая женщина очень хочет меня видеть, но не желает назвать свое имя.
"Дора… Наконец-то", - думаю я и велю ее пропустить.
Однако осечка! Женщина, которая входит в кабинет, не имеет с Дорой ничего общего.
- От меня не отвертитесь! - угрожающе заявляет она, приближаясь к моему столу. - Я из газеты! - Она сообщает место своей работы. - Общественность имеет право знать правду, товарищ подполковник!
Откуда она знает, что меня повысили на одну звездочку?
- Если речь идет об общественности, это совсем другое дело, - поднимаю я обе руки. - Однако на данном этапе еще далеко не все ясно.
- В этих вещах я разбираюсь! Я хочу задать вам несколько самых скромных вопросов.
- Если скромных, то прошу.
- Кто, по-вашему, убийца?
- Тот, кто совершил это убийство.
- Вы не шутите!
- А я и не шучу. Говорю вам чистую правду.
- С какой целью совершено убийство?
- Чтобы помешать Асенову жить.
Она начинает было записывать, но останавливается на середине фразы.
- Скажите хотя бы, каким методом следствия вы пользуетесь.
- Простейшим: хожу от человека к человеку и задаю вопросы.
- От вас ничего не добьешься! А наша общественность имеет право знать правду.
- Узнает, не волнуйтесь.
- А что делать мне? Где добыть интересную информацию?
- Вы думаете, мне не нужна интересная информация?
Только уходит бойкая дама, как звонит телефон. Предчувствие меня не обмануло. Привет от Доры. Хотя и косвенный: только что видели ее на Орловом мосту вместе с Филипом. Нужно поговорить с Дорой с глазу на глаз и сегодня же.
В дверях опять появляется лейтенант.
- В проходной ждет Влаев.
- Пусть войдет.
Человек-бицепс входит как в воду опущенный. Я лишь приподнимаю голову и смотрю на него вопросительно. Влаев тяжело опускается на стул.
Он явно не знает, как начать, хотя, наверное, досконально все обдумал. Наверное, кто-то ему посоветовал разыграть роль раскаявшегося грешника., Грешник - да, но не верится, что раскаявшийся.
- Хочу поблагодарить вас, - наконец начинает он, - за то, что дали мне возможность поду мать. Я понял, что моя ложь, какой бы она ни казалась мне невинной… Понял, что эта ложь может помешать вашей работе, решил рассказать вам все, как было…
Он замолкает, ожидая, вероятно, что с моей стороны последует горячая похвала, но я молчу. Если наглость таких типов вызывает I досаду, то их лицемерная кротость просто отвратительна.
Аплодисментов не последовало, и Спас вынужден продолжать: - Вся история очень глупая… Короче, у меня есть девушка, не из нашей компании, знакомая по университету. Родители ее уехали. В квартире она одна. Мы договорились собраться у нее, она и ее друзья. И вот, как было условлено, я купил две бутылки ракии и зашел к ней. Но мы с ней поссорились… Влаев замолкает, чтобы перевести дух или оценить произведенный эффект. Но я сижу с тем же безразличным видом.
- Когда я немного выпью, на меня находит меланхолия. Я подумал, что поступил грубо, и вылез в окошко - мне захотелось увидеть эту девушку. Пошел к ней и пробыл там до глубокой ночи. Мне не хотелось вмешивать в эту историю мою знакомую, боялся, как бы не узнали ее родители…
Спас замолкает, теперь уже окончательно, продолжая упорно разглядывать свои руки.
- Ваш рассказ проясняет обстоятельства с покупкой ракии и исчезновением через окно, - замечаю я все так же равнодушно. - Но дело в том, что не всякое ваше объяснение соответствует истине. Надеюсь, в данном случае соответствует.
- Это сама правда! - произносит убежденно Спас.
- Тем лучше. Имя девушки?
- Это необходимо? - спрашивает он умоляюще.
- А как же?
- Антоанета Савова.
- Улица? Номер дома?
Со вздохом он сообщает и адрес.
Смотрю, как он из кожи лезет, чтобы казаться раскаявшимся, и думаю кое о чем, что, возможно, прямо не связано со следствием.
- Прошлый раз вы высказали неприязнь к своему отцу…
- Ненавижу его! И никогда этого не скрывал.
Голос Влаева обретает свойственную ему агрессивность.
- На чем основана эта ненависть?
- Как "на чем"? На том, что он оставил меня. Против этого возражать трудно. И все же я говорю:
- Может быть, у него были причины для отъезда?
- Причины всегда найдутся. Только у него самого был отец, а у меня нет. Отец воспитал его и оставил ему в Австрии большое наследство. Из этих денег могло бы и мне кое-что перепасть. Я бы не жил с этой истеричной женщиной, моей матерью. Да она истеричкой-то стала из-за его подлости!
- А как исчез ваш отец?
- Ему разрешили поехать за наследством, а вернуться он забыл… Мне тогда было десять лет…
- Вы считаете, что он вам испортил жизнь?
- Не только мне, но и матери…
Задаю еще два-три дежурных вопроса. "Трагедия человека-бицепса: отец убежал вместо того, чтобы купить ему спортивный "фиат", - размышляю я.
Спортивный "фиат" - это сокровенная мечта такого типа людей. Мы были скромнее. Толпились у квартальной лавочки, где давали напрокат велосипеды, и терпеливо ждали очереди, чтобы за пять левов получить опьяняющее удовольствие - покататься полчаса на разбитой машине.
Впрочем, у меня с моим другом Стефчо и этой возможности не было. Пять левов - где их взять? Поэтому мы стояли в сторонке, словно бы безучастно наблюдая за счастливчиками. Но у нас все же теплилась надежда: вдруг появится наш сосед и покровитель Киро и покатает нас - сперва одного, потом другого, усадив на раму велосипеда. Эта операция считалась запретной. Хозяин лавочки боялся, как бы не лопнули шины. Поэтому мы ждали Киро за углом…
А теперь - спортивные "фиаты".
Но оставим современную технику и займемся историей с Антоанетой. Эта история подпирает два слабых пункта в алиби Спаса: причину покупки ракии и его ночное путешествие. С другой стороны, он непременно все это выложил бы в критический момент нашей первой беседы. Ведь он отлично понимал, что ему угрожает, и не стал бы скрывать обеляющие его подробности. Но тогда этих подробностей просто 'не существовало - они еще не были кем-то придуманы и вбиты в голову Спаса…
Глава четвертая
Уже шесть, и Доре пора здесь быть. Но разве когда-нибудь женщины бывают точными! Они становятся взыскательно точными лишь в том возрасте, когда это уже не столь важно для окружающих. И все же Дора должна была прийти вовремя, хотя бы из благодарности, что я устроил встречу так ловко, что Марин ни о чем не догадается.
Три дня канцелярского затишья - случай исключительный в моей служебной практике. Встаю, чтобы немного размяться, смотрю в окно - живут же люди! Живут себе нормально, выходят из магазинов, разглядывают витрины, куда-то спешат. Их рабочий день кончился, они снова превратились в пап и мам, в жен и мужей…
Счастлив тот, кто работает только с разными "входящими" и "исходящими". Вложишь в папку бумаги - и забудешь о них до завтрашнего дня. А я имею дело с людьми. И если даже мы расстаемся, они еще долго живут рядом со мной. "Хватит, идите своей дорогой, - ворчу я мысленно. - Разве вы не видите, что следствие окончено?" Но они отступают в сторону только тогда, когда их вытесняют новые дела и новые "подследственные".
Убираю со стола все бумаги, выхожу на улицу - и вижу Дору.
- Кое-как удалось вырваться от Марина, - сообщает она вместо извинения.
- А от его брата как удалось вырваться? Глаза женщины стреляют неприязнью.
- Вы за мной следили!
- Нет, случайное совпадение.
- Знаю я ваши совпадения!
- Давайте не будем здесь ссориться, на виду у всех. Молча переходим мост и сворачиваем на аллею, которая
тянется вдоль канала. Еще светло, но небо уже остыло, и фасады на другой стороне канала тонут в прозрачной тени.
- Так мы говорили о вашей встрече с Филипом…
- Мы увиделись случайно.
- Вряд ли: он вам звонил.
- Значит, за ним тоже следили?
- Это - наше дело, а меня сейчас интересует ваше.
- Звонил, это правда. Встретились на Орловом мосту.
- О чем вы говорили?
- Вон как вы за меня ухватились, - вполголоса, но довольно нервно произносит Дора. - Не вижу ничего плохого в том, что повидалась со старым другом.
- Плохо только, что вы не знаете точно, кто ваши друзья.
- У меня их не так много, чтобы не знать.
- И Филип среди самых верных?
- Этого я не говорила. Друг в самом обычном смысле слова.
- Однако во время нашего прошлого разговора, насколько я помню, вы выразили к вашему другу довольно искреннюю неприязнь.
- И здесь вы не точны. Презираю его, ничего больше.
- И это не мешает вам принять его приглашение и встретиться…
- Он ждет от меня небольшой услуги.
- А что это за услуга, в которой нуждается Филип?
- Денежная.
- И вы помогли?
- Нет. У меня нет возможности.
- Ясно.
Продолжаем идти по аллее вдоль канала, и она вдруг спрашивает:
- Есть у вас еще что-нибудь?
- Наверное, я отнимаю у вас время?
- Можно и так сказать.
- Но вы у меня сегодня уже отняли около часа, пока я вас ждал. Так что по крайней мере этот час вы должны мне вернуть.
- О, не беспокойтесь. Я только спросила.
Мы входим в сквер, где стоят несколько скамеек.
- Давайте посидим немного. Я просто валюсь от усталости.
- Посидим, - соглашаюсь я. - Тем более здесь, среди природы.
А природа, между нами говоря, довольно жалкая - с этим зацементированным каналом и редкой, общипанной травой. Но ведь мы забрели сюда не ради любовных объяснений. Садимся. Я произношу скучнейшим тоном:
- Прошлый раз вы заметили, что такие, как я, отравлены недоверием. Однако если мы отравлены им частично, то вы, извините, полностью.
- Возможно…
- И вам это помогает жить?
- Да, хотя бы избежать удара по лицу.
- Однако у меня такое впечатление, что, пока вы бережете лицо, вам грозит удар в спину.
Дора смотрит на меня, пытаясь понять, что я этим хочу сказать, но молчит. Я тоже некоторое время молчу, сосредоточенно затягиваясь сигаретой. Потом небрежно спрашиваю:
- Вы действительно считаете, что чем-то обязаны Филипу?
- Как же иначе? Сколько житейских уроков он мне дал!
- Может, передадите и мне крупицу этого опыта?
- Конечно! Но лучше вам обратиться прямо к нему. Доставите ему удовольствие.
- Не знаю, сколько он заломит…
- Свои уроки он дает абсолютно бесплатно. Ему достаточно чувствовать себя благодетелем и наставником подрастающего поколения. Если, скажем, Моньо появился небритым или Спас выкинул хулиганский номер, Филип покачает головой и скажет с состраданием: "Не так, дети мои. Самый верный способ жить непорядочно - это иметь порядочный вид. Будь как угодно грязным, но не веди себя грязно, а то попадешь на заметку…"
- Теперь понимаю, чем вы ему обязаны, - говорю я. Лицо ее вспыхивает, как от пощечины. Потом вновь
становится безразличным.
- Оставьте вашу мнительность, - замечаю я, разозлившись больше на себя, чем на нее. - Мысль моя вполне ясна: чем еще вас может держать Филип?
Она не отвечает.
- Шантажом? Снова молчание.
- Шантажом? - переспрашиваю я. - Отвечайте же! Дора хочет что-то сказать, но лишь кивает.
- Чем он вас шантажирует? Вашим прошлым?
Дора кивает снова. Она, похоже, вот-вот расплачется, но, как я уже отмечал, такие упорные натуры редко проливают слезы.
- Э, прошлое ваше, конечно, не розовое, но это уже перевернутая страница. Если человек вас любит, он должен вас понять.
- Понять? - спрашивает почти беззвучно Дора. - Понять что? То, что я и сама не понимаю?