Глава тридцать пятая
Стресс, пережитый мной из-за необходимости платить бакшиш и длительного стояния в очереди, оказался сущим пустяком по сравнению с шоком, который я испытал, когда, толкнув заляпанные отпечатками грязных рук вращающиеся стеклянные двери, прошел в здание главного терминала. Здесь я впервые осознал, что нахожусь в огромном тринадцатимиллионном мегаполисе, и, вероятно, половина его, судя по оглушительному шуму и сновавшим в разных направлениях огромным потокам людей, пребывает именно здесь.
"Вот, значит, какая ты, Африка, - подумал я. - И очень может быть, что где-то здесь, среди этого орущего и снующего повсюду люда, ходит мой убийца, вернее, группа убийц".
Пока я, раздвигая плечом толпу, пробирался в багажное отделение, меня несколько раз останавливали нигерийские "официальные лица". Проверяя мои документы, они задавали мне сакраментальный вопрос, есть ли у меня при себе кредитные карточки "Виза" или "Американ экспресс". С первого взгляда узнавая во мне американца, они стремились получить небольшую взятку. Вероятно, они считали бы ее маленьким вознаграждением за то, что мне позволено находиться в этой стране и заниматься своими делами.
К тому времени, когда я забрал свои дорожные сумки из багажного терминала и стал проталкиваться сквозь стену из липких от пота человеческих тел к выходу, отвращение, внушаемое мне мелкими вымогателями и попрошайками, стало ослабевать. К примеру, меня так и подмывало швырнуть несколько найра мальчишке в фуражке носильщика, предложившему донести мой багаж до стоянки такси, и вручить ему все свои пожитки. Но в последний момент что-то удержало меня от этого. Кто может поручиться, что он, забрав мои вещи, не растворится с ними в густой толпе и я его больше никогда не увижу?
Приняв все это во внимание, я сам понес свой багаж на улицу, хотя мне было жарко, душно, тяжело и неудобно. Но почему должно быть иначе? Кто, собственно, я такой? Одинокий путник, оказавшийся в чужом неведомом краю и не имевший ни малейшего представления о его обычаях и традициях. Как ни странно, эта мысль содержала в себе, помимо ряда негативных моментов, еще и нечто завораживавшее - то, что обещало разнообразные приключения и удивительные открытия.
Глава тридцать шестая
Оказавшись на улице, я не испытал облегчения, поскольку воздух здесь был горячий, влажный и насквозь пропахший едкими выхлопами. Ничего удивительного: рядом с аэропортом носились стада старых подержанных машин, извергавших зловонный дым, и огромные желтые автобусы, работавшие на тяжелом дизельном топливе. Прямо по проезжей части среди двигавшихся во всех направлениях автомобилей прохаживались аборигены, которые продавали все на свете - от газет и фруктов до детской одежды и поношенной обуви.
- Алекс Кросс?
Я повернулся на голос, ожидая увидеть знакомого мне по описаниям Йена Флаэрти, моего контакта из ЦРУ, работающего в Нигерии. В конце концов, кто, как не агент ЦРУ, способен найти нужного человека в таком бедламе?
Но я ошибся, поскольку столкнулся лицом к лицу с двумя вооруженными офицерами из регулярной правительственной полиции, а вовсе не из иммиграционной полицейской службы, как мне показалось поначалу. Окликнувшие меня парни носили черную униформу, черные береты и погоны с нашивками на плечах. У обоих висели на поясе кобуры с тяжелыми полуавтоматическими пистолетами.
- Да, перед вами Алекс Кросс, - ответил я местным представителям власти.
А потом произошло нечто не поддававшееся логическому объяснению.
Дорожная сумка и небольшой чемоданчик в долю секунды были вырваны у меня из рук, после чего один из полицейских завел мне руки за спину, и на моих запястьях защелкнулись наручники. Я ощутил жгучую боль, ибо наручники относились к так называемому жесткому типу и применялись для смирения не в меру активных нарушителей порядка.
- В чем дело? - вскричал я, силясь встать так, чтобы лучше видеть лица местных копов. - И как прикажете это понимать? По какому праву вы надеваете наручники на американского гражданина?
Нечего и говорить, что все мои вопросы остались без ответа.
Забравший мой багаж офицер вскинул руку, словно подзывая такси, и к нам подкатил белый четырехдверный пикап марки "Тойота".
Один из офицеров открыл заднюю дверь и, надавив мне на макушку, заставил нырнуть в заднюю часть салона, куда вслед за тем швырнул мою дорожную сумку. Потом дверь захлопнулась, офицер опустился на сиденье рядом с водителем, и мы тронулись с места. Второй полицейский в машину не сел и как ни в чем не бывало стал прогуливаться по тротуару.
Тут мне пришла в голову простая, но полностью отвечавшая реалиям момента мысль: меня похитили!
Глава тридцать седьмая
Безумие…
- Куда вы меня везете? Что все это значит? Я - офицер американской полиции, - возмущался я, сидя на заднем сиденье пикапа. Увы, те, что располагались впереди, не слышали, казалось, ни единого моего слова.
При попытке приподняться и наклониться к уху полицейского я получил сильный удар дубинкой в грудь и два - по лицу.
Почувствовав острую боль и услышав тихий хруст, я понял, что мне сломали нос!
Кровь хлынула потоком из сломанного носа и залила рубашку у меня на груди. Мне не верилось, что все это происходит со мной. Да это просто невозможно!
Сидевший на переднем сиденье коп повернулся и посмотрел на меня. Казалось, он размышлял, врезать ли мне дубинкой еще раз или приберечь удар для другого времени.
К счастью, он решил ограничиться устным внушением.
- Сиди тихо, белая тварь! Чертов американец, чертов террорист, чертов коп!
В Штатах я слышал, что некоторые представители местного населения терпеть не могут американцев. Особенно чернокожих, называющих себя афроамериканцами. Теперь я испытал это на собственной шкуре. Мне еще повезло, что я относился к американцам белой расы. Чтобы прочистить мозги и сосредоточиться на ситуации, я сделал несколько глубоких вдохов ртом, поскольку мою носовую полость забили сгустки крови. Отдышавшись, я огляделся. Мы неслись по переполненному шоссе. Транспорт направлялся в аэропорт и возвращался оттуда. От жары, влажности и растворенных в воздухе едких испарений скверного топлива у меня закружилась голова. Но мои похитители, похоже, не обращали на такие неудобства никакого внимания. Водитель лишь куда чаще, чем у нас в Штатах, давил на клаксон, расчищая себе дорогу.
По шоссе мчались разноцветные автомобили: зеленые, белые, красные - все старых выпусков и не в лучшем состоянии. Время от времени проплывали громадные желтые автобусы, изрыгавшие клубы удушливого дыма. Вдоль дороги двигались пешеходы - преимущественно женщины. Многие несли на спине детей, а на головах - корзинки с каким-то грузом. Мимо нас пролетали различные строения, в основном хижины, хотя попадались и вполне современные дома. Количество построек постепенно увеличивалось, как и число автомобилей, автобусов, грузовиков и других транспортных средств, из чего я заключил, что мы приближаемся к столице.
Люди жили своей привычной жизнью, занимались привычными делами, зарабатывали свои найра.
Но те, что ехали со мной в пикапе, похоже, тоже занимались привычным делом, и это пугало меня.
Сидевший впереди коп обернулся и протянул ко мне руки. Я приготовился огрести новую серию ударов дубинкой, но он лишь провел личный досмотр задержанного, то есть обшарил мои карманы и завладел моим бумажником.
- Отдайте! - крикнул я.
Коп вытащил из бумажника пачку наличности - около трехсот американских долларов и пятьсот найра - и с презрительной миной швырнул пустой бумажник мне в лицо, угодив в разбитый нос. Меня снова пронзила острая боль, отдавшаяся в голове и затылке.
Потом я закашлялся, и из носа вновь потекла кровь. Она запачкала чехол сиденья, и за это меня наградили сильным ударом дубинки по плечам. Приглядевшись, я заметил, что чехол сшит из темно-синего нейлона, который не мнется, легко стирается, моментально сохнет, и понял, зачем эти парни надевают подобные чехлы на задние сиденья. Чтобы легко смыть следы своих кровавых злодеяний, не так ли?
Теперь я не имел ни цента и ни малейшего представления о том, что все это значит и чем может кончиться. Кроме того, у меня в голове не зародилось ни единой мысли о том, как все это остановить.
Хотя я уже понял, что распускать язык не следует, поскольку это спровоцирует очередной удар дубинкой, но все-таки повторил свой вопрос:
- Куда вы меня везете? Я - американский полицейский и прибыл сюда, чтобы расследовать дело об убийстве.
Полицейский что-то пролаял на своем диалекте водителю, и тот резко вывернул руль. Меня прижало к двери. После этого водитель притер машину к бровке и ударил по тормозам. Мы остановились.
Коп и водитель вышли из машины. Оба! Затем коп рывком распахнул дверцу с моей стороны, я в прямом смысле вывалился из "тойоты" и упал на землю, поскольку со скованными за спиной руками мне нечем было держаться за борта или ручки внутри салона.
Помимо всего прочего, я угодил головой в кучу пыли, вновь испытал острую боль в разбитом лице и снова закашлялся, пытаясь на этот раз выкашлять не запекшуюся кровь, а сгустки пыли и грязи, забившие носоглотку.
Коп - или тот, кто выдавал себя за копа, ибо Бог знает, кем был этот тип на самом деле, - подхватил меня под мышки, потянул вверх и поставил на колени. Я видел, с каким любопытством наблюдал за этой сценой малыш, сидевший у заднего окна микроавтобуса "ауди", проезжавшего мимо.
- Ты - храбрый парень, белый человек. Очень храбрый - и столь же тупой, чтоб тебя черти взяли!
На этот раз, впервые за все время, говорил водитель. Приблизившись ко мне, он сначала ударил меня правой рукой по левой стороне лица, а потом левой - по правой стороне. Я держался как мог, приложив максимум усилий к тому, чтобы не упасть снова в пыль.
- Вы, ребята, отлично справляетесь со своей полицейской работой, - с издевкой произнес я, поскольку мне уже было наплевать, что произойдет потом.
А потом на меня посыпались удары.
Сначала боковой в висок. Мне даже показалось, что при этом у меня в черепе что-то лопнуло. Затем множество других.
Не знаю, сколько всего сильнейших ударов кулаками они мне нанесли. Поскольку отключился, полагаю, после четвертого.
Глава тридцать восьмая
Невозможно… невероятно, беспрецедентно.
Когда я очнулся, кругом стояла тьма. У меня все болело, особенно лицо вокруг носа. Поначалу сознание никак не отреагировало на то, что мое тело начало пробуждаться к жизни. Я не знал, что нахожусь в Африке, зачем сюда приехал, и задавался только одним вопросом: "Как, к дьяволу, я здесь оказался?"
Потом начавшее оживать сознание сформулировало следующий вопрос: "А где, собственно, это самое "здесь"?"
И секундой позже: "Куда, интересно знать, меня завезли?"
Я протянул руку и, коснувшись виска, ощутил острую боль в открытой ране. Потом вдруг вспомнил, что был в наручниках, но теперь они не стягивали более мне запястья.
Я лежал на спине на каком-то твердом покрытии. Возможно, на камне или бетоне.
И кто-то смотрел на меня сверху вниз. Я не видел выражения его лица, поскольку, повторяю, меня окружала темнота. Не непроглядная, но тем не менее…
Короче, я видел только то, что на меня смотрит чернокожий.
Потом пришло ощущение того, что на меня смотрит отнюдь не один человек, а много. Приглядевшись, я пришел к выводу, что вокруг меня собрались не менее дюжины мужчин. И тут до меня дошло - это заключенные, а сам я - в тюрьме. Такой же заключенный, как все они.
- Белый человек очнулся, - сказал кто-то из них.
Черт, меня выдала одежда, и все они давно уже знают, что я американец, а как я уже успел себе уяснить за время путешествия, американцев в этих краях не жалуют и словосочетание "белый человек" здесь сродни ругательству.
- Где я? - Мои слова больше напоминали хрип затравленного зверя, чем человеческую речь. - Вода есть?
Тот, кто заговорил первым, ответил и на мой невнятный вопрос:
- Только утром принесут, друг.
Он наклонился ко мне и помог верхней части моего тела принять вертикальное положение. Лучше бы не помогал, поскольку ребра болели так, словно по ним колотили железным прутом, а голова раскалывалась.
Впрочем, сидячее положение имело и преимущества. Так, мне удалось разглядеть, что я нахожусь в некоем подобии тюремной камеры, которая, впрочем, больше напоминала склеп или даже пещеру. А еще здесь ужасно пахло. Вероятно, из отверстия в углу - своеобразной общественной уборной. Чтобы не стошнило, я стал часто и неглубоко дышать ртом.
В камеру проникал рассеянный тусклый свет из зарешеченного окошка в двери, прорезанной в дальней от меня стене. Помещение казалось достаточно просторным, чтобы вместить дюжину заключенных, но дело в том, что нашего брата содержалось в ней раза в три больше. Все заключенные были мужчинами.
Большинство здешних обитателей лежали плечом к плечу на полу. Незначительное число счастливчиков возлежало на койках, вмурованных в стены.
- Сколько сейчас времени? - прохрипел я.
- Возможно, полночь. Кто знает? Для нас, впрочем, это не имеет никакого значения. Ибо все мы здесь люди конченые.
Глава тридцать девятая
Когда у меня в голове окончательно прояснилось, я осознал, что пропали мой бумажник и кожаный пояс, а также исчезла серьга из левого уха. Дешевенькая такая серебряная сережка, подаренная мне Дженни на день рождения.
"Куда эти типы меня завезли? Далеко ли отсюда до аэропорта? Да и в Нигерии ли я вообще?"
"Почему никто не воспрепятствовал моему похищению? Или это здесь в порядке вещей?"
Вопросов у меня накопилось много, но пока я не мог дать ответ ни на один из них. Да и смогу ли - хоть когда-нибудь?
- Мы в Лагосе? - на всякий случай спросил я своих товарищей по несчастью.
- Да. В Кирикири. Мы - политзаключенные. Так по крайней мере нам сказали. К примеру, я - журналист. А вы кто?
Со стороны двери послышался металлический скрежет. Кто-то отпирал замок с противоположной стороны. Наконец дверь распахнулась.
Я увидел двух охранников в синей униформе. Потоптавшись с минуту в освещенном коридоре, они вошли в камеру и сами мгновенно стали тенями. Потом один из них достал электрический фонарик и стал светить им в лица заключенных. Через некоторое время в свете фонаря оказался и я. Охранник светил мне в лицо довольно долго, пожалуй, несколько секунд. Я не сомневался, что эти люди пришли за мной, но они выбрали парня, назвавшегося журналистом. Охранники поставили его рывком на ноги, после чего один из них вытащил из кобуры пистолет и приставил к его виску.
- Никто не смеет разговаривать с американцем. Никто, - веско произнес этот тип, обращаясь к заключенным. - Вы меня поняли?
После этого охранники стали избивать журналиста рукоятками пистолетов, а когда он потерял сознание, схватили за руки и выволокли из камеры. Наблюдая за этими ужасами, я думал, что сплю и вижу ночной кошмар.
Большинство заключенных, видевших эту сцену, не сказали ни слова. Более того, они, казалось, восприняли случившееся с пониманием. И лишь двое или трое из них пробормотали себе под нос нечто невнятное. Во время экзекуции никто не двинулся с места, а когда охранники удалились, до моего слуха донеслись звуки, напоминавшие храп.
Что касается меня, то я во время экзекуции находился на том самом месте, где очнулся, и вбирал взглядом происходящее, а когда мерзавцы со своей жертвой удалились, сделал единственное, что мог в той ситуации: вновь распластался на полу и попытался заснуть. Это далось мне нелегко, поскольку каждый вдох вызывал у меня нестерпимую боль в груди. Кроме того, меня мучил очередной безответный вопрос: "В какой рукотворный ад меня угораздило попасть?"
Глава сороковая
Очень хотел бы сказать, что первая ночь в тюремной камере прошла как в бреду и я почти не помню деталей.
Но нет, ничего подобного. Я запомнил все до последней мелочи и сомневаюсь, что мне когда-либо суждено это забыть.
Более всего мучила жажда. По крайней мере в первую ночь. В горле стояла сушь, как в Сахаре. Кроме того, оно, казалось, сузилось до диаметра трубочки для коктейлей. Но жажда пожирала меня также и изнутри, и я не мог отделаться от мысли, что мои внутренние органы с каждой минутой все больше усыхают и уменьшаются. Не говорю уже о том, что всю ночь меня атаковали невиданных размеров москиты, а раскормленные крысы то и дело обнюхивали мою плоть, проверяя, жив ли я еще или уже умер.
По-прежнему сильно болели голова и ребра, и эта мучительная пульсирующая боль отдавалась толчками в мозгу и груди, как если бы у меня в организме включили некий болевой метроном. Но худшее заключалось в том, что мной овладевало сильнейшее чувство отчаяния и безысходности. Я как мог боролся с ним, но временами думал, что стоит мне только задремать, как со мной произойдет нечто ужасное: возможно даже, умру во сне, или меня придушит кто-нибудь из местных обитателей.
Дома мне приходилось читать статьи, которые публиковала организация "Хьюман райт уотч", боровшаяся за гражданские права, и я знал кое-что о такого рода тюрьмах. Но одно дело читать, и совсем другое - испытывать тяготы варварского тюремного заключения на собственной шкуре. Разница, как вы понимаете, огромная. Так что эту ночь можно с полным на то правом назвать одной из самых ужасных в моей жизни, если не самой ужасной. А мне, поверьте, приходилось переживать страшные ночи, когда, к примеру, я находился в замкнутом пространстве наедине с такими типами, как Кайл Крейг, Гэри Сонеджи и Казанова.
Наконец рассвело, о чем просигнализировало зарешеченное окошко на железной двери, напоминавшее мне маленький работающий телевизор. Видя, как на этом своеобразном экране постепенно меняются и высветляются краски, я вдруг почувствовал, что овладевшее мной мрачное настроение тоже начинает светлеть, и даже ощутил небольшой прилив оптимизма, если, конечно, можно говорить об оптимизме в таких условиях.
Когда мои сокамерники заворочались, закряхтели и стали просыпаться, железная дверь нашей темницы вновь со скрежетом отворилась и в дверном проеме появился силуэт охранника.
Своей жилистой угловатой фигурой он напомнил мне хищного плотоядного кузнечика.
- Кросс! Алекс Кросс! - закричал он. - На выход. Немедленно!
Я приложил немало усилий, чтобы предстать перед ним по возможности в достойном виде, ибо каждое движение давалось мне с большим трудом и отзывалось в избитом теле острой болью. Но я отчасти справился с ней, повинуясь скорее инстинкту, нежели рациональному мышлению, поскольку начал машинально выщипывать с груди волоски, покрытые запекшейся кровью, натекшей из разбитого носа, и одно острое болезненное ощущение несколько приглушило все остальные. По крайней мере мне удалось подняться на ноги, казавшиеся чужими и резиновыми, и преодолеть на них, держа торс прямо и почти не качаясь, расстояние в дюжину футов, отделявшее мое каменное ложе от двери.
Затем я вышел за охранником в коридор. Он повернул направо, и я узрел впереди тупик, вследствие чего все мои надежды, связанные с возможностью выбраться из этого места, рассыпались в прах.
Похоже, мне суждено остаться здесь навсегда.