Герой романа, бывший следователь прокуратуры Сергей Платонов, получил неожиданное предложение, от которого трудно отказаться: раскрыть за хорошие деньги тайну, связанную с одним из школьных друзей. В тайну посвящены пятеро, но один погиб при пожаре, другой - уехал в Австралию охотиться на крокодилов, третья - в сумасшедшем доме… И Платонов оставляет незаконченную диссертацию и вступает на скользкий и опасный путь: чтобы выведать тайну, ему придется шпионить, выслеживать, подкупать, соблазнять, может быть, даже убивать. Сегодня - чужими руками, но завтра, если понадобится, Платонов возьмется за пистолет - и не промахнется. Может быть, ему это даже понравится…
Валерий Исхаков живет в Екатеринбурге, автор романов "Каникулы для меланхоликов", "Читатель Чехова" и "Легкий привкус измены", который инсценирован во МХАТе.
Содержание:
-
Пролог 1
-
1. День первый. Суббота, 13 июля 1
-
2. День второй. Воскресенье, 14 июля 14
-
3. День третий. Понедельник, 15 июля 20
-
4. День пятый. Среда, 17 июля 27
-
5. День седьмой. Пятница, 19 июля 33
-
6. День восьмой. Суббота, 20 июля 36
-
7. День девятый. Воскресенье, 21 июля 39
-
8. День двенадцатый. Среда, 24 июля 44
-
Эпилог 50
Исхаков Валерий
Жизнь ни о чем
Не спрашивайте меня, о чем эта книга. Спросите лучше себя, о чем ваша жизнь.
В.И.
Пролог
Прежде чем двинуться дальше, посмотрим кино.
По форме вежливое предложение, но по сути - приказ. Лысый, поглощающий синий дым и извергающий серый, ты что, насколько привык командовать, что приказываешь даже мне? Послушай, я ведь не твой подчиненный. Я даже не работаю здесь. И могу в любую минуту встать и уйти. Но я не уйду. Я люблю кино. Готов смотреть кино с утра до ночи. Даже такое: самодельное, снятое любительской видеокамерой на Кипре.
Правда, что-то в этом роде мне уже показывали недавно. Но я не возражаю. Приятно еще раз увидеть красивую женщину на фоне красивых пейзажей. На фоне православных храмов и мечетей. На фоне роскошных вилл. А вот она на фоне моря, на палубе океанской яхты. Этот вид, помню, мне особенно понравился. А теперь нравится еще больше. Потому что в тот раз мне показали только женщину за штурвалом и капитана, а теперь показывают больше. Вот камера отвела стеклянный глаз от женщины за штурвалом, панорамирует, и я вижу море: волны, пена, солнечные блики, чайки, и множество яхт и разноцветных виндсерферов и дальний берег.
Потом снова показывают яхту. Это - мостик, тут верхняя палуба, нижняя палуба, каюты, а это - машинное отделение. Человек с камерой методично обходит все и при этом не молчит, подробно рассказывает о достоинствах яхты. О водоизмещении в тоннах, о крейсерской скорости в узлах, о мощности в лошадиных силах. О том, сколько на яхте кают и сколько человек может в них с комфортом разместиться. Сколько морских миль может она пройти без дозаправки. И какой шторм способна выдержать.
- Не знаю, - отвечает человек с камерой на мой невысказанный вопрос, почему это называется яхтой. Что-то я не вижу никаких парусов. Только дизельные двигатели. Вот, правда, мачта, но на мачте нет паруса. Есть флаг, есть прожектор, антенна радиостанции и радар - но никаких парусов. Вот вам и яхта! А впрочем, какая разница… В детстве мы плавали по пруду на моторной лодке, которую называли "трамвай". Или "речной трамвай". Но ведь лодка не похожа на трамвай. И пруд не похож на реку. Почему мы так называли лодку? Не помню… Наверное, нам так нравилось. И если хозяину нравится называть свой корабль яхтой - это его право…
А вот мы уже на берегу, и камера показывает нам роскошные виллы. И теперь не мужской, а женский голос объясняет и комментирует:
- Это Кипр, ребята. Это такой большой остров в Средиземном море. На одной долготе с Вильнюсом. Но гораздо, гораздо южнее. И здесь всегда тепло. Я жила здесь зимой - это сказка. Никакого тебе снега - что-то вроде нашего сентября.
С жильем у них тут просто: в самых красивых местах нарезаны участки, куда заранее подведены все коммуникации: вода, канализация, электричество, телефон. Даже оптоволоконный кабель для прямого доступа в Интернет. Построил дом, въехал - и сразу можешь звонить в любую страну мира, ползать в Сети, смотреть телевизор… Вон, на каждой крыше спутниковые антенны… Камера показывает крыши с тарелками антенн. - Участки все одинаковые, соток примерно по шесть, как наши сады. На них как раз дом помещается, бассейн… - Показывает бассейн. - Небольшая лужайка - чтобы столик и стулья поставить и сидеть закусывать в тенечке… Можно посадить пару пальм… - Показывает пальмы. - Или розы. Или еще что-нибудь. Апельсины, например. Тут многие сажают апельсиновые деревья. И красиво, и всегда фрукты под рукой… Но наши, русские, обычно покупают не один участок, а сразу четыре. И дом строят раза в четыре больше, чем у других. И обязательно крепкий высокий забор, вроде этого… - Долго показывает серый бетонный забор. - Некрасиво, конечно, зато не видно, что они там делают.
- А ты знаешь, что они там делают? - спрашивает мужской голос.
Камера отворачивается от забора и показывает нам мужчину.
Он старше женщины. Я не знаю, сколько ей лет, не спросил при встрече, но с виду не больше двадцати четырех-двадцати пяти. А ему сейчас тридцать семь. Это я знаю точно - мы ровесники. Когда-то мы были друзьями. Нет, мы были лучшими друзьями! Мы учились в одном классе и вместе плавали на лодке, которую называли "речным трамвайчиком". Я помню, почему мы так ее называли, и уверен, что он тоже помнит. Но не считает нужным рассказывать. Он предпочитает не рассказывать о себе ничего лишнего. Такой у него жизненный принцип. Даже безобидные мелочи - и те предпочитает держать при себе. На всякий случай. Может быть, именно благодаря умению молчать он добился всего, к чему стремился.
Мне кажется, что еще тогда, когда мы вместе плавали на "ручном трамвайчике" по заводскому пруду, он знал, чего будет добиваться в жизни. И знал, как будет этого добиваться. Мы предавались прекраснодушным мечтаниям, а он не мечтал - планировал. И потом только воплощал свои планы в жизнь. Поэтому он сейчас обнимает красивую молодую женщину на Кипре, а я…
- Вы тоже будете так отдыхать, - говорит лысый. - Холдинг предоставит вам условия для отдыха в любой точке земного шара: на Кипре, на Багамах, в Африке… Не верите? Назовите день, когда задание будет выполнено, - и я прямо сейчас закажу билеты на самолет. Можете лететь один, с девушкой, можете взять жену и детей - холдинг гарантирует удобства и конфиденциальность. Никто не лезет в ваши личные дела, никто не спрашивает, что вы делаете за высоким бетонным забором. Правда, я не могу гарантировать, что где-то на участке и внутри дома не установлены скрытые камеры. Холдинг хочет знать о вас больше, чем вы знаете о себе сами. Но только на первом этапе. Когда вы подниметесь достаточно высоко, вас не будут контролировать. Холдинг купит для вас дом, яхту, "Мерседес" или "Роллс-ройс". Захотите личный самолет - пожалуйста. И никаких камер, никаких жучков: можете пригласить специалистов, они заглянут в каждый темный угол, в каждую отдушину. Это будут не наши специалисты, но холдинг оплатит их труд, чтобы вы могли спокойно работать и отдыхать. Конечно, для этого вам придется потрудиться не один год - но зато вы достигнете таких высот, о которых без нас можете только мечтать!
1. День первый. Суббота, 13 июля
Мечтать - глупое занятие. Может быть, даже более глупое, чем не мечтать вовсе. Ни один взрослый человек не признается вслух, что предается этому занятию постоянно. И тем не менее все мечтают. Все мечтают о своем. И все - по-разному. Мужчины мечтают лучше, зато женщины - сильнее. Сбываются те мечты, что сильнее, и мы, мечтающие лучше, но недостаточно сильно, вынуждены жить в чужих мечтах.
Поначалу это даже приятно: тебя устраивают со всеми удобствами, как в дорогом отеле, и ни за что не надо платить. Кто мечтает - тот и платит по счетам. Однако бесплатный комфорт скоро надоедает, и ты понимаешь: жизнь в чужой мечте - не просто словесная формула. Это на самом деле. Чужая мечта, чужая жизнь, чужой дом, чужая обстановка и одежда. Чужая женщина и чужие дети. Все не хуже, может быть, даже лучше того, о чем ты мечтал, но чужое. Ты устроил бы по-другому.
Ты затеваешь небольшой бунт, ты выясняешь отношения - и с одним чемоданом, где пара сорочек, зубная щетка да нужные для работы книги, уходишь, вырываешься… чтобы рано или поздно понять, что поменял одну чужую мечту на другую.
Что до меня, то мне ясно дали понять: не будет даже иллюзорного бунта. Даже попытки к бегству - и той мои женщины не дозволят мне. И не мечтай, милый! Мы возьмем тебя бережно, словно фарфоровую вазу, словно заболевшего щенка, и переместим из одного женского мира в другой, сотворенный специально для тебя усилиями любящих женушек - бывшей и будущей.
Совместными усилиями, уточнил я.
Ну конечно, совместными, какими еще! Мы всегда все делали вместе, не спорили по пустякам, не ссорились - и теперь вместе будем искать приемлемый выход из создавшегося - созданного тобой, негодник! - положения…
Охотно верю. Когда я думаю о вас, моя бывшая и моя будущая, вижу картину мирных переговоров: одна сторона признает свою капитуляцию, другая - принимает ее, но - достойно, цивилизованно и с таким расчетом, чтобы не повредить предмет переговоров (меня), чтобы победившая сторона могла им пользоваться с теми же удовольствием и пользой, с какими пользовалась проигравшая.
Я - ваша собственность.
Я - Гданьский коридор.
Я - Калининградская область (бывшая Восточная Пруссия).
Я - предмет сделки.
Горячо любимый обеими сторонами, но - предмет.
Одушевленный, но не имеющий права голоса.
Хотя - имевший. О, я имел! Я очень имел голос, когда решал, с кем хочу жить дальше: с Инной или Майей. Но голос был одноразовый, и после того, как я отдал его в твою пользу, Майя, вы в нем (голосе) более не нуждались.
2
Переговоры велись тайно, без свидетелей, но мне удалось подглядеть то, что не предназначалось для моих глаз. Случайно проезжал мимо нужного места в нужное время, случайно увидел моих женщин вместе, за столиком в уличном кафе, под большим клетчатым зонтом - и тут же припарковался напротив и прильнул к боковому стеклу. Опускать стекло я не стал: сквозь звон трамваев и рев автомобильных моторов я ничего не услышу, а виден с той стороны буду гораздо лучше.
И вот я за стеклом, наблюдаю, как они чинно сидят бок о бок, очевидно, ждут заказ, потому что на столике ничего нет, только две почти одинаковые дамские сумочки. Затем, как по команде, они протянули руки к сумочкам каждая к своей - и достали сигареты и зажигалки. Закурили - каждая из своей пачки, от своей зажигалки, - положили сигареты на стол, зажигалки поставили рядом. С такого расстояния не видно, но я знаю, что сигареты у них разные: Инна курит синий "LM", Майя "Kent" № 4. Зажигалки тоже разные. У Инны изящная позолоченная газовая зажигалка, мой подарок на годовщину свадьбы, у Майи - мужской, без всяких украшений "Zippo". Тоже подарок, но не мой и не Горталова (мужа), и не скажет - чей. Вечно таинственная Майя.
Инна и Майя стали подругами в университете и продолжали дружить все эти годы, обмениваясь свежими сплетнями, рецептами и фасонами. Незадолго до нашего разрыва Инна покрасила волосы и сделала прическу, как у Майи, в Майиной парикмахерской, а Майя сшила у портнихи Инны такой же, как у нее, костюмчик: прямая серая юбка с разрезами спереди и сзади и жакет. На переговоры обе пришли в этих костюмчиках. Из-под одинаковых жакетов выглядывают одинаковые белые кофточки с остроносыми воротничками, две верхние пуговицы одинаково расстегнуты, в вырезах блестят украшения: нитка жемчуга у Майи, розовые кораллы у Инны. Издали - почти близнецы. Не знай я их так хорошо, так близко - мог бы и перепутать.
Абсолютно ненужное сходство, ворчу я себе под нос. Уходишь от одной женщины к другой, чтобы обрести нечто новое - а тебе будто нарочно демонстрируют, что все женщины одинаковы.
Утешает иллюзорность сходства, созданного удалением от наблюдаемых. Вблизи невозможно спутать твердо очерченные, как бы застывшие под резцом скульптора черты Инны и вечно ускользающие, мерцающие очертания лица Майи. И тела, скрытые под одинаковыми одеждами, на самом деле разные. Спортивное, чуть подсушенное, скуповато отмеренное природой тело Инны не перепутаешь с цветущим, обильным, налитым до яблочного хруста телом Майи.
Инне любая одежда всегда словно великовата. Майя так и рвется из ткани, любые платья, костюмы, джинсы заполняя собой до предела.
И еще они по-разному пахнут. Даже одни и те же духи "звучат" на коже Майи совсем иначе, чем на коже Инны. И с закрытыми глазами я не спутаю их никогда.
За одинаковыми одеждами и прическами прячутся две совершенно непохожие внутренне женщины: рассудительная, уравновешенная Инна (двойное "нн" в ее имени - как две чаши весов) и таинственная, до сих пор загадочная для меня Майя…
Непохожие, но - не чужие. Понимающие друг дружку. Друг дружке сочувствующие. Когда они сидят так вот и болтают, возникает впечатление, что два матерых нелегала, два резидента разных, но дружественных разведок изображают ничего не значащий светский разговор, под прикрытием которого обмениваются условными фразами.
В сущности, кто они такие, эти женщины, как не шпионки в мире мужчин? Они прикидываются гражданками нашей страны, они без акцента говорят на нашем языке и пользуются безупречными с виду документами, но это не их родной язык и документы у них - фальшивые. И когда они выходят замуж, они используют нас как прикрытие, средство для легализации, но их настоящая жизнь, их подлинная родина - среди себе подобных, и в каком бы звании они ни числились у нас, выслуга лет и льготы за беспорочную службу идут им на их особой, женской родине.
Но вот официант принес моим девочкам соки и мороженое - и они перестали быть похожими на резидентов. Вполне натурально прихлебывают сок и облизывают ложечки, и курят вразнобой, и говорят не так серьезно, и смеются от души, а не для маскировки. Инна что-то показывает Майе на пальцах, некий размер, и Майя кивает в ответ, соглашаясь…
Может быть, они смеются надо мной?
Почти наверняка нет. Наблюдателю всегда кажется, что близкие говорят о нем, но редко его подозрения оправдываются. Мы не настолько интересны другим, как воображаем.
Больше я не стал подглядывать и отъехал, стараясь не привлекать внимания. И не привлек. Ни одна впоследствии не упрекнула, что я наблюдал за ними. И обе признались, что обо мне говорили совсем мало, заранее, в первые минуты переговоров, вынеся мою персону за скобки.
- О чем же вы говорили? - спросил я, неуютно чувствуя себя за пределами скобок (внутри которых действовала иная, недоступная мне, женская грамматика.
- Так… О жизни… - ответила Инна.
- Да ни о чем особенном. О том, как докатились до жизни такой, ответила Майя).
Обе при этом пожали плечами, но - по-разному. Плечи Инны пожатием изобразили сомнение: какая, мол, жизнь может быть у нее, Инны, без меня… Майя движением плеч выражала просьбу о снисхождении: что с нас взять, дурочек, ну не можем мы жить без мужиков, так устроены.
Этими похожими, но все-таки отличающимися пожатиями плеч скобки раскрылись: со стороны Инны, чтобы выпустить меня за, со стороны Майи чтобы ввести меня в.
(Внутри скобок было тепло и безопасно. Мы с Майей обнялись и пообещали, что никого сюда не впустим и не выпустим один другого за эти тесные и родные пределы.)
3
Мы с Горталовым, мужем Майи, мирных переговоров не вели. И не будем вести - нечего об этом и помышлять.
Невозможно представить, как мы усаживаемся за столик в уличном кафе-мороженом, достаем сигареты (у меня "Winston", у Горталова "Балканская звезда") и зажигалки (одинаковые копеечные газовые), как мы вежливо улыбаемся друг другу и одинаково облизываем ложечки - у него язык коричневый, потому что ел шоколадное, а у меня желтый. "Печень больная?" сочувствует Горталов. "Не-ет… крем-брюле…"
Картинка выходит насквозь фальшивая, требуются поправки.
Итак, я снова в уличном кафе - за тем же столиком, за которым недавно сидели наши жены. Невысокая синяя оградка. Синяя арка при входе, синие пластиковые столы и стулья. Под ногами - квадратные плитки, между плитками пробивается начинающая желтеть трава. Приглушенная музыка из динамиков, заглушаемая знакомыми позывными: понятно, "Европа +"…
Внезапно - непременно внезапно, когда перестал ждать, расслабился, на тротуар влетают бронированные фургоны с эмблемами УБОП, и из них вываливаются десяток-другой (может, всего восемь, но у страха глаза велики) громил в камуфляже и черных масках; топоча и цокая по асфальту, они по периметру окружают кафе, перемахивают через невысокую, по колено, оградку, укладывают посетителей мордами в мороженое, а официантов с серебряными подносами - на пол, то есть на усеянную в предвиденье близкой осени желтыми листьями плитку. Меня легко снимают со стула, заламывают руки, так что голова болтается на уровне колен, и ведут к центральному столику, за которым, сняв маску и нахлобучив черный берет с эмблемой на боку и кожаными шнурочками, сидит подполковник Горталов.
Пришли. Встали. Один из громил громко, будто сквозь шум неутихающей битвы, приказывает: "На стол! Руки на стол, я сказал! Ноги шире, мать твою… И стоять! Стоять, кому сказано!.." Я подчиняюсь. Я стою, широко расставив ноги и так же широко раздвинув ладони, почти касаясь щекой небрежно вытертой пластиковой поверхности, и вижу, как на столике появляются сигареты "Балканская звезда" и зажигалка, вижу широкую, в камуфляже, грудь Горталова, здоровенную лапу в черной перчатке с обрезанными пальцами. Он достает сигарету, прикуривает, стряхивает пепел в вазочку с пломбиром. Я чувствую тепло и горечь табачного дыма, пущенного мне в лицо, а также запахи казармы, густо исходящие от уже отпустивших меня, но стоящих рядом, готовых впечатать мордой в стол горталовских громил. И тишина, и беззаботно чирикающие в тишине птицы, и шорох листьев над головой…
И в этой тишине Горталов спокойно, без злобы гасит сигарету о тыльную сторону моей левой ладони, бросает окурок в пломбир, складывает руки на груди - я по-прежнему не вижу, не имею права видеть его лица, - и теперь-то и начинаются переговоры.