Решением правительствующего Сената Матвей Фролов был признан невиновным и восстановлен во всех правах. Он получил завещанный Натальей Дмитриевной земельный надел и десять тысяч наличными. Лигина выделила богатое приданое Параше. На Рождество 1865 года молодых поставили под венец. Вскоре Матвей продал землю в Рядном, купил небольшой, но уютный дом в Москве на Старой Басманной. Супруги вместе прожили долгую и счастливую жизнь. У них выросло пятеро детей. Старший из мальчиков стал профессором Московского университета.
РОКОВОЕ СХОДСТВО
ВАЛЕНТИНЕ ТОЛКУНОВОЙ
2 ноября 1876 года Окружной суд Петербурга с раннего утра осаждали толпы любопытных. Среди собравшихся преобладали изящно одетые дамы. Они напирали на судебного пристава, который с помощью полицейских с трудом сдерживал могучий напор. Дамы требовали: "Пропустите, ведь это такое необычное преступление!"
Пристав, боясь, что толпа раздавит и его, и полицейских, принял решение: "Пропустить пятьдесят человек на балкон!"
Едва освободили проход, как… Впрочем, предоставим слово очевидцу - известному адвокату Н. П. Карабчвескому: "С писком, с визгом, не щадя своих модных туалетов, устремляются шумной ватагой все эти искательницы сильных ощущений и спешат занять лучшие места. За ними приливает другая волна разношерстной публики, которая довольствуется всяким местом, готова занять самое неудобное положение, лишь бы послушать пикантные подробности.
Наконец все занято: на хорах, внизу, в местах, отведенных для адвокатов и для лиц судебного ведомства - всюду полно. Зала суда превра–щалась в залу театра - ждут начала спектакля…
Опять на сцене "роман действительной жизни", роман, полный сенсационных подробностей и интимных разоблачений с кровавой, трагической развязкою в конце".
Это грустная история о беззащитной девушке, которую судьба безжалостно перемалывала в своих жерновах.
ПОД ЛИПАМИ
В Озерской волости, среди речушек с живописными берегами, среди густых лесов и поросших камышом и осокой болот, стояло богатое село Никольское. Славилось оно своими замечательными сапожниками.
Никольцы похвалялись: "Мы всякие сапоги сшить можем! Хромовые - до самой смерти не истоптать, аль липовые - разок к теще на блины сходить". И это было истинной правдой! Про хромовую обувку всякий знает, а про липовые напомнить не грех. Шились они с бумажной подошвой и с прокладкой луба от липы и с таким же задником. Стоили они гроши, а выглядели как натуральные кожаные - блеск и красота!
Конечно, далеко в них не уйдешь, вот и пошла отсюда поговорка про "липовую работу" как про бессовестную: "Лишь бы мерку снять да задаток взять!"
Захар Кириллов липовых сапог не шил, а выходили из его рук новомодные мужские штиблеты. Слава о его золотых руках далеко летела, даже в Кимрах у него были заказчики - большие люди: учителя гимназии, полицмейстер Городилов, священник отец Аркадий.
Но кроме этой профессии, была у Захара душевная услада. Держал он пасеку. Когда досужие люди спрашивали: "А сколько у тебя, добрый человек, ульев?", Захар отвечал: "Не знаю! Пчела не уважает счета. А вот медком угостить могу!"
Сам он любил в тишине летнего вечера придти в пчельник, сесть со своей семьей в тени лип за стол, вдохнуть полной грудью ни с чем не сравнимый запах меда, пить из самовара чаек и вести неторопливую беседу, спросить у супруги–разумницы полезного совета. Да и то сказать, детишек у Захара трое: старшей Анюте тринадцатый годок пошел. Лицо у нее красивое, задумчивое, темная коса толста - в полено. Говорит редко, зато работает споро: любая работа складно получается.
Жена Анфиса лицом и повадками - точь–в–точь как Анюта. Даже моложавостью, стройностью ее сбиться можно: не за мать, за старшую сестру незнающие люди принимают.
Болтают ногами, сидя на лавке, два мальчишки темноголовых: одному три года, другому пять лет. Это сыновья Захара. Вот всех их обдумать надо, кому чего купить. Заботы эти, впрочем, малые: достаток в доме сапожника хороший. Не только себе хватает, даже своей сестре Марии, что в Кимрах живет, Захар помогает: при каждой встрече пятерку, а то и десятку подбросит. В городе - это не то что в деревне, там все дорого, за все платить надо. А мужу сестры - Андрею Абрамовичу, задаром, дружбы ради сшил весною новые сапоги. Со скрипом наладил! Шагает, так за версту слышно. А это тоже уметь надо.
…Пчелы, натрудившись за день забираются в ульи. Солнце завалилось за горизонт и фиолетовой краской расцветило легкие перьевые облачка на горизонте. Соловей так отчетливо громко защелкал в орешнике, что в ушах ломит.
- Ну, засиделись мы, - потягивается Захар. - А мне ведь завтра к обеду следует штиблеты уряднику Степанову закончить. Надо встать пораньше. Малышня, шасть по палатям!
Анюта - та дело свое знает: всем уже постелила, перины пуховые взбила, свежее полотенце к умывальнику повесила.
Отец любит дочь. Он ласково улыбается и говорит Анфисе:
- Мать, а невеста у нас складная растет. Весело погуляем на свадьбе!
Увы, мечты отцовские оказались напрасными. Погулять не пришлось. Судьба распорядилась иначе.
СТРАШНАЯ ТРАПЕЗА
Перед самым новым годом, проснувшись как всегда с первыми петухами, Захар долго от страха не мог придти в себя.
- Что с тобой, муженек? - участливо спросила Анфиса.
Покачивая задумчиво головой, Захар молвил:
- Плохой сон мне привиделся. Будто открывается дверь нашей избы и входит в дом ангел, но только не светлый, а весь какой–то темный. "Что тебе?" - спрашиваю. "Да вот, за вами пришел. Собирайтесь в дальнюю дорогу", - "Может, только за мною?" - "Я ведь сказал, Захар: за всеми вами. Вы теперь в другом месте нужны. Не возьму лишь вашу Анюту. У нее путь иной".
Задрожал подбородбк у Анфисы, перекрестила она детей и тихо сказала:
- На все воля Божья! Может твой сон, Захарушка, так, пустое видение одно.
- Но насчет Анюты, так это совпадает! - жарко возразил Захар, который никак не мог придти в себя. - Ведь я отправляю ее в Кимры к сестре, пусть отвезет им кое–что из наших запасов. Лавочник Савватей едет, обещал взять с собой девчонку. "Дня за три–четыре, говорит, расторгуюсь и на возвратном пути ее с собой прихвачу".
…Часов в девять, когда на дворе было еще серо, Анюта села на дерюжку, которую Савватей постелил в сани, мать накинула на дочь старый овчинный полушубок и сказала:
- С Господом!
На крыльце, зябко ежась, стояли в одних рубахах брательники. Отец поставил в сани куль кру–пичатой муки, туесок с медом, осьмуху домашнего вина. Еще прежде Анюта спрятала на груди десятирублевую ассигнацию, которую отец приказал отдать сестре.
- Погода подымается, - сказал Захар, задумчиво поглядев на небо, закрытое низкими лохматыми тучами. - Вон как по дороге поземка крутит!
- Это нам ничего, - весело говорил Савватей, туже перепоясывая светлый тулуп. - Домчим одним пыхом!
Добрый жеребец, давно нетерпеливо уминавший копытами снег, с легким скрипом сдвинул сани и бойкой иноходью полетел по накатанной дороге.
Анфиса, томимая мрачными предчувствиями, долго–долго глядела вслед ездокам, пока они не скрылись за дальним поворотом.
…В тот же вечер семья Кирилловых поела грибов, соленых осенью, и двое мальчишек в страшных мучениях скончались уже к полудню следующего дня. Еще через несколько часов, испытывая сильную головную боль и помрачения сознания, выворачиваямая постоянной рвотой и сводимая судорогами, испустила дух Анфиса. Последним помер Захар - на рассвете следующего дня.
А еще через сутки, как раз в полдень 31 декабря, Савватей прикатил из Кимр. Он притормозил у дома Кирилловых. Из саней вылезла Анюта, улыбавшаяся в предвкушении встречи с домашними.
Но встретили ее чужие люди, толпившиеся в сенях и горнице. На сдвинутых столах стояли четыре гроба.
СИРОТСКАЯ ДОЛЯ
Схоронив родителей, Анюта переселилась в Кимры. Андрей Абрамович, муж тетки Марии, 48–летний крепкий человек, работавший механиком на ткацкой фабрике, почесывая большой, в синих прожилках нос, рассудил:
- Девчонке теперь в деревне делать нечего, пропадет там одна. Надо продать дом в Никольском, Анюта же пусть к нам переселяется. Будет по хозяйству помогать. Все едино, бездетные мы!
Так и решилась судьба сироты.
Ее поселили в угловой чуланчик, где она спала на большом сундуке, а в маленькое высокое оконце едва брезжил свет - солнце загораживала стена.
Поначалу дело пошло неплохо. Трудилась Анюта от зари до зари: бегала за продуктами на базар и в лавки, месила тесто, готовила обед, ставила самовар, следила за курами, чистила двор и мыла полы в доме, стирала белье. И все делала не только смиренно, без ропота, но как–то весело, ухватисто. Тетка Мария восторгалась:
- Ох, Анька, шустра ты. Вся в покойных отца–мать пошла.
Андрей Абрамович, раскуривая папиросу согласно кивал лысой головой:
- Как пчелка трудится. И собою краля. Тетка Мария благодушно улыбалась, радуясь бесплатной помощнице:
- Такая в девках не засидится! А тебе, Анька, и капитал к свадьбе лежит - двести рублев за проданный дом. Твое приданое!
Но и тетка, подобно несчастному Захару, ошибалась в судьбе воспитанницы. Вскоре начались такие дела, что не приведи Господи!
УХАЖЕР
На общую беду, послала как–то тетка Мария Анюту на фабрику к мужу - какое–то дело приспичило. Там ее заметил 20–летний юнец в узких панталонах и лакированных штиблетах - сын хозяина фабрики. Парень он был порченый, к дамскому полу приученный. Делом он никаким не занимался, а приходил на отцовскую фабрику приставать к ткачихам. Ведь не всякая девица отважится отказать в ласках хозяйскому отпрыску!
Сам хозяин не только сквозь пальцы смотрел на забавы сыночка, но когда ему жаловались, недовольно морщился:
- Ну, что с этой девкой случится? Не убудет… Вот и проказничало это великовозрастное дитя.
Увидал он Анюту, оскалился:
- Ах, какой замечательной красоты, прямо королева! Почему я тебя раньше не видел? В каком цеху работаешь? Может новенькая?
Анюта, не подозревая худого, все про себя рассказала.
Навязался юнец, провожать пошел. С той поры стал домой к Анюте приходить, нахально себя ведет, шагу не дает девушке ступить. И время выбирает такое, чтобы она одна в доме была. Раз тетка Мария, подходя к дому, услыхала крик о помощи. Влетела она в прихожую, а там юнец Анюту на пол повалил, одежду на ней рвет.
Схватила она скалку, отходила по спине незваного гостя, а тот выскочил на улицу, кулаком грозит:
- Скажу отцу, он твоего мужа с фабрики уволит. Наплачешься!
Вечером держала тетка совет с Андреем Абрамовичем. Решили:
- От греха подальше отправить Анюту в Питер.
Дело в том, что соседский купец как раз туда собирался и обещал ее "приспособить в дом к хорошим людям".
ЖИЗНЬ СТОЛИЧНАЯ
Петербург приятно поразил Анюту, которая кроме Кимр других городов не видала. Она любовалась громадными красивыми домами, стремительным бегом легких колясок, изящно одетыми дамами и господами, зеркальными вывесками и витринами богатых магазинов и кафе.
"Хорошими людьми", про которых говорил купец, оказался его 25–летний свояк Ермолай Белов. Это был коренастый щеголеватый человек с бесцветными навыкате глазами, жидкими белесыми волосами с пробором посредине, за которым Ермолай заботливо ухаживал.
Ермолай служил приказчиком большого магазина, как раз напротив Николаевского вокзала. Это был сметливый расторопный парень, твердо решивший нажить капитал и верою–правдой служивший владельцу магазина Федору Федоровичу Скоробогатову.
Искренне восхищаясь хозяином, пробившийся из мальчика на побегушках до владельца обширной торговли, ворочавший многими тысячами, Ермолай в восторгом произносил:
- Федор Федорович человек ума просторного! Деньги лопатой гребет, совком подгребает, а.трубку ассигнациями раскуривает.
Скоробогатов в свою очередь тоже отличал Ермолая. Если даже в самых богатых магазинах на бойком Невском приказчик самое большее получал за рабочий день целковый, то Ермолаю хозяин платил рубль с полтиною, да ко всем большим праздникам подарки подносил - "за усердие!"
У хозяина росла единственная наследница - дородная, вечно словно чуть заспанная, с гладким сытым лицом, дочь Олимпиада. И хотя она не была лишена некоторой привлекательности, но все у нее как–то неудачно с замужеством складывалось. Ей в грезах все мерещился какой–то сказочный Иван- царевич, а сватались сыновья знакомых с детства купцов–Федулы да Сидоры. Вот и надувала губки Олимпиада: "Не ндравится мне он, какой–то скучный, интересу в нем никакого!"
Отец свирепел:
- Почто выкобениваешься? Сурьезных женихов отвергаешь. Вот выдам за пастуха, так будешь с ним свиней пасти…
Но прежде пастуха появился лихой урядник Казачьего полка Левченко, стройный красавец с закрученными кверху усами, решительными манерами и вдрызг проигравшийся в карты. Он лихо гарцевал на горячем жеребце под окнами Олимпиады, заламывал на затылок фуражку с золотой кокардой и посылал воздушные поцелуи.
Впрочем, как покажет жизнь, поцелуи были не только воздушными.
БЛАГОДЕТЕЛЬ
Ермолай сидел против потемневшего от времени большого зеркала в узорной деревянной раме, поплевывал на пальцы и тщательно ровнял пробор. При этом, важно прерывая разговор в связи со сложностями своего занятия, он говорил Анюте, примостившейся рядом на кончике стула:
- Так как ты есть сирота и никому ненужная, я буду твоим кормилицем и благодетелем. Станешь жить у меня вроде плюмянницы. Я тебя приспособлю к домашнему хозяйству. Поняла? А ты за мое добро старайся и чувствуй…
И вновь Анюта бегала по лавкам, готовила, мыла, штопала, стирала. Как–то незаметно, словно это само собой разумелось, стала с Ермолаем разделять ложе, жить как с мужем.
После первого раза Анюта, горячо переживая свой позор, разрыдалась. Ермолай облапил ее, поцеловал в мокрые глаза:
- Чего ты разошлась? Поживем, поживем, а там, глядишь, я тебя и под венец поставлю. Девка ты во всех отношениях справная, даже можно выразиться - замечательная.
Смирилась девица, тихо молвила:
- Воля ваша, Ермолай Павлович, только коли сироту обманите, большой грех на душу возьмете.
Тот за словом в карман не лезет:
- Грешный честен, грешен плут - яко все грехом живут! Только я так умишком прикидываю, что деться тебе, краля, некуда. Кто в столицах пожил, того в деревенскую глухомань и палкой не загонишь. А у тебя в деревне нет ни кола, ни двора. Так что, держись за меня, солидного человека, да угождай, чтоб в моих мыслях перемен не произошло. Так–то!
Глубоко вздохнула Анюта:
- Ваша правда! Буду услужать вам по мере возможностей.
- Вот и хорошо. На твою нынешнюю должность знаешь сколько желающих? Коли свистну я - десяток набежит. Где мой спиджак, ты его вычистила?
…Оставшись одна, Анюта опускалась на колени перед образом Спасителя, молилась за здоровье своего благодетеля, горячо благодарила Господа за доброту его, а пуще всего свой грех замаливала.
Возвращался Ермолай со службы поздним вечером. Плотно поев и выпив три небольших граненых рюмки водки, он помешивал горящие в печи дрова небольшой кочергой и рассказывал:
- У меня, Анюта, мозги по нашему делу очень большие. Мой хозяин Скоробогатов даже сегодня вслух при всех моими мозгами восхищался. Говорит: "Ты, Ермолай, из гроба покойника заставишь подняться, к нам в магазин придти, а уж тут кому хочешь из аршина сукна три раза по поларшина отрежешь!"
Анюта искренне радовалась:
- Какие у вас, Ермолай Павлович, способности необыкновенные!
- В нашем деле без этого нельзя! И еще следует деликатным разговором покупателей ублаготворить. Может сидит вещь на нем как седло на корове, а ты ему с восхищением: "В этом польте вы, ваше благородие, прямо на губернатора похожи!" Он уши и развесит, деньги отсчитывает. Да–с, нужно умение вежливо обойтись.
Анюта сочувствует:
- А что ж вы, Ермолай Павлович, так себя изнуряете, вовсе уставший со службы являетесь?
- Наш Скоробогатов мужик оборотистый, он дешевых поставщиков имеет. И все твердит: "Лучше раз в карман рубль положить, чем сотню ни разу!" Вот по этой причине у нас в магазине цены самые унизительные. Публика к нам так и прет, да я еще должен при растворе постоять.
- Это при каком таком растворе?
- Да возле дверей входа, на прохладном ветру. Как увижу подходящего звания фигуру, так и тащу ее к прилавку чуть не за рукав, зазываю: "Шелк, атлас, канифас - все товары для вас! Задарма купите - в нашу фирму заходите! У нас без обману - радость вашему карману!"
- И заходят?
- На руках заносим, с песнями! А уж как раствор покупатель пересек, тут все равно, что карась в сеть попал - трепещет, но не вывернется. Выше ушей товаром завалим. Без покупки редкий у меня ускользнет. За это хозяин и отличает. Зевнет Ермолай, потянется сладко да скажет: - Туши, Анюта, лампу, спать хочу!… Так и побежали недели, месяцы, годы.
КАРЬЕРА
Минуло пять лет. В судьбе Ермолая наступили значительные перемены. Началось с того, что перед самым днем Святой Троицы старший продавец Филиппов с нетрезвых глаз полез купаться в Неву, в которой и утонул.
Труп, раздувшийся от бурой воды, выловили через неделю и схоронили на Волковом кладбище.
Уже во время поминок Скоробогатов посадил неподалеку от себя Ермолая, а по окончании застолья сказал ему негромко:
- Есть у меня для тебя сурпризец. Завтра с утра приди в магазин пораньше, потолкуем.
Толковать долго не пришлось. Хозяин на другой день объявил:
- Потому как вижу твое уважение к моей персоне и усердие по службе, назначаю вместо утопшего - старшим продавцом.
Это означало увеличение жалования почти в три раза и избавление от все–таки унизительного стояния "в растворе".
Тем временем скучавшая после неожиданно исчезнувшего из–под окон казака Левченко Олимпиада стала вдруг с какой–то грациозной вежливостью изъясняться с Ермолаем. С ней, впрочем, у нового старшего продавца и прежде были непринужденные отношения. Ермолай вел себя до некоторой степени нахально, пускаясь на рискованные разговоры:
- Что ж вы, Олимпиада Федоровна, столь обманчивую внешность имеете?
Олимпиада удивлялась:
- Вы об чем намекаете?
- Сказывают в народе, что к вам сыночек купца Артамонова сватов засылал. И вы ему отказали, так он, сердечный, вторую неделю с горя пьет - не просыхает.
- Это тебя не касается, но зачем ты внешность мою упомянул?
- По наружности лица вы ангел небесный, а сердце ваше - каменное…
- Ха–ха! - зарделась, польщенная словами Ермолая, Олимпиада. - Так ведь я не бесприданница какая, могу и выбрать себе кого по сердцу.
- Но и артамоновский сынок из себя хоть куда. Правда, прыщеватый малость, да причина тому известная, супруга быстро вылечит.
- И нос, скажи, как у хрюшки. Тьфу, лучше как наш Филиппов - в Неву, чем с таким страшилой на одной подушке спать.
Ермолай принимал серьезный вид:
- Не прокидайтесь женихами, сударыня! А то ведь как говорится: "Не найдешь паренька, так и выскочишь за пенька!"
Олимпиада возмущалась:
- Это я то, за пенька?