В сборник включены романы почти неизвестных российскому читателю французских писателей детективного жанра.
В романе "Приговоренный умирает в пять" в роли детективов выступают разные персонажи, в том числе и сами преступники. Действие романа "Я убил призрака" происходит в Экваториальной Африке. В "Болтливой служанке" по чьей-то злой воле вполне респектабельные люди вовлечены в круг шантажа.
Содержание:
-
Станислас-Андре Стееман - Приговоренный умирает в пять - (пер. с фр. Вал. Орлова) 1
-
Часть первая 1
-
Часть вторая 11
-
Часть третья 15
-
-
Жан-Франсуа Коатмер - Я убил призрака - (пер. с фр. В. Каспарова) 21
-
Призрак 22
-
Убийца 36
-
-
Фред Кассак - Болтливая служанка - (пер. с фр. Вал. Орлова) 44
-
Прелюдия 44
-
Часть первая - (allegro поп troppo) 47
-
Часть вторая - (allegro con grazia) 49
-
Часть третья - (allegro molto vivace) 53
-
Часть четвёртая - (allegro agitato ed. appassionato assai.) 58
-
Часть пятая - (adagio lamentoso) 64
-
-
Примечания 67
Станислас-Андре Стееман
Приговоренный умирает в пять
Жан-Франсуа Коатмер
Я убил призрака
Фред Кассак
Болтливая служанка
Станислас-Андре Стееман
Приговоренный умирает в пять
(пер. с фр. Вал. Орлова)
Г-ну Полю Фаччендини, судье, мэтру Жану Виалю, адвокату, и мэтру Максану Реру, адвокату, чьи советы помогли мне преодолеть дебри судопроизводства
Процесс занял пять дней.
Когда присяжные удалились на совещание, предполагаемый вердикт запорхал по залу.
- Дело в шляпе, - прошептал Билли Гамбург в очаровательное ушко Дото (уменьшительное от Доротеи).
Надвигалась гроза, свет ламп то и дело блек от всполохов.
- Шесть десять, - произнес Билли, взглянув на свои наручные часы. - Да что они там, адресами обмениваются?
Шесть двадцать.
Старший судебный пристав потребовал тишины в зале:
- Господа! Суд идет…
Председатель суда стряхнул с себя дремоту. Двенадцать образцовых граждан, призванных решить судьбу подсудимого, гуськом возвратились в зал и заняли свою скамью.
- Господа присяжные заседатели, ответьте по совести и чести…
- Обычная болтовня! - скривился Билли, чья шаловливая рука добралась уже до подвязки Дото.
- Тсс, слушай!
Зашлась в кашле дама с сиреневыми волосами, прикрывая рот рукой в перчатке.
Старшина присяжных - рыжий, коренастый, с глазами навыкате под стеклами в невидимой оправе - зычным голосом ответил на ритуальные вопросы председателя суда и сел с видом человека, исполненного сознания собственной значимости.
Снаружи донесся визг автомобильных тормозов, там и сям в зале раздались аплодисменты, но быстро утихли.
Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился заместителю прокурора, чем привел в смятение не одно женское сердце.
Очередная вспышка молнии. Первый раскат грома. Публика заторопилась к выходу.
Защитник, мэтр Лежанвье, собрал листки с тезисами и выводами и сунул их в портфель из свиной кожи. По его широкому лбу, застилая белый свет, градом катил пот. Сердце ухало где-то в горле - огромное, больное, не дающее нормально вздохнуть.
- Ваш динамит, мэтр, - напомнила мэтр Лeпаж (Сильвия), протягивая ему розовую пилюлю и стакан.
Мэтр Лежанвье с отвращением проглотил пилюлю, запил ее водой из стакана.
- Спасибо, малыш. Вы очень милы…
Нет, никогда ему к этому не привыкнуть.
Так повторялось всякий раз при вынесении вердикта: его охватывала смертельная тревога.
Словно ему предстояло разделить участь подсудимого.
Самому быть оправданным или признанным виновным.
Словно он защищал собственную жизнь.
Часть первая
I
С первого этажа доносилась танцевальная мелодия - подобные ритмы особенно оглушают, когда сам предпочитаешь Дебюсси и Равеля.
Злясь на весь свет и на себя, мэтр Лежанвье судорожно дергал галстук перед "психеей" , в которой еще каких-нибудь десять минут назад отражалась пленительная Диана в синем вечернем платье. Дрожащие руки адвоката горели так, что ему пришлось охладить их под струей воды в ванной. Он не то чтобы страдал, но испытывал неотвязное ощущение, что боль может накинуться на него в любой момент.
Вернер Лежанвье страшился этих ужинов "в кругу друзей", где каждый ожидал от него не менее блестящих спичей, чем его выступления в суде, но не могло быть и речи о том, чтобы лишить Диану этих сборищ. Один раз, один-единственный раз, на следующий день после процесса Анжельвена, "обреченного на проигрыш" и в конце концов выигранного, он выразил намерение похитить ее у общества и провести вечер вдвоем в каком-нибудь симпатичном маленьком бистро.
Тогда Диана взглянула на него с непритворным изумлением, словно он сделал ей гнусное предложение. Светило адвокатуры принадлежит не себе, а своим близким и почитателям: известность не дается даром. К тому же она терпеть не может эти так называемые "симпатичные маленькие бистро", будь они итальянские, русские или венгерские, где запахи пиццы, борща или гуляша уже с порога отбивают всякий аппетит и где надо быть одетым "как все", если не хочешь выглядеть белой вороной. Увидев, что муж надулся, Диана приподняла обеими руками волан своей пышной юбки и склонилась в умопомрачительном реверансе, приоткрывшем соблазнительные округлости ее декольтированной груди.
"Поклянитесь говорить правду, всю правду, дорогой мэтр! Вы не находите, что в вечернем платье я красивее, чем в скромном костюме? Разве вы не предпочитаете видеть меня роскошно раздетой?"
Пятидесятилетний мужчина быстро становится рабом тридцатипятилетней женщины. Тщетны были неуклюжие попытки Лежанвье объяснить ей, что он по-прежнему находит ее красивой, но не осмеливается к ней подступиться, когда находит ее слишком красивой.
"Вы можете подступаться ко мне каждый Божий день, дорогой мэтр, и вы себе в этом не отказываете! Но почему обязательно сегодня?.. Вспомните, дорогой, что вы интеллектуал! А интеллектуал должен уметь идти на определенные ограничения!"
Подобные фразы прямо-таки бесили адвоката… Когда он, невзирая на глухое неодобрение Жоэллы, чьего совета никто не спрашивал, женился на Диане, ему, незадолго до этого овдовевшему, было под сорок. Медовый месяц: Италия, Балеарские острова, Прованс… А потом его сразил сердечный приступ. К счастью, вдали от нее, когда он защищал клиента в провинциальном суде.
"НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ ТЧК ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ ТЧК ДУМАЮ О ВАС ТЧК ДУМАЙТЕ ОБО МНЕ ТЧК (ЗАЧЕРКНУТО) ВЕРНЕР".
Так ему удалось скрыть, что его сердце уже никуда не годится: колотится из-за пустяков, дает перебои, как мотор с засорившемся карбюратором, - в общем, сдаст первым в еще вполне здоровом организме. Признаться в этом Диане означало бы ее потерять: разница в возрасте стала бы непреодолимой. Тем не менее - и это не на шутку тревожило Лежанвье - Диана (женская интуиция или неудовлетворенная потребность в материнстве?) обращалась с ним то ли как с больным, то ли как с большим ребенком, следила, чтобы он выкуривал не больше десяти сигарет или двух сигар в день ("Одна сигара стоит десяти сигарет", - безапелляционно заявила она), ложился спать в десять, самое позднее в одиннадцать часов (за исключением тех вечеров, когда они принимали "друзей"), раз в год в порядке профилактики показывался дантисту и окулисту и без нее ходил на возбуждающие зрелища - такие как канкан и стриптиз. "Я люблю вас, дорогой! Я полюбила вас с первой же встречи в буфете Восточного вокзала, когда вы сняли с меня шубку так, словно стаскивали платье. Но я восхищаюсь и мэтром Лежанвье, великим Лежанвье, поборником справедливости, надеждой угнетенных, удачливым победителем в самых безнадежных процессах. Если бы я перестала восхищаться одним, то, вероятно, разлюбила бы и другого… Так что, дорогой, никаких симпатичных бистро!"
Никаких симпатичных бистро - так решила Диана. Никаких вылазок вдвоем для мэтра Лежанвье, даже по завершении тех нескончаемых битв с клиентами, с полицией, со свидетелями, с обвинением, с гражданским истцом, с председателем судебного заседания, с двенадцатью образцовыми гражданами, с собственными выводами. Никаких послаблений мэтру Лежанвье на следующий день после выигранного процесса. Смокинг.
Крахмальная сорочка, галстук с норовом. Тесноватые лаковые туфли. Сидней Беше, Луи Армстронг. Модные спектакли. Притворно сердечные улыбки добрых друзей, которые поздравляют тебя, надеясь, что вскоре ты свернешь себе шею. Бессменный Билли и его брюзгливый цинизм. Дото. Жоэлла. Мэтр Кольбер-Леплан. X, Y, Z… Кто еще?
Вернер Лежанвье бросил беглый взгляд на позолоченные настольные часы с боем, стоящие между его собственным спартанским ложем и кроватью с балдахином Дианы. "Старческая мания, - с горечью подумал он, - эта потребность постоянно видеть циферблат". Диана однажды мило заметила: "Для мужчины жизнь начинается с пятидесяти лет, дорогой! Не доверяйте часам!"
Внизу на смену мамбо пришло калипсо.
Вернер Лежанвье в последний раз поправил узел галстука, чем бесповоротно все испортил, и вдруг вздрогнул: в зеркале отразился чей-то незнакомый облик. Лежанвье на два шага попятился, потом сделал шаг вперед. В зеркале отступил, а затем приблизился сутулый мужчина с нездоровым цветом лица, с седыми висками, с выцветшими голубыми глазами.
"Укатали сивку крутые горки, черт возьми, сказала бы Жоэлла", - подумал адвокат.
Пальцами он раздвинул набрякшие бурые веки: белки отдавали желтизной. "Печень", - сказал он себе.
Снизу его принялись звать хором.
Он повернул выключатель, с сожалением покинул комнату, в темноте пересек лестничную площадку, чуть не промахнулся мимо первой ступеньки и подумал: "А ведь я ничего не пил!"
Он не пил, но вынужден был вцепиться в перила, чтобы не потерять равновесие.
Вернер Лежанвье бесшумно проник в свой кабинет. Как вор. Он испытывал неодолимую потребность сосредоточиться, перед тем как выйти на ристалище.
Он зажег одну лишь настольную лампу, оставив все четыре угла кабинета в темноте, и самым маленьким ключом из связки отпер третий сверху ящик в левой тумбе стола.
Ему улыбнулся тонированный в сепию фотопортрет. Портрет Франсье, его первой жены, креолки с туманными, словно незавершенными, чертами лица, которая не сделала его ни счастливым, ни несчастным, но оставила его - то ли из нелюбви, то ли из лени - с неутоленным чувством. Перед концом жизни Франсье воспылала короткой страстью к Жоэлле, что, впрочем, не побудило ее лучше узнать или сильнее полюбить их дочь: ведь для этого пришлось бы напрягаться, тратить душевные силы.
С момента смерти Франсье не прошло и суток, как Вернер был уже не в состоянии вызвать в памяти ее образ.
В самой глубине ящика стояла початая бутылка "Олд Краун", припасенная в предвидении ударов судьбы. Адвокат колебался лишь мгновение: сковырнув пробку пальцем, он поднес горлышко к губам.
Третьим предметом, вытащенным им на свет Божий, оказался отпечатанный на машинке рассказ тридцатилетней давности. "Ветры и приливы", - его единственный литературный опыт.
"Конец сентября. В эту пору гостеприимный курорт Рэмсгейт закрывает свои двери перед отдыхающими, чтобы открыть их океану…"
Дальше адвокат читать не стал: продолжение он знал наизусть, оно ровным счетом ничего не стоило.
Зато красная тетрадка - нечто среднее между записной книжкой и интимным дневником, куда он на протяжении многих лет вносил все, что в данный момент казалось ему достойным интереса, - напротив, сохраняла вечную молодость. Достаточно было полистать ее, чтобы обнаружить немало любопытного:
"Группы крови: А - В - AB-О.
Полиморфизм означает свойство некоторых веществ представать перед нами в различных формах. Пример: вода, лед, пар и т. п.
Полтергейст: появление, привидение (по-немецки).
По Бертильону: существует 77 форм носа и 190 типов ушей, которые в свою очередь делятся на многочисленные составные части (мочки, скаты, выступы, бугорки, впадины и т. д.).
По Фенберу: бедуин, чтобы заставить своего верблюда встать на колени, издает нечто вроде протяжного храпа: "Икш-ш, икш-ш, икш-ш!" Чтобы позвать его, он кричит: "Хаб, хаб, хаб!" Чтобы заставить животное тронуться с места, он восклицает: "Бисс!" (трижды)."
Внезапно умилившись, Вернер Лежанвье спросил себя: кого в ту пору могли интересовать распри погонщика верблюдов со своим верблюдом - разве что один из них вздумал подать на другого в суд?
Одно не подлежит сомнению: в ту счастливую пору круг его интересов был весьма обширен.
"Женьшень: растение, произрастающее в Монголии, которому китайцы приписывают чудесную способность возбуждать чувственность. Его корень имеет форму человеческого бедра, и, как утверждают, он издает стон, когда его выдирают из земли. (Женьшень - мандрагора?)
"Двенадцать - наши будущие десять" - труд Ж. Эссига о двенадцатеричной системе…
Возьми златой ты ключ
И, одолев ступени,
Дверь отвори шагам твоей любви.
(Стюарт Мерилл)
Элен Ж. Водолечебный массаж, тел. МИР 21–24, звонить до 9 утра или после 8 веч."
Как Вернер Лежанвье ни напрягался, он не мог припомнить, кем была Элен Ж. - той белокурой славянкой, которая, занимаясь любовью, плакала, или же той маленькой брюнеткой со шрамами, которая в праздник 14 июля бросилась под поезд метро.
Чтобы взбодрить слабеющую память, он снова поднес к губам бутылку с шотландским виски.
Скрип открываемой двери, бегущий по ковру луч света.
- Дорогой, вы здесь? (Диана.) Вас ждут… Что ты делаете?
- Ничего, я…
Первым делом - спрятать "Олд Краун".
- Вы готовились выйти на ристалище?
Как хорошо она его знает!
И вместе с тем - как плохо… иначе она не приблизилась бы так неосторожно.
Ему достаточно было подняться, чтобы заключить ее в объятия, пустить нетерпеливые руки гулять по двойному шелку: ее платья и ее кожи.
"Двойной Шелк" - так ему случалось называть ее в постели.
- Дорогой мой мэтр! - сдавленным голосом запротестовала она. - Пощадите вашу покорную прислужницу!
Она, как всегда, издевается над ним! Разжав объятия, он отыскал ее губы, которые, как он и предвидел, оказались покорными и холодными.
- Вер-нер! - Тон успел измениться.
- Да?
- Прекратите, на нас смотрят!
- Кто?
- Все, из другой комнаты! Оставьте меня!.. Пойдемте…
Оставить ее? Идти за ней?.. Его сейчас обуревало нетерпеливое, как у подростка, желание раздеть ее тут же, на месте, поцелуями не давая возражениям вырваться из ее рта.
- Вернер, стоп!.. Вы пугаете меня!
"Вы пугаете меня…" Эти слова отрезвили его в один миг. Он вновь увидел себя перед зеркалом в спальне, в котором обнаружил новое - постаревшее - лицо.
- Простите меня… Не знаю, что на меня нашло…
- Зато я знаю: вы молодеете с каждым днем! - вздохнула Диана, разглаживая свой наряд, как дикая утка разглаживает перышки, после того как увернулась от охотника.
Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в уголок рта, и обратилась к нему на "ты", что бывало чрезвычайно редко:
- Я выгоню их до полуночи, а до той поры потерпи, дорогой! Я… я хочу этого так же, как и ты.
- Правда?
- Клянусь! А теперь пойдемте. Сотрите тут помаду. Вспомните, что вы мэтр Лежанвье, великий Лежанвье… Не забывайте этого ни на миг.
For he is a so jolly good fellow…Их было восемь, они сидели рядком за двойным заграждением из хрусталя и столового серебра и хором горланили эту песенку, поднимая бокалы: Жоэлла, Билли Гамбург с Дото, мэтр Кольбер-Леплан, Дю Валь, Жаффе, Сильвия Лепаж, Меран.
Отпустив руку мужа, Диана быстро переметнулась в другой лагерь, и это она подняла первый тост. Она сказала:
- За моего дорогого мэтра!
Жоэлла непринужденно воскликнула:
- За Вэ-Эл!
С четырехлетнего возраста она звала отца по инициалам: "Вэ-Эл".
Билли Гамбург выразился витиевато:
- За единственного заступника сирот, который регулярно лишает "Вдову" ее законной добычи!
Несколько притянуто за волосы - совершенно и духе Билли.
Доротея провозгласила:
- За непобедимого поборника невинных!
(И тотчас посмотрела на Билли, вопрошая глазами, верно ли она затвердила урок.)
Мэтр Кольбер-Леплан, старшина адвокатского сословия, торжественно заявил:
- Дозвольте мне, дорогой друг, подтвердить после вашего очередного успеха: вы делаете честь адвокатуре и ее старшине… Я пью за самого ревностного служителя Фемиды.
Так только говорилось: мэтр не пил ни капли.
"Такого вот наслушаешься - тошно станет, хоть беги к аферистам в услужение", - подумал Лежанвье.
Дю Валь, главный редактор "Эвенман", произнес:
- Неповторимый успех!
Свою журналистскую карьеру Дю Валь начинал как спортивный репортер.
Жаффе, художник, сказал:
- За черный монолит, который я вижу в черном и кобальте.
"На него и сердиться не стоит", - решил адвокат. Жаффе сам был черен, свою палитру ограничивал черным и кобальтом: его картины в желтых тонах ценились на вес золота.