Город, брошенный на произвол судьбы, являл страшное зрелище. Как писал очевидец, "чернь предалась буйству, насилиям, грабежам. Пошел слух, что болезнь нарочно распространяют лекаря. Тогда заболевших стали прятать, не сообщать об оных. Кабаки были наполнены негодяями, и пьяные, выходя оттуда, заражали один другого. Повсюду валялись незахороненные трупы. Мародеры бросались на них, ища деньги и прочую добычу, но находили для себя лишь неминуемую смерть".
Мать и отец Насти, верно служившие своим господам, охраняя их покой и безопасность, тоже заболели и в страшных муках на глазах дочурки скончались. Их хозяева с покойными поступили просто: приказали выбросить трупы на дорогу. Случай не был единичным. Так что 26 августа 1771 года императрица Екатерина II обнародовала указ:
"Известно Ее Императорскому Величеству стало, что некоторые обыватели в Москве, избегая докторских осмотров, не только утаивают больных, но и умерших выкидывают на публичные места Такое злостное поведение навлекает на все общество наибедственнейшие опасности… Если кто в таком преступлении будет открыт и изобличен, таковой безо свякого милосердия будет отдан вечно в каторжную работу. О чем сим и публикуется".
На Парамоновых кто–то донес. Не миновать бы родителям капитана лишения всех прав состояния и каторжного лиха (указы у нас и прежде на первых порах рьяно исполнялись), да сами они уже в остроге заразились чумой и отдали Богу душу. А дело шло к своему концу, чума на Москве уже прекращалась. Капитан продал московский домик, девочку–сироту вместе со своей старой няней забрал в Питер.
За год до описываемых событий няню похоронили на Смоленском кладбище. Настя стала заменять ее полностью, стирая капитану белье, бегая по лавкам, готовя провизию.
Теперь не без сожаления он прощался со своей малолетней рабыней. В его загрубелом сердце вдруг родилось раскаяние. Оставшись один, Парамонов проклинал - в который раз! - свою несчастную страсть к игре, скрежетал зубами:
- Фу, мерзость! Как я не мог видеть всей гадости моего поступка - проиграть черт знает кому сироту! Ведь этот майор какой–то отщепенец, он не нашей веры, на иконы не молится. Изувер немецкий!
Затем он потряс надо ртом штофом, который оказался пустым, и утешился старыми кислыми щами, испив через край чугунка. "Что делать, - уже спокойно подумал капитан, - видать у Настасьи судьба такая. Каждому свое!"
Он прошел за полог, и через минуту сильный храп нарушил ночную тишину.
ЖЕЛЕЗНАЯ ЕЛИЗАВЕТА
Майор Клот покинул Петербург 7 сентября 1777 года, ровно за два дня до печально знаменитого наводнения, когда мутные волны бились о стены Зимнего дворца, а размытые могилы выпустили гробы и утопающие цеплялись за них.
Майор направился через Ригу в сельцо Царнау. Там находилось небольшое имение его жены Елизаветы Стернстраль, дочери палача. Этой даме было под сорок лет. Елизавета относилась к тем натурам, на которые в молодом возрасте природа наносит тонкий слой красоты, от которого после замужества и рождения уже первого ребенка не остается и следа. Высокого роста и по этой причине постоянно сутулящаяся, с жидким пучком белесых волос, мелкими чертами лица, с остреньким носиком, она все же упрямо считала себя весьма неотразимой.
Во всяком случае, Елизавета была энергична и предприимчива. Именно благодаря этим качествам ей удалось упросить, умолить петербургское начальство позволить мужу занять освободившееся место начальника местного военного гарнизона. Она знала читать и писать, хранила у себя несколько книг и слыла среди местного бомонда женщиной весьма просвещенной.
Занятием своего отца Елизавета не только не тяготилась, но даже весьма гордилась. Когда ей было всего лет пять, отец взял ее на экзекуцию, которую совершал над провинившимся крестьянином. Экзекуция заключалась в том, что крестьянина - тщедушного, лет пятидесяти - привязали к деревянной кобыле, и отец Елизаветы не торопясь, с какой–то залихватской ловкостью поддергивал кнутовищем, наносил удары, отчего на костлявой спине появлялись длинные вспухшие следы. После десяти ударов вся спина была в крови, затем на лопатках отслоилась кожа. Не выдержав назначенных ему тридцати ударов, крестьянин испустил дух.
УРОКИ МОЛОДЫМ
- Мое дело - сторона! - рассуждал в тот вечер за обедом отец. - Мне предписано наказать - я и наказываю. У меня должность такая. Не я, так другой найдется, еще хуже будет. А без наказаний никак нельзя, народ и так нынче совсем распущенный, начальства перестал бояться. На все есть закон!
Елизавете понравилось ходить на экзекуции, которые совершал отец. Уже выйдя замуж, она не оставила этого развлечения.
Однажды должны были вешать мужика, обвиненного в грабеже.
Елизавета взяла с собой дочь Кристину. Они приехали в Ригу, заняли среди зрителей места поближе к эшафоту. Кристина со страхом и любопытством наблюдала, как возвели на высокий эшафот молодого парня, бледного от ужаса, едва стоявшего на подгибающихся ногах. Дед девочки, одетый в обычную кумачовую рубаху, поставил парня на табурет, засунул голову в веревочную петлю (которую Елизавета намылила еще накануне) и табурет с силой толкнул. Раздался короткий сдавленный крик, и парень, задрав под напором петли подбородок к небу, долго трясся в мелких конвульсиях. Из носа, ушей и рта у него побежали струйки крови.
Елизавета вдалбливала дочери - малолетней Кристине:
- Большинство людей - черви, скопище негодяев. Если некоторых из них время от времени не давить, они распускаются вовсе и не дадут жить таким честным людям, как мы. Пусть чужие стоны тебе доставляют радость! Поняла? - И Елизавета нежно поцеловала дочь, согласно кивавшую головой.
ТЕПЛАЯ ВСТРЕЧА
Елизавета презирала своего мужа и не скрывала этого. Словно гипнотизер, глядя не мигая на его переносицу, Елизавета неоднократно говорила:
- Христер, неужели ты сам себя считаешь мужчиной? Твои сверстники успели стать полковниками и генералами, живут в богатых домах, ездят в роскошных каретах, а ты… - она презрительно сплевывала, - ты, Христер, пирожок с дерьмом. Я не пущу сегодня тебя на мое ложе.
Майор униженно сопел и не смел возражать: свою супругу он боялся. Про ее сестру Магду шел слух, что она травит своих мужей. Действительно, за одиннадцать лет трое умерли во цвете лет - все отравились грибами. Майор боялся, что его милая Елизавета учинит с ним нечто подобное.
Но на сей раз встреча была радостной.
- Ах, пупсик, ты стал исправляться! - восхищалась супругом Елизавета. - Так это наша крепостная девчонка? А ты купчую крепость пра–вильно оформил? Молодец, сегодня мы спим вместе. А ты, - обратилась она к Насте, - будешь делать все, что я прикажу тебе. Иначе - держись! - и для начала Елизавета пребольно ущипнула девочку, от неожиданности вскрикнувшую.
- Она хорошо шьет! - хвастливо сказал майор.
- Прекрасно! Пусть сошьет сегодня мне ночную рубаху, завтра тебе…
- И мне, и мне, - потребовала Кристина, с любопытством наблюдавшая за этой сценой.
- Всем сошьет, - заверила Елизавета. - Иначе накажу и кормить не буду. Пусть живет в комнатушке Анны, там лавка есть.
Кристина принесла иглу и нитки, Елизавета дала Насте полотно и образец:
- Держи, шей по этому размеру. Да чтоб к ужину было готово!
Усталая, некормленная девочка принялась за шитье. Глаза слипались, руки плохо держали иглу.
К ужину сшить рубаху она не успела.
Елизавета, казалось, обрадовалась этому. Улыбаясь, она сказала:
- Вот и мило! Сегодня ты будешь распята. - И повернула лицо к мужу: - Позови работников, они сейчас в конюшне. Пусть принесут оглоблю, она возле яслей стоит. Пошли вниз, в столовую.
По каменной лестнице спустились в подвал. Здесь Елизавета сорвала с девочки платье, обнажила ее тельце, приказала конюху и истопнику:
- Привязывайте, да покрепче. Пусть москали знают, что мы с ними шуток не шутим.
Мужики растянули руки Насти вдоль оглобли,
веревкой накрепко привязали их и подняли ее над полом, зацепив концы за выступы на стенах.
- Ой, больно! - закричала Настя, беспомощно повиснув в воздухе. Веревки впились в тонкие ручонки, вызывая нестерпимые мучения.
Все расхохотались, а Кристина, подбадриваемая мамашей, ухватившись за ноги Насти, повисла на них. Девочка хрипло застонала.
- Будешь тут до утра, - заверила Настю Елизавета. - И запомни: это воспитание малое, а есть еще и большое. Боюсь, что тебе придется испробовать и его. - И обратилась уже к 16–летней прислужнице Анне Бах, не принимавшей участия в общем веселии: - Накрывай на стол. Пора ужинать. А эта ленивая негодяйка пусть смотрит на нас и пускает слюни.
ВОСПИТАТЕЛИ
Итак, "шитье рубах" сделалось для Елизаветы Стернстраль предлогом для ежедневных "воспитательных мер"…
Провисев подвязанной к оглобле часа три, Настя потеряла сознание. Очнулась она в комнатушке у Анны Бах, которая смачивала ей виски уксусом и со слезами сочувствия на глазах ухаживала за маленькой мученицей.
На другое утро Елизавета растянула рот в улыбке:
- Как изволила спать, Трина? Сон был крепкий? Неужто плохой? Ай–ай! Это оттого, что ты, красавица, плохо работала. Вот тебе материя, нитки, иголки. Сшей по этому образцу рубаху своему хозяину. И не вздумай лениться, иначе придется мне применить к тебе обещанное большое воспитание.
Вновь оросилось слезами лицо девочки, да ничего не ответила, старательно принялась за работу. К вечеру сумела–таки сделать невозможное - сшила для майора рубаху. Суставы мучительно ныли.
- Значит, я права, - уставилась на девочку бесцветными глазами Елизавета. - Ты шить можешь, а вчера не хотела. Христер, иди сюда, примерь обновку. Вот так, рукав одерни. - Вдруг Елизавета прошипела: - А это что, почему манжет косой? Ты, мерзавка, назло мне испортила материю? Ничего, я знаю, как взыскать с тебя. Дай руку! Кристина, девочка, завяжи ей пальцы нитками. Анна, закрути пальцы паклей и жги лучиной. Анна Бах помертвела от ужаса, прошептала:
- Я не могу, нет, нет, я не буду!
Майор, стоявший сбоку, ударом кулака разбил нос Насте.
Пятна крови брызнули на сшитую рубаху. Он проревел:
- Я буду избивать эту паршивую Трину до той поры, пока ты не выполнишь приказа госпожи! Поняла, Анна? - Майор заискивающе посмотрел на супругу. Та кивнула головой:
- Да, эта гнусная девчонка нарочно измарала кровью рубаху. Христер, держи крепче Трину, Анна жги лучиной паклю. Ну?
В дело вмешалась Кристина:
- Мамочка, давай я буду жечь лучиной, дай сюда, противная Анхен!
Майор держал в объятиях ребенка, дочь его жгла паклю, в которую были замотаны пальцы. Сначала, когда огонь прошел до мяса, Настя ди- кими криками оглашала дом, потом враз замолчала, потеряла сознание. Пальцы обгорели до костей.
- Хватит, пошли пить чай! - пригласила Елизавета. - Другой раз умней будет…
ИЗ СУДЕБНЫХ ПРОТОКОЛОВ
Теперь, дорогой читатель, мы подошли к сценам, при описании которых в старину говорили: "Рука опускается,перо замолкает…" По причине этой нам придется прибегнуть к воспроизведению документов:
"Как по свидетельским показаниям оказалось, после того, как ей паклей жгли до кости руку и от вышеописанной муки пальцы еще не зажили, она опять худо шила. Тогда майор Клот приказал девку Трину догола раздеть и посадил в мокром погребе на целые восемь дней. И хотя она ужасно кричала и жаловалась, что ей холодно и что она голодна, однако избавления себе не получила… Другой раз, майор Клот, рассердясь, сек Трину розгами до крови, а потом горничной девке Анне велел насыпать большую груду соли и помянутую Трину, раздев донага и связав ей назад к затылку руки к палке, стянув притом и ноги, положил покрытое кровью тело на соль, к чему особливо самые большие куски выбраны были, дабы они в раны войти могли и разъедать тело. При этом сам майор и майорша били Трину плетью, продержав в этом мучении до рассвета.
Они же неоднократно затягивали Трине пояс столь крепко, что весь живот у нее кверху выжат был и создавались большие затруднения дыханию. Потом девка Анна, по приказанию майорши, стоявшей всегда с плетью, пришивала к телу Трины пояс большими иглами. И как иглы, преломившись, оставались в теле, то доводили Трину до боли жутчайшей, как и сам пояс, оставленный пришитым на четыре часа. Затем пояс ножиком спарывали, а нитки оставались в теле, образуя большие гнойники. Майорша самолично засыпала в сии гнойники соли.
Когда однажды Трина без позволения поела, то майор, раздев ее донага, в десять часов вечера вывел во двор, привязал к сосне и держал на лютой стуже до шестого часа утра. Будучи отвязанной, девица оказалась без сознания. Тогда майорша приказала обварить Трину кипятком, что делала ее дочь…"
Описания пыток заняли много страниц. Приходится удивляться, как слабое создание - голодная и плохо одетая девочка так долго выносила эти нечеловеческие страдания. Когда после очередной казни Настя не сумела по приказу майора подняться с пола, он насмерть забил ее ногами.
Лекаря Трейблер и Тругард в угоду мучителям сделали медицинское заключение, в котором утверждали, что девочка скончалась от желудочной болезни. Настю похоронили. Казалось, концы этой страшной истории навсегда спрятаны в воду, но случилось иначе.
ЭПИЛОГ
Весною 1778 года через сельцо Царнау по делам службы проезжал президент Государственной медицинской коллегии Алексей Ржевский.
Ему- то и рассказала о мученической смерти Трины (Насти) Анна Бах.
Было возбуждено следствие. Тейблер и Траугард чистосердечно признались, что они тело не осматривали, заключение написали по просьбе майора Клота.
Новая комиссия произвела эксгумацию. Гробик с останками бедной Насти подняли на свет Божий. Медики пришли к мысли, что "смерть наступила вследствие многочисленных побоев и мучений". Нашлись свидетели, которые рассказали о зверствах супругов Клотов. Решением Сената они были лишены всех прав состояния и отправлены на поселение в Сибирь (Екатерина избегала применять смертную казнь).
Что касается бывшего владельца Насти, то капитан Парамонов кончил плохо. Проиграв казенные деньги, он повесился. Так оправдалось мрачное предсказание Клота, предлагавшего "не выбрасывать веревку".
ЗАГРОБНЫЙ МСТИТЕЛЬ
АЛЕКСАНДРУ ИВАНОВИЧУ ЛИСИНУ
Едва до Екатерины Великой дошла история, о которой мы расскажем, императрица якобы с изумлением произнесла: "Каких чудес на свете токмо не бывает!" И повелела: "О сей истории много не распространяться и народ зря не смущать, дабы в умах порча не произошла".
ПОЖИВЕТСЯ - СЛЮБИТСЯ
Первостатейный петербуржский купец Данила Матвеевич Семенов уже года два ходил вдовцом. Было ему 49 лет от роду, силу в организме имел он несокрушимую и в женской ласке ощущал необходимость несомненную.
Тут ему сваха подвернулась. Стала невесту ладить:
- Тебе ли, Матвеич, с такими капиталами перемогаться? У купца Наумова девка Анастасья в возраст вошла, осьмнадцать годков стукнуло. Из себя краля - стройная, чернобровая. Сам Наумов разорился, да тебе ли за чужим богатством гнаться?
Устроили смотрины. Даниле Матвеевичу девка показалась, лишь худоба ее смущает. Сваха увещевает:
- Чай, сквозь ребра кишки не просвечиваются! Были бы кости, - от доброй жизни всегда мясо нарастет.
Анастасья девица не нравная, но отцу печалится:
- Скучно мне, уж стар он дюже. Молодого бы, пригожего!
- У молодого в кармане - вошь на аркане, - отец вразумляет. - Тебе, бесприданнице, знаменитый купец честь оказывает. Да на твоем месте любая другая нос бы вздернула, хвост растопырила. Я, дочка, не мерзавец твоей жизни, добра тебе желаю.
Свадьбу пышную сыграли. Анастасья в дом мужа переехала и весьма довольна осталась. У отца с хлеба на квас перебивалась, в обносках ходила, а тут стала нежиться в полном довольстве. Отцу кланяется:
- Спасибо, батюшка, за вразумление. Муж у меня расчудесный, заботливый да щедрый. Опять деньги дал большие. Говорит: "Наряжайся, ни в чем себе не отказывай!" Пиры в доме чуть не каждый день - знакомцев угощаем, купцов российских и чужеземных. Делу торговому - застолье первый помощник, сам знаешь–ведаешь. Даже специального повара взяли. В землях немецких искусству своему обучался.
УТРЕННИЕ ЗАБОТЫ
Хозяин спозаранку по делам торговым убегал, все заботы на молодую жену оставлял. Та еще в постели лежит, да уже о деле заботится. Данила Матвеевич приказал богатый обед приготовить, сегодня купцов, приехавших из разных городов сделки рядить, следует угостить:
- По царски!
Позвонит Анастасья в колоколец, сенной девке Глашке приказывает:
- Позови повара!
Ванька- повар, рослый, в плечах широкий, лицо круглое, руки фартуком вытирает, на пороге уже стоит:
- Гутен таг, фрейлен! Звать приказывали?
- Чего к обеду готовишь?
- Стараемся как приказано. Стало быть, - Ванька заводит глаза, - на первое холодец, затем ветчина с хреном - от Самотесова доставили сейчас. На второе - галантир…
- Ты, Ванька, оттяни его поболее!
- Натюрлих! Сельдь соловецкая. Грибки соленые, огурцы и пурмидоры из парников Шереметева - как положено. Ну и шеврель из дикой козы, которую свою зарезали. Напитки разнообразные, - повар впился взглядом в заманчивые полукруглости грудей, выглянувших из–под одеяла. - Токмо докупить следует бонбарисовой, да померанцевой не более полдюжины осталось.
- Из горячего - все?