* * *
Главный не обманул: через несколько дней Обозревателю действительно привезли видеокассеты - архивные записи с Останкино.
Бесчисленные "Взгляды", "Темы", "Поля чудес", "Часы Пик"…
Смотреть, не смотреть…
Во всяком случае, для сентиментальных воспоминаний материала - и так более чем: с лихвой хватило бы и на сентиментально–криминальный роман, даже с продолжением: "Влад Листьев убит‑2".
Сел за компьютер, просмотрел - много ли там еще про аквариумных рыбок писать?
Немного, вроде бы. Во всяком случае, успеет и то и другое.
Итак - начали: lех892, так, вошли в программу, текст, загрузить, директория, название:
УБИЛИ ЕЩЕ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА?
Да, теперь, после выступления Президента, после милицейских кордонов, пасмурного мартовского неба над Ваганьковским, после проникновенных слов, произнесенных над гробом, мы наконец поверили тому, во что верить отказывались: Влад Листьев убит. Убит жестоко, безжалостно…
Фу–у–у, как тяжело дается первый абзац!
Он всегда тяжело дается. Главное в таких материалах - дойти до половины, до "экватора", а потом - само собой покатит. Это как дизельная машина, как его "бээмвуха": главное разогнать, а дальше несется, как танк Т–90 на Гудермес…
Ну, теперь о том, каким он парнем был, самое главное: читатель–идиот заглатывает эту наживку, как таблетку цитромона:
…он был остроумен, обаятелен и на удивление скромен: именно таким запомнили его и миллионы телезрителей, и коллеги. И теперь, когда мы поверили в его смерть…
Ну–ка, ну–ка, что там Коллега говорила?
Гений?
Ну, это уже чересчур. Героизация может стать утрированной, и тогда не статья получится, а пасквиль. Но слово подходящее. Ага: "добрый гений Останкино". Сгодится.
…никто никогда не знал и не узнает, как много он работал, как много делал. Для нас с вами. Ведь мы, россияне, зацикленные, закомплексованные, злые, ненавидящие друг друга и самих себя, становились добрей, свободней, раскованней… Его "Поле Чудес"…
Что–то друг не звонит - наверное, все–таки умудохали в этой Чечне больше пяти тысяч. Надо бы официальные цифры проверить - да некогда вот…
…кто, кто, у кого могла подняться рука на этого незаурядного человека, на такого человека? - этот вопорс задают сегодня не только…
Так всегда: когда проклинаешь этот маленький агрессивный аппарат, он дребезжит, как безумный, когда ждешь звонка - ничего нет.
Нет, наверное, боится, что проспорит: кажется, последняя официальная цифра была две тысячи…
Или нет?
…это позор, позор всего нашего общества. Агрессивность, которая…
Все–таки, если разобраться - телефон не так страшен. Ведь по телефону могут случиться и хорошие новости. Нечасто, правда… И все–таки: сколько в Чечне уже положили?..
…там, в подъезде на Новокузнецкой убили не Влада. Там убили всех нас: тебя, меня, всех, кто…
Может быть - самому позвонить? А–а–а, потом, когда для стейтсов халтура будет готова. Корм для гуппи - и кто его тут будет покупать по пятнадцать баксов за банку?..
…убийство произошло через неделю после того, как было официально заявлено о сокращении коммерческой рекламы, вплоть до её полного исчезновения с экранов и создания "общественного телевидения"… Как–то раз в беседе с коллегами Влад оборонил: безнравственно рекламировать корм для собак в стране, где многодетная мать получает пособие, на которое не проживешь и трех дней. Агрессивная телереклама, которая "промывает мозги" российскому телезрителю, способна…
Так, "козла" сделали. Прилагательные–то какие: агрессивная, безнравственная…
Что–то быстро идет материальчик. Не зря, значит, пол–Москвы исколесил, фактуры поднабрал, зарядился… Может быть, за сегодняшний вечер и рекламный текст про аквариумный корм успеется…
…прости нас, Влад. Ты ушел, но…
- Дзи–и–и–инь!..
Сейчас, сейчас - последний абзац.
Все, точка, записал на винчестер и - гуляй, Вася, жри опилки. То есть - "Абсолют–цитрон".
- Дзи–и–и–инь!..
Подошел к аппарату, скосил глаза на табло определителя: точно, приятель из редакции.
- Алло, - Обозреватель попытался придать своим интонациям как можно больше деланного безразличия, - это ты?
- Да.
- Сколько?
- Чего "сколько"?
- Ну, положили наши славные генералы, слуги царю, отцы солдатам, наследники Суворова и Кутузова?
- Тыщи три будет. Я вот что хотел предложить: давай я к тебе подъеду сейчас, у меня литр "Абсолюта".
- Аванс?
- Считай, что да. Ты свободен?
- Как раз минуту назад материальчик добил, приезжай. Ты откуда?
- С Тверской. Через десять минут буду. Я на такси…
- Ну, жду…
Положил трубку, прошел в зал, включил телевизор и от нечего делать вставил в прямоугольник рта видака кассету - из тех, из принесенных.
"Тема".
Хорошая идея: телевизионное шоу плюс школьный урок; с поднятием руки, с ответами с места…
Впрочем, идея не нова…
Обозреватель со вздохом посмотрел на экран.
Листьев - в своем клетчатом костюмчике, с микрофоном, улыбается в камеру:
- Наша "Тема" посвящена наемным убийцам, или "убийцам по заказу". Я хочу, чтобы никто из нас никогда не испытывал страха, что его убьют…
Обозреватель нажал на перемотку - нет, не то. Можно, конечно, использовать в качестве эпиграфа к материальчику - тем более, что "в тему" но, к сожалению, газетный обзор - не роман; эпиграф будет выглядеть слишком претенциозно и бесвкусно.
Перемотал кассету.
Дальше - "Час Пик". Собеседник, вроде бы, какой–то следователь или крупный чин то ли из ФСК, то ли из Прокуратуры. Беседуют об убийстве Холодова, похоже на то.
- Дзи–и–и–инь!..
Ну, на этот раз не привычное орудие пыток, не изверг электрический, не телефон - дверной звонок. Похоже, кстати, звучит; надо бы на мелодичный поменять, да никак руки не доходят. Вот, халтурка про рыбок продастся - тогда…
- Дзи–и–и–инь!..
Друг, наверное, с "Абсолютом–цитрон". Ну, шас загудим… А завтра можно будет курьера из редакции вызвонить, через него передать и - еще по "Абсолюту"…
- Дзи–и–и–инь!..
Иду–у–у!..
* * *
Обозреватель уже шагнул по направлению к прихожей, но в последний момент замешкался и невольно посмотрел на телеэкран.
Листьев, серьезно, с прищуром глядя на собеседника, спрашивал:
- Версия, которая выдвигается это политическое, заказное убийство. Кто, по–вашему, мог его заказать?..
"Сектор "Банкрот", все ваши очки сгорают"
…огромный "chrisler" цвета яичного желтка, довольно урча пятилитровым двигателем, катит по правой полосе бесконечной и унылой нью–йоркской street; он, сидя за рулем - высматривает, не поднимет ли кто hand, не проголосует ли?..
Тяжел и черств bread таксиста в городе New York, особенно - когда ты из дикой коммунистической Russia, "империи зла", страны самоваров, матрешек, wodka, белых медведей, автоматов системы Калашникова, Афганистана и бесконечно умирающих Генеральных секретарей, особенно - когда нет еще своей машины, особенно - когда…
Сколько раз, сидя на родной московской коммунальной кухне, кричал под водку с огурчиками: "Да мне бы туда!.. Да я бы там!.. Да они бы у меня!… Да вот, такие, как я могут по–настоящему показать себя только там!"
Ну, на–покажи, покажи…
Ан не они теперь у тебя, а ты - у них: мерзкое американске sky, заклеенное искусственными электрическими светилами, табуны вонючих саг, злые, всегда куда–то несущиеся people.
Да, вот и на своей шкуре испытал "их нравы": "Нью-Йорк - город контрастов", капиталистические джунгли, человек человеку волк…
Наконец–то: на тротуаре стоит подвыпивший man в кепочке, и руку поднимает - совсем как в родной Москве, где–нибудь в Замоскворечье или Сокольниках. Вроде, не бандит, не наркоман - это грязные black наркоманы всегда беззащитных русских таксистов грабят…
Нога - в тормоз до пола,
- Manhattan, - недовольно произносит пассажир с сильным славянским акцентом, усаживаясь сзади, за стеклянную перегородку.
- Yes… - он оборачивается и…
- Мать моя женщина! Агимула фаирид!
- Лева! Ты???
- Я! Я! - с небывалым воодушевлением кричит пассажир Лева на весь New York, орет, сукин сын, с гадким одесским выговором и сразу же лезет целоваться красным слюнявым ртом: - Слушай, что ты здесь делаешь?.. - а сам он, таксист то есть, почему–то отвечает уторбным голосом виденной уже много лет позже в Москве рекламы:
- Рекламирую кофе "классик"…
Тьфу, зараза - и приснится же такое!..
* * *
… дзи–и–и–и–и–и–и–и–и–инь!..
Телефон гремел настырно и въедливо, начисто разрушая приятное воспоминание, сновидение из той, прошлой жизни.
Ох, поспать бы еще сейчас - ничего больше не надо…
.., дзи–и–и–и–и–и–и–и–и–инь!..
Писатель, стряхнув с себя остатки недавнего сна, взял трубку и - маскируя недовольство:
- Алло…
Никогда нельзя открыто высказывать своего недовольства - этому он научился в Америке. Все - на улыбочке, легко и свободно. Раздражаются только неудачники, а нет ничего страшней, позорней, ужасней, безобразней, бездарней, кошмарней, чем быть неудачником. Это, наверное, еще хуже, чем быть импотентом…
А чего ему раздражаться; он - известный Писатель, его книги расходятся минимум стотысячными тиражами (еще бы; русские по–прежнему самая читающая нация!), переведен на европейские, азиатские, африканские и американские языки, чуть ли не на эсперанто, он преуспел в жизни, наверняка не меньше, чем тот, кто перебивает ностальгические сны своим идиотским звонком.
А потому - вежливо, вежливо так:
- Алло…
С той стороны провода - ровное и бесстрастное, будто бы голос автоответчика:
- Не надо тебе этим заниматься. Вот так, точней: - "не. надо. тебе. этим. заниматься."
Писатель опустил с кровати ноги, сунув их в шлепанцы, уселся, переложил трубку в другую руку.
- Что?
- Не занимайся тем, чем занимаешься.
Bliaddz–dz–dz(ь), как говорят в славном городе New York впервые приехавшие туда русские, наверное не туда попали…
- Вы кому звоните?
- Тебе звоним, - послышалось из трубки все такое же бесстрастное, - мы знаем, кому мы звоним… Не делай этого. Не пиши об этом.
- Почему?
- Потому что мы этого не хотим… Ты понял?
Из трубки радиотелефона послышались короткие гудки, извещавшие об окончании разговора.
Писатель, недоуменно повертев трубку в руке, положил ее на место и, нырнув под одеяло, попытался заснуть.
Но сна не было.
Как же - заснешь тут!
Наверное, просто идиотские выходки телефонных хулиганов, как во времена его голубого детства: "Алло, это с телефонной станции… Какой длины у вас шнур? Ах, вы не знаете? Измерьте. Полтора метра? А надо ровно метр. Что значит "что делать?" Лишнее отрезать…"
Bliaddz–dz–dz(ь)…
Но откуда же звонивший знает, что теперь он собрался писать именно об этом?
Непонятное что–то.
Кто?
Откуда?
Ведь не пишет еще, а только… только подумывает написать…
Метнув ненавидящий взгляд в телефон, Писатель улегся и перевернулся на другой бок.
Он попытался воскресить в памяти какие–нибудь приятные воспоминания, однако ничего, кроме той встречи с которым по счету знакомым Рабиновичем (сколько их теперь в Нью-Йорке - одному Богу известно), не вспоминалось.
* * *
Говорят, что Родину можно продать только один раз: неправда это. Родину можно продать какое угодно количество раз; смотря сколько у тебя Родин…
Кто–кто, а Писатель знал это лучше, чем кто–нибудь другой…
Писатель родился в прекрасной горной республике, славной спелыми гранатами, мусульманским гостеприимством и восточными сладостями, и до абитуриентского возраста считал эту республику своей Родиной, пока не решил поступать в столичный универ, и Родиной резко стала Москва. Поступление в университет, правда, было сопряжено не только с продажей первой по счету Родины, но и национальности, пятая графа, сами понимаете ли, а также продажей первородной фамилии, что естественным образом вытекало из предыдущих продаж: Писатель (тогда еще не писатель, а абитуриент), продав предыдущую, не очень–то благозвучную и не способствующую поступлению на журфак МГУ, тут же приобрел более красивую, эффектно звучавшую. А потом диплом столичного вуза, как вы понимаете, не чечевичная похлебка. Впрочем, эта продажа произошла еще до того, как он поступил в универ; иначе - как знать! - может быть, и пришлось бы возвращаться домой, к спелым сочным гранатам и милым барашкам на зеленых склонах, в свой прекрасный белоснежный город, когда– то построенный жадными до нефти англичанами…
Этапы большого пути в комсомольских и партийно–профсоюзных газетах - не в счет, тем более, что они никак не были связаны с продажей ни того, ни другого, ни третьего; но - хотелось большего, хотелось, понимаете ли, большего.
Тем более, что разрушительные идеи юдофобии все более и более овладевали массами широких слоев населения. Возвращаться в гранатовую республику Писателю (тогда еще не Писателю, а обыкновенному комсомольскому журналисту) не хотелось; во–первых, та Родина была уже не его, а во–вторых, как говорится, перспективы культурного роста даже малых народов велики - бедному аиду всегда можно ожидать неприятностей и погромов.
В то время по "ящику" еще не крутили рекламных роликов, крутили только "Новости дня", но как–то в частной беседе один коллега недвумысленно намекнул Писателю (тогда еще не писателю, а просто советскому гражданину нерусской национальности), намекнул словами телерекламы, ставшей популярной через двадцать лет: "Хорошо там, где вас нет", на что тог словами телерекламы же и ответил: "Нет, хорошо там, где мы есть"…
И потому Писателю (тогда еще не писателю, а репатрианту - "олим") ничего другого не оставалось, как свалить в Палестину, туда, где "мы есть", и "есть" очень много, продав при этом очередную Родину, Правда, к тому времени новая моноэтническая Родина" "страна оголтелого милитаризма и воинствующего шовинизма". как регулярно писалось в его бывшей газете, активно воевала с Ясиром Арафатом и фанатиками–шиитами, да и вообще к выходцам из коммунистической России относились весьма прохладно (хотя, как утверждал популярный в те времена бард, "там есть" "на четверть бывший наш народ"). Короче говоря, Писатель (тогда еще не писатель, а иммигрант) посчитал за лучшее прервать алию и свалить с земли обетованной за океан, в Штаты, где, по примеру многих обитателей русско–еврейского гетто Брайтон-Бич, устроился таксистом.
Что делает брайтон–бичский таксист в Нью-Йорке? Он суетится, бегает, прыгает, ругается, смеется - и т. д, Нью-Йоркского таксиста, эдакого глупого пингвина, тоже можно скушать.
Кому угодно.
От злого полицейского на углу до тупого чиновника иммиграционной службы.
А потом: что он, непризнанный на предыдущих Родинах гений - таксистом сюда приехал работать? Таксистом он мог бы быть и в Москве. А потому надо взять в прокатной конторе у бича на Брайтоне печатную машинку с кириллицей, накупить бумаги и - писать, писать… Амбиции, понимаете ли…
Первые прозаические опыты в Новом Свете обескуражили совершенно - точней, не сами опыты, а их первые результаты; литературные агентства что–то заказывали, иногда даже прикупали рукописи, но как–то вяло и неохотно, а платили - просто смех сколько платили. Да и отношение к изящной словесности совсем как по русскому классику Даниилу Хармсу: "Писатель: Я писатель." Ваня Рублев: "А по–моему, ты не писатель, а говно"".
Писатель (тогда еще не писатель, а таксист) никогда бы не подумал, что американцы - так тупы, невежественны и безобразно забиты, что кроме телевизора, бейсбола, баскетбола, бокса, регулярных постельных телескандалов с участием голливудских звезд, предвыборных компаний и своих идиотических шоу их ничего не интересует - даже его замечательная детективная проза, обличающая ужасы и агрессивность советской тоталитарной системы; об ужасе и агрессивности которых сам Писатель (тогда еще не писатель, а рядовой обитатель Брайтон - Бич, пробивающийся литературной халтуркой), впрочем, имел весьма туманное представление, разве что по "New York Times"…
Однако Писатель (через некоторое время уже действительно, так сказать, писатель, writer) начал усиленно совершенствовать написанное, поставив на это все, что можно - и не ошибся…
И вот теперь, в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году он - один из самых многотиражных писателей России (одну из предыдущих Родин, как выяснилось, можно, однажды продав, купить вновь, а когда у тебя много money, как бы и дешевле выходит), его многочисленные детективы–мелодрамы–триллеры расходятся "на ура"; он известен, Издатели вкладывают в него деньги, и не боятся прогадать.
Пусть его прозу издевательски называют "таксистской", пусть поносят его в "серьезных" литературных изданиях - ну и что?
Тут, в России поэт - не больше чем поэт (не покупают поэзию, малотиражна и потому убыточна), но Писатель, он то есть –- больше, чем писатель;
Меж тем, как пыльные громады
Лежалой прозы и стихов
Напрасно ждут себе чтецов
И ветреной ее награды…
его романы идут на за милую душу.
Что такое писатель в Штатах? Ничтожество, полное ничтожество, известное разве что студентам литературных факультетов. Кто знает о еще здравствующих Воннегуте или Сэлленджере? Никто, горстка поганых нищих интеллектуалов. Не читают американцы книжек, такая у них особенносгь национальной психики.
А тут, на вновь приобретенной Родине, назови только его фамилию, и все сразу: а–а–а, да, да, читали, как же, знаем… Наверное, потому, что количество видеомагнитофонов, телевизоров и прелюбодействующих голливудских звезд на душу населения несоизмеримо меньшее.
Писатель, короче говоря.