5
Синий "мерседес" проехал через мост, свернул направо и, проскочив мимо небольшого кладбища, выбрался на набережную Майна. Впереди были шлюзы, у невысокого берега пришвартовались несколько барж и небольшая яхта. "Мерседес" двигался тихо, боковые стекла его были опущены, и пассажиры в салоне наблюдали за тем, что делается на набережной. Встречных машин не было. На баржах - тоже никакого движения. Только на яхте над рубкой краснел маленький фонарик И нигде никаких голосов - тишина. "Мерседес" подъехал к самому парапету и остановился. Из машины вышли трое, открыли багажник, посветили ручным фонариком.
- Твою мать! - неожиданно злобно выругался один из них. - Да он же мне тут все засрал! Кто отмывать-то будет?
- Ничего, - тихо остановил его ласковый голос второго, - Гному поставишь, он тебе все языком вылижет. Да, Гном?
- А пошел бы ты! - рявкнул третий.
- Ну-ну, без шума, видишь, народ кругом спит, чего кричишь-то? Давай лучше пощупай, есть у него пульс или уже накрылся?
- А ты сам щупай, у него все руки в блевотине, больно мне надо…
- Ну ладно, все равно убирать-то нужно… - примирительно сказал второй. - Давайте берите его там за что можно и - туда, - он махнул рукой за парапет.
Матерясь, двое других вытащили из багажника бездыханное тело и положили на парапет.
- Может, приделать его на всякий случай? - спросил здоровенный Гном.
- А он и так не дышит, - брезгливо склонившись к телу, сообщил другой. - Ладно, ребятки, Бог нас простит, одним легавым все же меньше. Давайте его, давайте! - И он показал обеими кистями рук, чтоб тело поскорее спихнули в воду.
Те столкнули тело, раздался громкий всплеск, и тут же один из них громко, во весь голос, выматерился: он, оказывается, не рассчитал, поскользнулся, а второй его подтолкнул - и теперь он весь перемазался.
И сейчас же громкую ругань перекрыл пронзительный полицейский свисток.
- Бля! - воскликнул Гном и кинулся к машине, за ним остальные. Один миг, и "мерседес", взревев как сумасшедший, присел и стремглав исчез в темноте.
А вслед умчавшейся машине раздался пьяный хохот.
6
Хельмут Штильке встречал свой очередной день рождения на борту собственной яхты "Сессиль". С ним в этот торжественный вечер, да теперь, пожалуй, можно бы сказать, что и ночь, оставались трое приятелей, таких же старых и мудрых, как шкипер Штильке. Туристский сезон кончился, желающих прокатиться до Майнца и дальше по Рейну не найдешь, что остается делать? Разве что вот так, за кружкой пива, коротать с бывшими бравыми моряками долгие ночи. А сегодня такой превосходный повод!
Хельмут набил свою трубочку и вышел на палубу, к рубке, посмотреть на ночное небо, послушать, откуда ветер, что несет и когда придется идти к герру Штудманну просить разрешения поставить бедняжку "Сессиль" на зиму в сухой док.
Облокотившись на низенькие шканцы, Хельмут задумался и не услышал, как мимо проехала большая машина и остановилась чуть подальше, там, куда не достигал свет фонаря на набережной. А затем он услыхал грубую русскую речь и брань. Ну да, подумал с некой грустью, теперь они повсюду, эти русские, они такие наглые, никаких правил и законов не желают признавать. Нет, в этом мире что-то крепко сместилось, и совсем не в ту сторону.
Эти русские продолжали о чем-то громко спорить, нарушая такую божественную тишину. Из-за их нехорошей брани даже не стало слышно слабого плеска волны о борт старушки "Сессили".
А потом они что-то потащили к воде и кинули через низкий парапет.
Да что им здесь, в конце концов, свалка? Мусорная яма? Почему надо терпеть это безобразие?! Старик вспомнил о полицейском свистке, который болтался у него на цепочке на шее и иногда очень даже выручал в трудную минуту. Ах, как захотелось ему напугать этих наглецов! Хельмут сунул свисток в рот и пронзительно свистнул.
Через мгновенье из каюты к нему приковыляли друзья и, узнав в чем причина шума, дружно рассмеялись.
- Однако они что-то тяжелое кинули вон там в воду, - заявил он друзьям. - Ну-ка давайте посмотрим.
- Хельмут включил большой прожектор на рубке и повел лучом по воде.
Хельмут, старина, да там же человек! Вон, я вижу его! - закричал Фриц.
- А ну-ка киньте ему спасательный круг! - Хельмут наклонился над бортом и увидел в черной воде светлый покачивающийся шар, приглядевшись, он различил человеческую голову. - Все наверх! Человек за бортом! - команды следовали одна за другой.
А тем временем Фриц с товарищами длинным багром подтягивал к борту бело-красный спасательный круг, в который судорожно вцепился тонущий человек.
Через несколько минут его подняли из воды и проводили в теплую каюту. Утопленник очумелыми глазами разглядывал своих спасителей, с его костюма на пол лилась вода. Хельмут достал из своего шкафчика теплую фуфайку, старые, залатанные брюки и толстые шерстяные носки, протянул спасенному, жестом показывая, чтоб тот переоделся. Утопленник только кивал и, дрожа от холода, что-то пробовал промычать сквозь плотно сжатые челюсти.
Мокрую одежду Хельмут унес на камбуз и там повесил сушиться. А когда вернулся, увидел, что Фриц уже вручил спасенному кружку горячего чая, куда влил добрую порцию шнапса.
Настал момент полного прозрения. Горячий чай со спиртным привел Турецкого в чувство. И он наконец полностью осознал, что спасен. Что Богу он теперь просто обязан лично отлить самую грандиозную свечу. Из той переделки, в которой он был, живым не выходят. Значит, не зря приносил молитвы, и нет на нем таких грехов, за которые не бывает прощения.
Эти милые старики о чем-то спрашивали его, но что, а главное, как он мог ответить им? Он лишь прикладывал обе руки к сердцу с выражением самой искренней благодарности, но они не понимали по-русски. Тогда Саша попробовал сложить фразу по-английски, не понимая еще, куда подевалось его знание этого языка. С горем пополам все же удалось сказать, что он русский и очень им благодарен за спасение.
- Русиш, русиш, - загомонили старики, - я, я! Горбатшов, я!
"Какой еще Горбачев!" - чуть не подавился Саша, а потом вспомнил, что ведь точно, чуть ли не сам их канцлер назвал в свое время Горбачева лучшим из немцев.
Хельмут, зная английский, понял потуги Саши и успокаивающе положил ему ладонь на плечо, мол, не волнуйся, это возбуждение пройдет и ты сможешь все толком объяснить. А Турецкому казалось, что его прямо-таки распирает буйная энергия, ему хотелось говорить и говорить с этими замечательными стариками, жаль вот только, что руки как будто не слушаются и слова эти проклятые английские куда-то задевались…
Стакан горячего "морского" напитка возбудил и оживил его. Он стал лихорадочно вспоминать, что же с ним такое случилось в эти последние часы, которые он провел взаперти у бандитов.
Ну да, от бесконечно повторяющихся всплесков энергии, которые вызывались уколами кофеина, его организм стал, видимо, сдавать. Уколы действовали все более короткое время, а потом наступал спад. И в один из таких моментов, когда его жизнь, как понимал Саша, держалась на тончайшей ниточке, созданной лишь усилием воли, причем усилие это он мог сделать над собой в последний раз, мерзавцы влили в него целую бутылку водки. Ну уж теперь, мелькнуло в угасающем сознании, не спасет ничто: сейчас раздастся взрыв и - его тело разлетится во все стороны, превращаясь постепенно в пыль, в ничто. И никаких скорбей не испытывала душа Турецкого, а просто мечтала о близком уже покое и тишине… Но взрыва не произошло. А когда его заперли в багажнике и повезли, как он слышал от кого-то, топить в реке, получилось все наоборот. Не умерла душа, а воспрянула упрямо. И Саша почувствовал вдруг прилив непонятной энергии. Потом от плавного качания его стошнило, но даже это пошло на пользу, поскольку ни у кого не было желания проверять его пульс. А он из последних сил сдерживал желание вскочить и броситься от них. Но возвратившаяся к нему из небытия железная решимость, воспитанная годами следственной работы, заставила даже дышать перестать, когда эта елейная мразь наклонилась к нему. Полностью расслабившись, что стоило неимоверных усилий, он отдался в их руки и так же безвольно полетел в ледяную реку. Лошадиная доза алкоголя помогла и тут: какое-то время ему удалось продержаться под водой, а когда всплыл и увидел бьющий ему в глаза луч прожектора, решил, что фортуна снова обошла его стороной. Нет, в их руки он снова попадаться не желал и уже стал поворачивать в воде, чтобы плыть куда угодно, только подальше от этого смертельно слепящего луча. И тут рядом шлепнулся спасательный круг. И только вцепившись в него руками, Турецкий понял, что спасен…
Он морщился, стучал кулаком по своей ладони, пробовал разговаривать жестами, но его не понимали, а только по-приятельски посмеивались и жестами успокаивали, мол, не волнуйся, парень. Всякое в жизни случается.
Наконец Саша понял, что окончательно устал. Он показал жестами, что хотел бы где-нибудь прилечь. И старый Хельмут охотно проводил его в носовой кубрик, где уложил на свою койку и заботливо прикрыл толстым пуховым одеялом.
Потом старик сделал затяжку из трубки, выдохнул и посмотрел на спасенного. Тот крепко спал.
Хельмут вернулся в каюту, сообщив, что парень в порядке, и предложил сделать по глотку за его здоровье.
- Когда суббота кончается добрым делом, - сказал он наставительно, - значит, мы живем правильно.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 15 октября
1
Утром в аэропорту Франкфурта произошла случайная встреча, не имевшая, впрочем, опасных последствий для ее участников. Хотя, знай они заранее друг друга, очень даже неизвестно, чем могло бы кончиться это знакомство.
В маленьком кафе, за столиком сидел симпатичный пожилой человек, похожий на артиста Смоктуновского, и пил пиво. Большой лоб с залысинами, внимательные, немного печальные глаза, сеточка морщин на висках, уголки рта скорбно опущены. На нем был великолепный костюм-тройка цвета маренго с легким голубоватым отливом, голубая рубашка и темно-синий галстук-бабочка.
Молодой человек, ростом под сто девяносто, с широкими, немного покатыми плечами, который подошел к его столику, держа в руке новенький кейс, разукрашенный блестящими наклейками, был рыжеволосым и, как это чаще всего случается, голубоглазым.
"Действительно, какая причуда природы, - подумал пожилой человек, - почему-то у рыжих голубые глаза. А у блондинов - серые. А вот синеглазые брюнетки - так вообще чистый подарок…"
Молодой человек обратился к нему на хорошем немецком языке, попросив разрешения присесть за его столик. Пожилой благодушно кивнул. Тут же подошедшему официанту молодой человек заказал чашечку кофе. Эспрессо.
Плащ свой он повесил на спинку стула, а похожий на рождественскую игрушку кейс поставил между ног.
"Наш, русский", - определил пожилой.
- Извините, - мягко обратился он к молодому человеку, - вы из России?
- Да, - охотно кивнул тот. - Только что прилетел.
- Вот как, - покачал головой пожилой. - И какая у нас нынче погода?
Молодой человек увидел примерно такой же, как у себя, плащ пожилого, небрежно брошенный на соседний стул, и улыбнулся, показав на него пальцем:
- Так, конечно, можно ходить, но недолго. Здесь, я вижу, гораздо теплее… А вы, простите, уж не в Москву ли собрались?
- Вы угадали… - И поинтересовался в свою очередь: По делам? Или так, отдохнуть?
- И то, и другое, - принимая от официанта маленькую чашечку, ответил молодой человек - А вы русский? Давно здесь живете? Или проездом?
Пожилой пожал плечами, из чего можно было сделать любой вывод: и да, и нет.
В это время приятный женский голос объявил по радио: "Господина Грязнова, прибывшего рейсом из Москвы, приглашаем подойти к справочному бюро номер семь". Молодой человек вскинул голову, словно хотел узнать, откуда прозвучал этот мелодичный призыв, затем встал, положил рядом с чашечкой пятимарочную монету, и, взяв свои вещи, слегка склонил голову в поклоне:
- Благодарю вас. Всего вам доброго.
"Грязнов… - нахмурился пожилой человек, и лицо его сразу приняло жестокое, даже хищное выражение. - Откуда знаю эту фамилию?.. Пять марок за чашку кофе - ишь ты, шикует, фраер…"
Тот же голос из радужной сияющей высоты сообщил, что объявляется посадка на московский рейс… пассажирам следует пройти…
Уже устраиваясь в кресле и защелкивая на себе привязные ремни, он, конечно, вспомнил: "Грязнов! Рыжий мент! Дружок того, который вчера ночью нырнул рыб кормить… Постой, тот же старый уже, а этот?.. А, черт их разберет…" И элегантный пожилой мужчина, похожий на знаменитого киноартиста Смоктуновского, ногами задвинул поглубже под кресло старый кожаный портфель, в котором он вез в Москву десяток магнитофонных кассет с записью допроса покойного "важняка" Турецкого…
2
Проснувшись, Саша не сразу сообразил, где он находится. Было ощущение, что его заперли в небольшом сундучке, где и ноги-то вытянуть толком невозможно. К тому же сундучок еще и покачивался, поскрипывал. В полуоткрытом люке над головой был виден краешек серого неба. Дышалось легко, воздух был на вкус слегка горьковатым и пах свежей мокрой зеленью.
Неожиданно крышка люка вскинулась, и в проеме показалось лицо, будто нарисованное художником для детской книжки про пиратов. Лицо было коричневым, под цвет того дерева, которым был обшит сундучок. Низко на лоб надвинута фуражка с примятой белой тульей и потускневшим золотым якорем и подстриженная седая шкиперская борода, обрамлявшая нижнюю часть лица, подтверждали первое впечатление. Усов не было, а вот изо рта воинственно торчала короткая прямая трубка. Светлые, выцветшие от солнца глаза - смеялись!
- Ну и здоров же ты спать, парень! - по-английски сказал пират.
Саша вскочил, едва не стукнувшись теменем в тесном пространстве. Старик показал рукой: выходи! Саша тут же наполовину высунулся из люка и увидел, что находится на палубе судна, связанного с сушей хлипкими сходнями, а вокруг была вода. Судно легко покачивалось. Было не холодно, но ветрено. Пронзительно кричали взмывавшие над водной гладью чайки.
Вслед за стариком Турецкий прошел в кают-компанию, так, наверно, должно было называться это просторное помещение, обшитое лакированным деревом темно-красного цвета. За круглым столом сидели еще трое таких же пожилых людей, которые приветствовали появление Турецкого вежливыми наклонами головы.
Уже через десять минут Саша знал о себе буквально все. И эта информация, наложенная на какие-то размытые, несколько странные его собственные воспоминания и ощущения, наконец-то прояснила для него истинную картину событий.
Да, теперь он уже мог сказать себе со всей ответственностью: повезло ему так, как просто не бывает в жизни. Вероятно, в одной точке сошлись некие взаимоисключающие силы, каждая из которых определенно вела его к гибели, но их столкновение вызвало совершенно противоположную реакцию. И вот результат - он жив и… даже в общем-то здоров, если не принимать во внимание непонятную ноющую кашу во рту, сизую ссадину на правой скуле и варварски разодранный рукав такого хорошего еще недавно, можно сказать, американского пиджака. Ни документов, ни денег, разумеется, у Турецкого тоже не было. Как не было еще и окончательной ясности, что теперь делать и с чего начинать.
Пока, чтоб не терять времени зря, Турецкий с помощью благожелательных стариков постарался привести свою одежду в более-менее пристойный вид, хотя после допроса, катания в багажнике и купания в Майне вид у костюма был, мягко выражаясь, мало симпатичный. Как мог, Саша привел его в порядок, пошарил на всякий случай по карманам и, естественно, ничего не обнаружил.
Старикам-то он сумел объяснить, что попал в руки русской мафии. Вернее, он говорил по-английски с герром Хельмутом, а тот переводил рассказ остальным. Те внимательно слушали и изредка макали губы в фарфоровые пивные кружки с крышечками. Самый молодой по виду, которого звали Фриц, имел сигареты и, когда Саша докуривал одну, тут же предлагал следующую. Турецкого накормили вкусной жареной картошкой, сырым рубленым мясом с яичным желтком и перцем и налили двойную или даже тройную порцию водки, граммов этак под сто.
Не вдаваясь в подробности, Турецкий объяснил им, что является русским полицейским, полковником…
- О! Оберст, оберст! - многозначительно закивали старики, грозя кому-то указательными пальцами. Они вообще-то были очень милыми и немножко наивными. При слове "мафия", произнесенном Турецким, они враз насторожились, уставились на него с осуждением и одновременно загомонили - сурово и отрывисто. Саша не понял их реакцию и спросил Хельмута, в чем дело, может, он что-то не так сказал?
Хельмут вынул изо рта трубку и, указав мундштуком поочередно на каждого из своих приятелей, сказал:
- Они возмущены до глубины души. Сейчас я им все объясню сам.
И когда старик разъяснил, что вовсе не Турецкий - мафия, а это как раз она за ним охотилась, они все немедленно оценили его подвиг с большим пониманием и достоинством.
Саша приподнялся, чтобы по привычке достать носовой платок из кармана брюк. Не обнаружив его, машинально сунул руку в задний карман и пальцами нащупал что-то твердое. Не веря еще в удачу, он рывком вытащил… визитную карточку Пушкарского. Валентин Дионисьевич Пушкарский дал ее в Доме журналиста, кажется, уже сто лет назад и приглашал в гости сюда, во Франкфурт. Как же она не потерялась, как оказалась в этих брюках! Вот действительно огромная удача!..
Турецкий тут же объяснил, почему его так обрадовала находка, и сказал, что ему необходимо срочно связаться по этому телефону. Тут и помощь, и возможность отблагодарить за содеянное добро. Саша боялся, что его сочтут неучтивым, и хотел сделать им хоть какой-нибудь презент, да хоть просто бутылку хорошей водки поставить, и то…
Хельмут прочитал визитку, показал с разрешения Саши товарищам, те тоже ознакомились, причем слово "профессор" вызвало у них заметное почтение, и стали что-то обсуждать.
- Мы думаем, как вам удобнее проехать в Массенхайм, это не совсем далеко от Франкфурта.
- А разве это не район города? - удивился Саша.
- Иногда можно сказать и так, но они предпочитают называть себя городом, - с некоторым превосходством заметил Хельмут.
"Ну да, пригород, - подумал Турецкий. - Мы - малаховские… или люберецкие, или апрелевские ребятки…"
Пришлось объяснить добродушному старине Хельмуту, что положение Турецкого в настоящий момент несколько хуже, чем можно предполагать. В кармане ведь нет ни копейки. Поэтому самым разумным было бы позвонить господину Пушкарскому, надеясь, что он находится дома, а не в каких-нибудь разъездах, и договориться с ним о помощи. В противном случае придется обращаться к старшему инспектору уголовной полиции герру Хансу Юнге. Причем тоже неизвестно, удастся ли его отыскать, ведь сегодня выходной день…