А кончилось это дело совершенно неожиданным образом. Накануне очередного визита Лыкова к резиденту ЦРУ бригадир вручил сторожу одно хитрое электронное устройство, и тот в отсутствие американца проник на виллу и установил его в холле, где тот обычно принимал гостей. Так мы получили неопровержимые доказательства, что американец, используя непомерные амбиции несостоявшегося доктора наук, сумел-таки соблазнить Лыкова перспективой стать штатным международным чиновником, но для этого, как водится в таких случаях, потребовал компенсировать усилия американской разведки по его переводу в систему ООН, и Лыков с азартом взялся за дело.
Нам уже оставался сущий пустяк - отправить его в Союз и прямо из аэропорта Шереметьево препроводить в следственный изолятор, как однажды вечером в посольство прибежала его возбужденная жена, проделав пешком путь чуть ли не через весь город, и поведала ошеломленному консулу, что час назад она кухонным ножом прирезала своего мужа, который докатился до такой низости, что захотел остаться за границей и предложил ей составить ему компанию.
Такой финал, конечно, никто из нас не мог предвидеть. Возмездие свершилось, и нам пришлось отправлять цинковый гроб и неутешную вдову в Москву…
Вот и сейчас нас, конечно, в первую очередь интересовала информация о сотрудничестве местной контрразведки с ЦРУ, особенно в разработке советских граждан. Рольф кое-что сообщал об этом, но сведения эти носили отрывочный характер и не содержали наиболее важных деталей, без которых предпринимать какие-то конкретные меры было довольно затруднительно. На этот счет у Рольфа тоже находилось убедительное объяснение: он заявлял, что пока не имеет доступа к таким сведениям, которые относятся к категории наиболее оберегаемых секретов, но если в конце года его повысят и передвинут - а ему это давно обещали, - то его возможности значительно расширятся, и тогда он сможет получать более полную и конкретную информацию. А пока же он узнавал об этом чаще всего случайно, от своих разговорчивых сослуживцев.
Тем не менее в течение первых двух месяцев Рольф несколько раз информировал меня об интересе контрразведки к сотрудникам советских учреждений. Мы действительно отмечали определенную активность контрразведки вокруг названных им лиц и, по мере возможности, принимали необходимые меры, чтобы предотвратить провокации.
Наибольший интерес представили два таких сигнала, потребовавшие от нас больших раздумий и хлопот.
Сначала Рольф сообщил, что "русский отдел" по просьбе американцев стал активно заниматься корреспондентом газеты "Известия" Димой Колчиным. Рольф не знал многих деталей этого дела, но тем не менее ему было известно, что "русский отдел" завербовал двух осведомителей из числа знакомых Колчина, оборудовал его квартиру техникой подслушивания и установил за ним наблюдение.
Колчин был мне хорошо известен, да и как могло быть иначе, если это был не какой-нибудь рядовой член не такой уж многочисленной советской колонии, а известный журналист-международник, один из наиболее вероятных кандидатов в "золотые перья" нашей доблестной прессы, веселый и общительный человек, у которого я совсем недавно был в гостях по случаю его тридцатипятилетия. За границей он был уже во второй раз, в стране находился вместе с женой и сыном, который учился в четвертом классе и, насколько мне было известно, был неравнодушен к моей дочери.
Конечно, можно было предупредить Диму о коварных планах местной контрразведки и посоветовать ему проявлять осмотрительность и осторожность в общении со своими знакомыми из числа иностранцев. Но, к сожалению, этого никак нельзя было делать. И не только потому, что при всех своих положительных качествах Дима обладал несколько эксцентричным характером, свойственным многим незаурядным личностям, был довольно вспыльчив и болезненно реагировал на любое вмешательство в его личную жизнь, в чем я имел возможность неоднократно убеждаться, наблюдая, как он реагирует на некоторые советы пресс-атташе. Дело было в другом: выслушав наши рекомендации, он обязательно захочет обсудить их со своей женой, потому что без нее ему никак не обойтись, а это значит, что контрразведка зафиксирует эти разговоры с помощью своих микрофонов, сделает вывод об утечке информации и начнет расследование. А это в свою очередь представляло непосредственную угрозу для безопасности Рольфа.
Предупреждать же Колчина о том, что обсуждать эти вопросы в квартире не следует, потому что она прослушивается, мы тоже не могли, поскольку не было еще на свете человека, который, узнав, что в его квартире установлены микрофоны, не стал бы ковырять стены, чтобы их найти. А такие поиски, естественно, тоже не могли остаться незамеченными и тоже могли привести к провалу Рольфа.
Но и оставлять такую информацию без последствий мы не имели права, потому что, если не вмешаться, контрразведка сумеет реализовать свои планы в отношении Колчина и устроить ему какую-нибудь пакость.
И тогда к этой деликатной ситуации мы подключили офицера безопасности посольства Юрия Васильевича Федорина, умудренного житейским и профессиональным опытом человека. За его плечами было много сложных и интересных дел, о которых еще не пришло время рассказывать. Он договорился с пресс-атташе посольства, собрал всех советских корреспондентов, а их в стране было не так уж мало, и провел нечто вроде небольшого, но чрезвычайно полезного совещания.
Пользуясь выражениями, используемыми в средствах массовой информации, Федорин рассказал им о происках империалистических разведок против мирового коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения вообще, а потом перешел на происки против отдельных советских граждан, к числу которых относятся и советские журналисты. При этом он привел конкретные примеры таких происков, подобранные нами таким образом, что они в какой-то мере соответствовали той возне, которую затеяла местная контрразведка вокруг Димы Колчина, и в общих выражениях призвал всех быть более осмотрительными и не нарываться на мелкие и крупные провокации.
Это сообщение было встречено по-разному. Одни живо на него реагировали, стали вспоминать реальные и мнимые случаи слежки, досмотров личных вещей и прочих козней контрразведки, жертвами которых они стали; другие отнеслись ко всему этому более спокойно, сказав, что пока не замечали ничего подозрительного, и только Дима упорно молчал. Честно говоря, такое его поведение на этом совещании поначалу нас даже несколько насторожило, поскольку наводило на мысль, что он что-то скрывает. А раз скрывает, значит, контрразведка могла если не затянуть его в свои сети, то, по крайней мере, создать компрометирующую его ситуацию, и поэтому он избегает обсуждения этих вопросов. Совещание закончилось, а он так и не произнес ни одного слова, если не считать отдельных междометий и ничего не значащих фраз.
И только на следующий день Дима обратился к Федорину с просьбой уделить ему несколько минут для личной беседы. И вот во время этой беседы он и поделился своими наблюдениями относительно той возни, которую со свойственными ему наблюдательностью и склонностью к анализу он зафиксировал еще несколько недель назад, но постеснялся обратиться к Юрию Васильевичу, наивно полагая, что все это его досужие домыслы и вообще ерунда. На совещании же он не стал поднимать эти вопросы, поскольку не хотел посвящать своих коллег в некоторые особенности сложившейся вокруг него обстановки, чтобы те не разнесли это своими перьями и устами по всему свету, да и не исключал, что все его предположения - плод журналистской фантазии, а в этом случае коллеги над ним здорово посмеются.
Откровенность Колчина, на которую мы очень рассчитывали, когда готовили это совещание, позволила Федорину дать ему несколько полезных советов, не рискуя навлечь на Рольфа какие-либо подозрения, потому что эти советы проистекали теперь не из полученной нами информации, а из наблюдений самого Колчина.
Прошло еще около месяца, и Рольф сообщил мне, что буквально несколько дней назад второй секретарь нашего посольства Авдеев, жена которого Лариса Васильевна работала уборщицей, на посольской автомашине столкнулся с местным автобусом. Столкновение, в общем-то, было пустяковое, пассажиры автобуса и сам Авдеев при этом не пострадали, да и автомашина получила незначительные повреждения. Весь инцидент можно было разрешить на месте, но полицейские, прибывшие на место происшествия, обратили внимание, что Авдеев находится в состоянии алкогольного опьянения. Его пригласили в полицейский участок, где взяли аналитическую пробу, и эта проба показала наличие значительной дозы алкоголя, после чего был составлен соответствующий протокол.
Во время нахождения в полицейском участке Авдеев не только не требовал вызова советского консула, как это предписывается соответствующей инструкцией, но и умолял не сообщать о случившемся в МИД и советское посольство и даже предлагал полицейским деньги. Поскольку дело касалось дипломата, комиссар дорожной полиции информировал о задержании Авдеева контрразведку.
Рольф также сообщил, что в участок выезжал заместитель начальника Управления национальной безопасности Эрик Боден, курирующий работу "русского отдела", и беседовал с Авдеевым. Результат этой беседы Рольфу не был известен.
Это была, безусловно, очень серьезная информация, потому что Авдеев о дорожном происшествии ни консула, ни посла в известность не поставил, а его поведение давало контрразведке повод осуществить к нему вербовочный подход.
На следующий день мы вместе с Федориным осмотрели автомашину Авдеева и на левом крыле и на левой передней дверце обнаружили свежие следы ремонта. Что касается самого Авдеева, то в его поведении в последние дни не отмечалось никаких изменений, он вел себя, как обычно, был исполнителен и корректен.
И в этом сигнале тоже следовало разобраться, и притом как можно скорее, потому что это событие могло получить, если уже не получило, самый нежелательный оборот. Мы по опыту знали, что контрразведка, почувствовав, что Авдеев не доложил об этом инциденте руководству посольства, не оставит его в покое, а будет стремиться "дожать".
И тогда мы обратились за помощью к Валерию Ивановичу, который, помимо того что был дежурным комендантом, был еще и ответственным за использование посольского автотранспорта. Он организовал внеочередной осмотр всего автотранспорта, а потом написал докладную на имя посла, в которой в числе ряда выявленных недостатков указал также, что на машине Авдеева обнаружены хоть и незначительные, но все же повреждения.
На основании этой докладной консулу было поручено провести административное расследование, он побеседовал с Авдеевым, и тот не стал запираться. Из его рассказа следовало, что действительно у него произошло столкновение с автобусом, однако он в этом не был виноват, потому что ехал справа, а автобус ударил его слева, о чем свидетельствуют повреждения на левом крыле и левой передней дверце его автомашины, поэтому виновным был признан водитель автобуса, но он не хотел терять времени на полицейские формальности и поэтому отказался от составления протокола, решив отремонтировать автомашину за свой счет, после чего участники инцидента разъехались с миром.
Никакие полицейские участки, мольбы, деньги и беседы с заместителем начальника Управления национальной безопасности, которому подчиняется "русский отдел", в рассказе Авдеева не фигурировали, и консул, следуя нашим рекомендациям, добиваться его признания не стал, чтобы не подтолкнуть Авдеева на необдуманные поступки. Он только спросил, зачем ему понадобилось скрывать от руководства посольства данный инцидент и тратить собственные деньги на ремонт автомашины, если она застрахована от всех возможных неприятностей и он ни в чем не виноват. Последний вопрос не был лишен определенного смысла, потому что все посольство знало, что Авдеев чрезвычайно скуп; за все время пребывания в стране он никого ни разу не пригласил к себе в гости, считал каждую копейку, то есть местные "пиастры", а его жена Лариса Васильевна вынуждена была работать уборщицей, чтобы иметь хоть какую-то свободную наличность на собственные нужды, а тут вдруг такие расходы!
Авдеев помялся-помялся и ответил, что поступил таким недостойным советского дипломата образом потому, что у него уже было несколько дорожных происшествий, и хоть в последнем он и не был виноват, но все же не без оснований опасался, что посол наложит на него взыскание и из-за этого ему задержат присвоение очередного ранга.
Такие доводы хоть и объясняли, и притом довольно логично, существо дела, но никакой ясности в него не внесли, потому что кто-то из двоих был, мягко говоря, неточен в изложении фактов. И если неточность Авдеева была бы самым настоящим враньем и могла бы свидетельствовать о его полной неискренности, что в данной ситуации было равносильно стремлению скрыть факт вербовочного подхода, то неточность Рольфа, никоим образом лично не заинтересованного в сокрытии или искажении фактов, имела бы другое объяснение: либо он не все знал, а это было вполне допустимо, потому что все знать в контрразведке нельзя, тем более когда не являешься непосредственным исполнителем или участником той или иной акции, либо сознательно вводил нас в заблуждение, что тоже было вполне допустимо, по крайней мере, до тех пор, пока у нас не было абсолютной уверенности в его надежности.
Мы долго размышляли над всеми этими головоломками, пока Скворцов наконец не сказал:
- У нас нет оснований не верить Авдееву и нет оснований не верить Рольфу. Рассудить их может только тщательная проверка каждого из них! И начинать надо с Рольфа…
6
Проверка Авдеева входила в компетенцию Федорина, мне же предстояло провести мероприятие по проверке надежности Рольфа.
Может быть, я заблуждался, но моя задача казалась мне все же несколько проще той, что стояла перед Федориным. По крайней мере, пути ее решения были более очевидными, в то время как Авдеев рассказал Федорину все, что знал или что хотел рассказать, и ничего другого уже не скажет. Независимо оттого, всю ли правду он рассказал или только часть ее, или вообще сказал неправду, теперь он будет упорно стоять на своем, во всяком случае, до тех пор, пока его не уличат во лжи.
Поэтому шеф был сто раз прав: начинать надо было с Рольфа! И вот почему. Во-первых, он уже имел задание "копать" дальше, и мы очень надеялись, что Рольф "раскопает" что-нибудь еще, какие-нибудь документы или фотографии, и поможет выбраться из создавшейся тупиковой ситуации.
Во-вторых, даже если ему не удастся больше ничего выяснить, все равно у нас оставался шанс во всем разобраться, и сделать это можно было, проверив надежность самого Рольфа.
Если он честно сотрудничает с нами, значит, всему, что он нам сообщает, можно верить. Если он нас обманывает, значит, нельзя верить и его информации.
Всего два варианта, и третьего не дано!..
Не для того, чтобы сделать себе рекламу или как-то поднять свой авторитет или авторитет моих коллег по разведывательной работе в глазах читателя, а исключительно исходя из своего и чужого, притом не всегда достойного одной лишь похвалы, опыта, должен заметить, что проверка агентов из числа сотрудников секретных служб, как, впрочем, и многие другие аспекты повседневной работы с ними, требует высочайшего профессионализма. Все, кому хоть раз в жизни приходилось этим заниматься, отлично знают, насколько это непросто - убедиться в надежности такого человека. И тому есть несколько причин.
Прежде всего, любой сотрудник секретной службы, даже из самых искренних побуждений установивший деловой контакт с иностранной разведкой, отлично понимает, что рано или поздно его будут проверять, потому что в разведках всех стран мира существует непреложное правило, можно даже сказать, железный закон: как только интересующий разведку человек попадает в ее поле зрения или с ним устанавливается личный контакт, сразу же начинается его проверка и не прекращается на протяжении всей последующей с ним работы. Причем этот закон, как и положено закону, действует независимо от того, возникают ли у разведки какие-либо сомнения в его искренности и надежности или нет.
И дело здесь не в каком-то патологическом недоверии со стороны разведки к каждому, кто с ней сотрудничает, а в самых порой прозаических обстоятельствах, не считаться с которыми никак нельзя. Можно найти очень надежного человека и в течение многих лет плодотворно с ним работать, а потом в один прекрасный день эта идиллия может кончиться большими неприятностями: вчера вы еще встречались с ним и он был предан вам душой и телом, а сегодня провалился или его перевербовала контрразведка, и с этого момента он стал "двойником". Теперь ради спасения собственной жизни он будет предавать вас столь же искренне и с таким же энтузиазмом, с каким до этого работал на вас.
И вот, понимая неизбежность проверки и не желая, естественно, доводить дело до ненужных подозрений и возможного разрыва отношений с завербовавшей его разведкой (к чему же ему лишаться заработка, если, например, он работает за деньги?), он постарается сделать все возможное, чтобы успешно выдержать такую проверку или как-то ее нейтрализовать. А сделать ему это не так уж и сложно, поскольку ему известны основные приемы проверки, в том числе и те, что находятся в арсенале той разведки, с которой он установил контакт.
Это если он честный человек!
Ну а уж если такой сотрудник предложил свои услуги иностранной разведке по заданию своей секретной службы, то эта самая секретная служба будет делать все возможное, чтобы уберечь его от преждевременной расшифровки, и ради этого постарается обставить дело так, чтобы проверка закончилась безрезультатно, или, другими словами, успешно для проверяемого источника.
Требуется проявить много фантазии и изобретательности, чтобы перехитрить проверяемого сотрудника, а то и всю секретную службу, если он действует по ее заданию.
…Не зря, когда мы в тесном кругу обсуждали эту проблему, Скворцов сказал:
- Проверочное мероприятие будем готовить нестандартно и со всей тщательностью, потому что переиграть Хансена и тех, кто, возможно, за ним стоит, будет не просто.
Сказав это, он посмотрел на меня и добавил:
- Так что давай фантазируй, Михаил Иванович!
Ну что ж, фантазировать так фантазировать!
Здесь мне без излишней скромности следует признаться, что как раз по части фантазии у меня все обстояло довольно неплохо, и когда дело доходило до разработки замысла какой-нибудь операции, то я, как правило, не испытывал особых проблем, а, напротив, любил подумать и за себя, и за других. А вот в том, что касалось тщательной проработки всех деталей, то тут я очень рассчитывал на Скворцова. Я уже давно заприметил за ним такое ценное для разведчика качество, как здоровый скептицизм, и, может быть, именно поэтому у меня с ним быстро установились хорошие рабочие отношения.
Надо сказать, что я всегда ценил людей, наделенных этим качеством, которого мне частенько не хватает в силу так и не изжитой с возрастом некоторой восторженности моего характера, и стремился, чтобы кто-нибудь из них был по возможности рядом со мной. Такой человек, как Скворцов, мог как-то уравновесить мою фантазию и придать законченность и зрелость моим замыслам. Его иногда весьма едкие замечания, высказанные, однако, исключительно корректно и со всяческими оговорками, чтобы не обидеть подчиненного и не отбить у него охоту выдвигать разные идеи, заставляли меня упорно думать и дорабатывать свои предложения до соответствующей кондиции.
Но наша задача не ограничивалась только проверкой Рольфа.