Часом позже мы уже выходили за пределы лагеря, сопровождая группу из двадцати отчаянно смелых женщин, решивших, несмотря ни на что, собрать хворост и сухие верблюжьи колючки, чтобы потом сварить обед и обогреть в ночное время своих близких.
Мне казалось, что я должен сделать хоть что-то полезное для этих несчастных. Я не мог поступить иначе, потому что такова моя натура. Аданна тоже пошла с нами.
- А как же? - сказала она. - С этого момента я отвечаю за вас, поскольку привезла сюда, не так ли?
Глава восемьдесят четвертая
За хворостом, сухой колючкой и корнями здесь ходили каждый день уже много лет и, чтобы собрать их, всякий раз отходили от лагеря чуть дальше. Поэтому в наши дни такого рода вылазки превращались в весьма продолжительные и опасные путешествия.
Я воспользовался неожиданно оказавшимся в моем распоряжении свободным временем, чтобы перемолвиться словом с женщинами. И только одна из них располагала кое-какими сведениями о Тигре и тех мальчиках, что ушли с ним.
- Она говорит, что в ее секторе стояла хижина, где обитали три подростка, - сказал Эммануэль. - Но все они в один прекрасный день исчезли, и теперь там никто не живет.
- Мне казалось, что подобные вещи случаются здесь довольно часто, - заметил я.
- Это точно. Но странно то, что они оставили в хижине все свои пожитки. А еще эта женщина говорит, что в лагере время от времени появляется высокий и сильный мужчина, которого, по словам ее знакомых, зовут Тигр.
- А у этих исчезнувших мальчиков есть родители в лагере? - спросил я.
- Нет. Все они сироты.
- А кто-нибудь из ее знакомых не знает, куда подевались эти подростки?
- Ей сказали, что они ушли с тем сильным мужчиной.
Через два часа утомительного движения по жаре мы добрались до зарослей низкорослого пожухшего кустарника. Женщины расстелили на земле захваченные из дома куски материи, после чего начали обламывать с кустов сухие ветки и складывать их на ткань. Мы с Аданной присоединились к ним, тогда как стоявший в стороне Эммануэль время от времени окидывал из-под руки долгим взглядом горизонт, высматривая патрули джанджавидов.
Поскольку Эммануэль, занятый серьезным делом, не мог уделять нам внимания, мы, работая бок о бок со сборщицами хвороста, обменивались с ними в основном дружелюбными взглядами и жестами. Женщины из лагеря, не обращавшие внимания на царапины, которые острые обломки веток оставляли на их руках, очень быстро опередили нас с Аданной в соревновании по сбору горючего материала и тихонько посмеивались над нашими неуверенными движениями и неумением делать такую простую работу.
Чтобы создать дружескую доверительную обстановку, я вступил в общение с одной молодой матерью, используя язык мимики и жестов. Мы с ней корчили смешные рожи, размахивали руками, пародируя движения друг друга, в общем, вели себя как маленькие дети. Так, она показала мне язык с синей татуировкой на нем, я же, приставив к голове две ветки наподобие рогов, сделал вид, что хочу ее забодать. Это, как ни странно, вызвало громкий смех молодой женщины. Устыдившись в следующую секунду своего веселья, она прикрыла темной ладошкой рот, не сумев, впрочем, скрыть блеснувшую промеж губ полоску белоснежных зубов.
Вдруг молодая мать замерла, словно обратившись в статую, а ее рука, прикрывавшая рот, словно сама собой опустилась к бедру. Я понял: она увидела нечто необычное, и посмотрел в том же направлении, но ничего, кроме крохотного облачка пыли на горизонте, не разглядел.
А потом я услышал громкий тревожный голос Эммануэля:
- Все в лагерь! Бегом. Немедленно!
Глава восемьдесят пятая
Джанджавиды!
Наконец и мне удалось рассмотреть их. Около дюжины вооруженных всадников мчались по пустыне, направляясь к нам.
Всадники были скрыты облаком пыли, поэтому точно определить их численность не представлялось возможным. В любом случае считать их времени уже не оставалось, поскольку они приближались к нам с угрожающей быстротой.
Женщины не могли двигаться с такой скоростью, которая позволила бы уйти от нападавших. Две, с цепляющимися за подолы детьми, тянули за узду принадлежавшего общине осла, а тот явно не спешил следовать за ними.
Я повернулся к Аданне:
- Берите под свою команду женщин и сматывайтесь отсюда. И побыстрее. И уходите сами. Пожалуйста…
- Оружие еще есть? - спросила она.
- Нет, - ответил Эммануэль. - Ваше единственное спасение - оказаться отсюда как можно дальше. Бегите в лагерь, ради Бога! И заберите с собой женщин.
Из слов Эммануэля я понял, что нам придется прикрывать их отход.
Мы заняли огневую позицию за перевернутой тележкой для хвороста. Осла, который тащил ее, женщины забрали с собой. Как прикрытие от пуль тележка мало чего стоила, и мы использовали ее главным образом как опору для винтовочных стволов.
Мы с Эммануэлем возлагали надежды на то, что будем стрелять с неподвижной позиции, тогда как джанджавидам придется вести огонь, находясь в движении, с лошадиных седел.
Теперь я уже отлично видел их сквозь прицел винтовки. Всего я насчитал одиннадцать убийц. Это были бородатые мужчины в чалмах и раздуваемых ветром, потрепанных непогодой широких темных одеждах, вооруженные автоматами Калашникова.
Они мчались во весь опор и довольно скоро оказались в зоне действенного огня.
Первые выстрелы прогрохотали с их стороны.
Вокруг нас фонтанчиками подбрасывало в воздух песок.
Хотя разброс пуль был довольно велик, все-таки попадания происходили в опасной близости от нас, и я понял, что нам противостоят отнюдь не любители. Наши противники не сомневались в своем профессионализме и выкрикивали угрозы, уверенные, что стычка завершится их полной победой. Да и как могло быть иначе, если они превосходили нас числом в соотношении одиннадцать к двум.
- Сейчас? - спросил я у Эммануэля.
- Сейчас! - прокричал он и нажал на спуск.
Мы выпустили по нападавшим в течение нескольких секунд четыре пули, и две из них попали в цель. Джанджавиды как по команде вскинули кверху руки, словно кто-то дернул их за веревочки, и почти одновременно свалились с коней. Одного из них после этого потоптала собственная лошадь и, похоже, повредила или сломала ему шею.
Это зрелище сильно повлияло на меня. Когда я в очередной раз передергивал затвор, внутренний голос произнес: "Ты убил человека в Африке. Теперь все пойдет по-другому".
В следующее мгновение я услышал у себя за спиной пронзительный крик, и у меня словно железной рукой сдавило желудок. В одну из бегущих женщин угодила пуля. Возможно, шальная. Но могло статься, что в женщин стреляли намеренно.
Бросив взгляд через плечо, я убедился, что Аданна не пострадала. Пригибаясь к земле, она бросилась к кричащей женщине, чтобы оказать ей помощь. Как выяснилось, сборщицу хвороста ранило в руку. Всего-навсего, если подобное выражение в данном случае уместно.
Вновь повернув голову в сторону джанджавидов, я увидел, что двое из них придержали лошадей и соскочили на землю. Но не для того, чтобы помочь своим раненым товарищам: они хотели занять более удобные позиции для стрельбы.
Остальные гнали лошадей в нашу сторону. Теперь они находились на расстоянии не более шестидесяти ярдов от нашей засады.
У нас с Эммануэлем оказались сходные боевые инстинкты, ибо мы не сговариваясь начали выпускать пулю за пулей во всадников, скакавших впереди прочих, а потом открыли огонь по спешившимся. Короче говоря, в течение последующих тридцати-сорока секунд мы сбросили с лошадей еще трех или четырех бандитов.
Потом Эммануэль вскрикнул, выронил винтовку и закрутился на земле от боли.
А уцелевшие джанджавиды навалились на меня.
Глава восемьдесят шестая
Когда джанджавиды почти достигли моей позиции, все вокруг заволокло пылью, и это, пожалуй, было не так уж плохо. Во всяком случае, они стреляли почти вслепую, хотя и я мало что видел. Кроме того, на небольшом расстоянии звуки винтовочных выстрелов казались оглушительными, и у меня стало звенеть в ушах.
Неожиданно один из всадников вынырнул из завесы пыли и оказался буквально в шаге от меня. Я схватил его за ногу, стремясь сбросить с лошади, но совершенно упустил из виду, что и сам при подобном маневре не устою на ногах. Так что лошадь протащила меня за собой секунду или две, и лишь после этого всадник вылетел из седла и тяжело рухнул на землю.
Я схватил его винтовку и выпустил пулю в следующего бандита, оказавшегося в поле зрения. Потом сквозь облако пыли пробился третий, которому я выстрелил в живот. Джанджавиды неслись вперед, мало думая о собственной безопасности, поскольку прежде имели дело лишь со сборщиками хвороста, не способными дать им отпор. И тут я понял еще одно. Эти парни вовсе не так опасны в бою, как я думал сначала. Что бы ни говорил о них Эммануэль, стрельба с седла, требующая особого навыка и выучки, удавалась им не самым лучшим образом.
Когда пыль немного рассеялась, я заметил, что три бандита, которым подготовленная нами встреча показалась чрезмерно горячей, поворотили коней и поскакали в противоположном от меня направлении. Это возродило у меня надежду на то, что мне удастся выбраться из этой переделки живым. Хотя надежда была слабая. Тем не менее я снова воспрянул духом.
Подбежав к сбитому мной с лошади бандиту, я с размаху ударил его носком ботинка в ямку под кадыком, стремясь вызвать дыхательный спазм, обездвижить и внушить мысль о бесполезности дальнейшего сопротивления.
- Лежать и не двигаться! - заорал я. Английский ему не понадобился, он понял, чего я от него требую. Мгновенно оценив ситуацию, он замер на том самом месте, где свалился с лошади.
- Алекс! - раздался женский голос у меня за спиной.
Я обернулся и увидел Аданну.
Она и еще одна сильная молодая женщина швыряли куски сухого дерева в коня бандита, пробившегося в наше расположение, чтобы испугать животное, заставить его пятиться или делать резкие движения и тем самым мешать хозяину как следует прицелиться. Несколько женщин из лагерной команды лежали на земле без движения, обхватив головы руками. Когда началась стрельба, они так перепугались, что не смогли сделать и шага, и лишь ждали неминуемого конца.
Аданна очень удачно попала увесистым куском дерева в лошадь, та заржала и встала на дыбы, в результате чего всадник, не ожидавший такого маневра от своего скакуна, потерял поводья и вывалился из седла.
- Алекс, займитесь им! - крикнул мне Эммануэль.
Я посмотрел на задетого пулей солдата и увидел, что он уже почти пришел в себя, приподнялся на локте и даже держит на мушке упавшего бандита.
Я кинулся к джанджавиду.
Бандит начал подниматься на ноги, но я оказался быстрей и, подбежав к нему, нанес сильный удар прикладом по носу, сломав его.
- Аданна, возьмите его винтовку! Вы в порядке?
- Еще минута, и буду в порядке, - ответила молодая женщина.
- Обезоружьте и отпустите их, Алекс, - вдруг попросил меня Эммануэль звенящим от напряжения голосом. - Обезоружьте и отпустите!
- О чем это вы, солдатик? Как это - "отпустите"? Мы должны связать их и доставить в лагерь.
Но в тот момент, когда я говорил это, пришло осознание истинного положения вещей.
"Игра все та же, только правила другие".
- Нет никакого смысла арестовывать джанджавидов, - сказала Аданна. - Они связаны с правительством, и их пленение и арест лишь увеличат бедствия обитателей лагеря. И представители ООН ничем не помогут. В подобной ситуации никто не поможет.
Я повесил на плечо винтовку бандита, жестом предложив ему поймать свою лошадь и убираться отсюда подобру-поздорову. И тогда произошла одна очень странная вещь. Он рассмеялся мне прямо в лицо. И продолжал смеяться во все горло, уезжая от нас.
Глава восемьдесят седьмая
Итак, миссия ООН не в силах помочь беженцам. И другие - тоже. Вот как думали обитатели Калмы, принимая это за непреложную истину. И я, признаться, тоже стал думать так.
Зато обитатели лагеря были безмерно благодарны за все, что для них делали. Более того, за одно лишь намерение принести им благо.
В тот вечер несколько женщин отдали часть принесенного ими драгоценного хвороста, чтобы сварить для нас троих обед - в знак признательности за оказанную им помощь. Я не хотел есть их пищу, поскольку нельзя же объедать голодающих, но Эммануэль сказал, что при сложившихся обстоятельствах только так и можно отблагодарить беженок за их скромные дары и оказанное нам внимание.
Когда обед был готов, мы все сели у костра и поели из общего котла сдобренное специями вареное просо с овощами. Ели руками, поскольку о столовых приборах здесь никто не слышал. Для меня такой коллективный прием пищи походил на ритуал, имевший чуть ли не религиозный характер.
Собравшиеся вокруг нас беженцы представлялись мне хорошими добрыми людьми, попавшими в ужасную ситуацию не по своей вине.
При всем том их разговоры временами шокировали меня, поскольку их главной темой было насилие. Так, одна женщина с чувством, напоминавшим гордость, сообщила, что сама наблюдала за тем, как бандиты убивали ее односельчанина, подозревавшегося в доносительстве. По словам женщины, сначала они искололи подозреваемого ножами, а потом повесили ему на шею шину, наполненную бензином, и подожгли. Вот так: ни расследования, ни анализов на ДНК, ни суда, а сразу приговор и смертная казнь. И некоторые из сидевших у костра людей, похоже, одобряли подобный подход.
Аданну и меня принимали как почетных гостей, поэтому к нашему костру скоро потянулись другие беженцы, слышавшие о дневной схватке с джанджавидами. Было много улыбок, похлопываний по плечу и рукопожатий.
Когда наш переводчик Эммануэль удалялся от костра, мне приходилось самому догадываться о смысле обращенных к нам фраз, обращая внимание прежде всего на язык тела. С другой стороны, я уже стал понимать, кто здесь говорит по-арабски, а кто на наречии динка, и даже различать отдельные слова. Неожиданно я пришел к выводу, что у большинства присутствующих в середине фразы почти неизменно фигурирует слово "али". Аданна тоже выделила это слово из потока речи.
Через некоторое время она наклонилась ко мне и прошептала:
- По-моему, они считают, что вы похожи на Мохаммеда Али.
- Что, прямо так и говорят?
- Но это правда, Алекс. Вы действительно похожи на него в тот период жизни, когда он был чемпионом мира. Между прочим, в Африке его до сих пор вспоминают и очень любят. - Она указала на кучку молодых женщин, сидевших напротив и гипнотизировавших меня взглядом. - Но и у вас, кажется, здесь уже появились поклонницы.
- А вы что - ревнуете? - спросил я, глупо ухмыляясь и чувствуя себя удивительно счастливым, легким и беззаботным, чего со мной давно уже не было.
Крохотная девочка пробралась к нам и свернулась калачиком на коленях у Аданны.
- Этого слова в моем словаре нет, - ответила молодая женщина и, улыбнувшись, добавила: - Но сегодня вечером я чувствую нечто в этом роде.
Я понимал, что Аданна мне очень нравится. Она была не только исключительно красива, но также мужественна, находчива и предприимчива. Отец Бомбата не лукавил, говоря, что она "хорошая девочка". Я не мог забыть, как она, пренебрегая риском, присоединилась к нашей экспедиции, чтобы помочь беженцам. А может, и потому, что ощущала ответственность за меня. Так по крайней мере она говорила.
В тот вечер мы сидели у костра допоздна, поскольку толпа все прибывала. Многие беженцы приводили с собой детей, и они глазели на нас, словно на выходцев с другой планеты. Эту часть аудитории я не мог обделить вниманием, как, впрочем, и Аданна. Она легко находила общий язык с детьми и общалась с ними с нескрываемым удовольствием.
Я поднялся на ноги и с помощью Эммануэля рассказал детям импровизированную версию одной из моих любимых сказок, которую мне перед сном рассказывали в детстве.
Это была история о маленьком мальчике, мечтавшем научиться свистеть. В этот раз я назвал его Денг.
- Денг очень старался… - Я надул щеки и, сделав губы трубочкой, начал с шумом выдувать из себя воздух. Дети от смеха катались по земле, как если бы в жизни не видели ничего более смешного. Возможно также, им нравилось, что я не боюсь выглядеть глупым и способен посмеяться над собой. - И продолжал стараться… - Я выпучил глаза и стал дуть прямо в их маленькие лица, они же продолжали смеяться, словно пытаясь отблагодарить меня за старание. Смеющиеся детские лица посреди этого ужасного лагеря вызвали у меня ассоциацию с благодатным оазисом в раскаленной пустыне.
- А вы любите детей? - спросила Аданна, когда я, закончив рассказ, вернулся на свое место у костра и сел рядом с ней. Заметив, что у нее на глазах выступили от смеха слезы, я понял: над моим выступлением смеялись не только дети.
- Люблю. А у вас есть дети, Аданна?
Она покачала головой и посмотрела на меня в упор.
- У меня не может быть детей, Алекс. Когда-то… когда я была еще очень молода… надо мной безжалостно надругались. Причем использовали рукоятку лопаты. Но это уже не важно. По крайней мере сейчас. Я почти не вспоминаю об этом… Но несмотря ни на что, я люблю общаться с детьми, знаю в этом толк, и мне очень понравилось, как вы общались с ними.
Глава восемьдесят восьмая
То, что произошло в следующую минуту, не должно было случиться. Никогда и ни при каких условиях. И уж точно не в этот вечер.
Внезапно вернулись джанджавиды. Один за другим они появлялись из темноты, словно грозные призраки ночи. На этот раз атака была спланирована и проведена безупречно: люди не успели опомниться, как они уже находились в самом центре лагеря.
Точно определить их число в темноте было невозможно. Тем не менее полагаю, что в нападении участвовало не менее двух десятков бандитов. Мне показалось, что я узнал одного из них - того самого, которого освободил, после чего он вместо благодарности рассмеялся мне в лицо.
Ночную атаку джанджавиды провели в пешем строю; по крайней мере я не заметил у них ни одной лошади или верблюда. Все они были вооружены винтовками, большими ножами и верблюжьими кнутами со свинцовыми наконечниками. Двое или трое несли копья с широкими коваными остриями.
Один из бандитов размахивал флагом Судана, как если бы они выполняли некую государственную миссию, что, возможно, было недалеко от истины. Другой держал в руке знамя с белым силуэтом скачущего всадника на синем поле - символом джанджавидов.
Женщины и дети, еще минуту назад весело смеявшиеся и распевавшие песни, с пронзительными криками кинулись врассыпную, стараясь как можно быстрее покинуть опасное место и скрыться в спасительной тьме. Это дьявольское нападение представляло собой злодейство чистой воды, поскольку его единственной целью было бессмысленное убийство множества безоружных людей. Все это живо напомнило мне вашингтонские убийства. Вооруженные бандиты стреляли и резали мирных обитателей лагеря, одновременно громя находившиеся поблизости жилища. Одну хижину они облили бензином и подожгли; через минуту из нее выбежал объятый пламенем старик, оглашая воздух криками ужаса и боли.