Сэшеа подозрительно посмотрел на меня.
- Пока! Пока! - нетерпеливо сказал я, замедляя шаг.
Сэшеа обиженно ушел вперед, но еще несколько раз оглядывался. В метро я подождал, пока он сядет в поезд, а сам дождался следующего.
Несмотря на то что я все-таки прибыл на "Курскую", у меня в общем не было желания встречаться с Комом. Я решил не выходить на место встречи, а просто понаблюдать издалека, как он ждет, а потом… Может быть, подойти и под каким-нибудь предлогом сразу же распрощаться - особенно, если он потянет меня на очередное "занятие", - а может быть, и вовсе не подходить?..
Чтобы не быть замеченным, я осторожно выглядывал из-за серо-мраморной колонны, да и то только в моменты, когда из вагонов поезда начинал сыпать народ… Время шло, но Ком у первого вагона не появлялся… Понервничав минут пятнадцать, я уже собрался уходить, как вдруг над моим ухом раздалось:
- В чем дело, Антон? Где мы договорились встретиться?
- О господи, - сказал я, - а сам ты где был?
Ком сделал знак следовать за ним и стал бегом подниматься по эскалатору. Подковки на каблуках его сапог так и замелькали. "Вот скачет, конь!" - подумал я, никак не в состоянии привыкнуть к его стремительности, но стараясь не отставать.
- Я хотел тебе сказать… - начал я наверху.
- Все знаю, - прервал Ком. - Вспомни, тогда, до реки, ты тоже хотел что-то сказать, но потом понял, что все это пустое, раз мы принадлежим не себе, а нашему великому делу.
- Великому делу! - проворчал я себе под нос. - Но теперь совсем другое дело!..
- Я знаю, что другое, - уверил меня Ком. - Чувствую, что тебя опять мучают сомнения. Это оттого, что ты сильно отравлен мещанским духом. Тебе, наверно, сейчас больше всего хочется, чтобы тебя оставили в покое, чтобы все продолжалось, текло по-старому - как придется. Настоящая жизнь кажется тебе ненастоящей и наоборот… Правильно. Но ты не бойся, я тебя не брошу. Никогда не брошу!
- Спасибо, - вздохнул я.
- Ты не должен позволять себе расслабляться ни на минуту. Старайся сохранять в себе то состояние, как в ту первую ночь, когда ты понял, как надо жить, когда мы стали с тобой как братья! Победить или умереть - другого пути у нас нет. Вспомни нашу клятву! Вспомни, какой сейчас год!
- Тысяча триста пятьдесят девятый, - снова вздохнул я и, покачав головой, в сердцах пробормотал: - Черт, во что только спьяну не ввяжешься!..
- Что такое? - строго спросил Ком.
- Я говорю, давай, веди к победе коммунизма! У нас ведь впереди еще целых пятьсот лет борьбы с мраком, нужно поторопиться! - воскликнул я.
- Вот это ты очень хорошо сказал, Антон! - одобрил Ком.
- Руководи, брат. - Я махнул рукой. - Если знаешь, куда идти…
- Я знаю, - твердо сказал он.
Мы вышли на вокзальный перрон, запруженный подмосковным людом, который возвращался домой после работы. Подкатил поезд, и мы влезли в вагон. Давка была адская. "Куда прешь! - тут же заорала на Кома какая-то пожилая тетенька в вязаном берете. - Тут люди без ног стоят!" Я, между прочим, отметил про себя, что Ком, вместо того чтобы проявить те качества, о которых я вычитал в учебнике по психиатрии: раздражительность, гневливость и взрывчатость, начал как раз очень вежливо и терпеливо оправдываться перед поливавшей его грязью тетенькой, пока той не надоело злословить.
- И стоило перед ней так рассыпаться? - удивленно шепнул я ему.
- Что ты! Бедная женщина! - возразил он горячо, словно извиняясь за нее передо мной. - Всю жизнь вот так - мотаться в переполненных электричках!
- А я бы ее просто послал…
- Представь, - Ком укоризненно покачал головой, - разве Владимир Ильич мог бы позволить себе что-либо подобное!
- А при чем тут Владимир Ильич?!
- А разве ты не хотел бы быть похожим на него?
- А разве это возможно?
- Ну по крайней мере если у тебя есть совесть, ты должен к этому всеми силами стремиться.
- И ты - стремишься?
- Конечно.
Через час мы прибыли в город Подольск. Мы пересекли вокзальную площадь и углубились в плохо освещенные улочки. Около темною, четырехэтажного здания старой, кажется еще довоенной постройки, школы Ком велел подождать, а сам скрылся за дверью. Я не успел соскучиться. Через минуту он выглянул и махнул рукой, чтобы я заходил.
- Я познакомлю тебя с одним очень хорошим, порядочным а, главное, абсолютно надежным человеком, - сказал Ком. - Этой мой бывший учитель. Он вел у нас военное дело. Если что-то понадобится, к нему можно прийти и днем и ночью и он сделает все, что только в его силах…
Тщательно заперев дверь, Ком взял меня за руку и уверенно провел в полутьме через вестибюль.
- Осторожно, ступеньки!
Внизу, в подвальном помещении, горел тусклый свет. Там я увидел щуплого пожилого человека в зеленой военной рубашке и узком военном галстучке, пришпиленном облезлой латунной заколкой.
- Товарищ майор, - обратился к нему Ком, - разрешите представить вам Антона, моего самого близкого друга.
У майора был открытый, добрый взгляд. Он приветливо подал мне руку, и я с удовольствием ее пожал.
- Да, да, сынок, он много рассказывал о тебе в своих письмах! Я вопросительно взглянул на Кома.
- Не будем терять времени, - поспешно сказал тот. - У нас сегодня насыщенная программа занятий!
- Я все приготовил, - кивнул майор, посерьезнев. - Сначала стрельбы? - спросил он.
- Как обычно, - подтвердил Ком.
Майор открыл обитую железом дверь, и мы вошли в низкую подземную галерею шириной всего два-два с половиной метра, а длиной метров двадцать. В галерее был устроен свой школьный тир. На бетонном полу расстелены две брезентовые подстилки. На одной лежала мелкокалиберная винтовка, на другой - мелкокалиберный пистолет.
- Ну, командуйте, товарищ майор, - сказал Ком.
Майор привычно подтянулся, откашлялся и глуховатым баском приказал:
- На огневой рубеж - шагом марш!.. Ложись!.. Заряжай!.. Огонь!..
И мы принялись палить по мишеням (я из винтовки, Ком из пистолета), а майор, глядя в специальную подзорную трубу, корректировал:
- О так, сынки… Правая, бери левей!.. О так… Левая, бери правей!.. О так…
Затем мы с Комом поменялись оружием, а также (переменив мишени) сделали по серии выстрелов из положений "с колена" и "стоя". Майор подходил то к одному из нас, то к другому (чаще, конечно, ко мне) и указывал на ошибки в технике стрельбы. В галерее повис вкусный пороховой дым. Мы расстреляли по две упаковки патронов. Я получил огромное удовольствие. В меткости почти не уступил Кому.
Тут же в галерее, переодевшись в полувоенные комбинезоны, мы приступили к физической разминке. Тем временем майор вышел и вернулся, неся в каждой руке по учебному автомату со складным прикладом (в десантном варианте). Последний раз я держал в руках автомат на стрельбах в военных лагерях после института… Вдобавок майор принес еще два штык-ножа и примкнул их к стволам.
Около двух часов мы с Комом отрабатывали приемы рукопашного боя с применением оружия, которыми Ком владел виртуозно. Он учил меня увертываться от прямых и хитрых боковых ударов штыком, отражать нападение из любого, даже самого неудобного положения, выбивать из рук противника оружие ногой или при помощи своего автомата, искусно уклоняться от линии огня… В узком пространстве галереи все движения были весьма затруднены, но это как раз вынуждало максимально напрягать внимание и особенно четко и быстро реагировать на каждое движение противника… Выполняя перекаты, применяющиеся для выхода из-под обстрела, я чувствовал саднящую боль от едва начавшей заживать, а теперь снова растравленной раны, которую мне удружил Сэшеа, и старался не думать о том, что рана, вероятно, снова закровоточит, и тогда - пропали еще одни мои трусы, - что подумает Лора… Майор с удовольствием наблюдал за нашими занятиями. Он сидел на стуле.
- О так, сынки… О так…
Затем, пока я отдыхал, Ком и майор притащили специально сколоченный шит в виде человеческого силуэта и установили в конце галереи.
- Ты в детстве увлекался метанием ножа - спросил меня Ком.
- Еще как увлекался! - ответил я. - Я метал его лучше всех во дворе!
Ком взял свою шинель, что-то проворно извлек из рукавов и из-за отворотов и, подойдя ко мне, показал четыре остро заточенных металлических стержня величиной с ладонь.
- Ну, попробуй, - предложил он, протянув мне один стержень. Я взвесил стержень в руке и определил центр тяжести.
- С какого расстояния - спросил я.
- С какого хочешь…
Я отошел от щита на несколько шагов, примерился и сделал бросок. Стержень ударился в щит под косым углом, спружинив и выломав щепку, отскочил со звоном на бетонный пол. Я поднял его и повторил бросок. На этот раз стержень кое-как застрял в щите.
- Ну как? - поинтересовался я у Кома.
- Неплохо, сынок, - ответил вместо него майор, - но ведь в боевой ситуации второй попытки у тебя может и не быть.
Ком отмерил от мишени пятнадцать шагов и, обращаясь ко мне, сказал:
- Голова. Горло. Сердце. - И тут же один за другим крепко вбил в щит три стержня точно в указанные места.
Я уже не изумлялся своеобразному мастерству Кома… Но мне вдруг вообразилось: а что если бы это были моя олова, мое горло, мое сердце?..
- Оценка - отлично, - сказал майор.
Остаток занятия мы упражнялись в метании этих зверских стержней, а также обращению с ними в рукопашном бою. С непривычки у меня заломило натруженное плечо. Ком велел сесть и тщательно размассировал мне плечевой сустав.
После "занятия" майор принес ветошь и смазку, и мы принялись чистить, как и полагается после стрельб, мелкокалиберные винтовку и пистолет, а заодно автоматы и штыки-ножи. Пока мы приводили в порядок "материальную часть", майор вскипятил воду в электрическом чайнике, заварил чай и расставил стаканы.
За чаем отставной майор привычно излагал свои умеренно диссидентские убеждения. Он, как говорится, не уважал властей, видел во всех действиях и мерах правительства одни только глупости - все нуждалось в переменах, все было плохо, все шло прахом…
- От тоже член организации? - спросил я Кома, когда мы вышли из школы и Ком провожал меня обратно к вокзалу.
- Какой организации? - удивился он.
- Ну или как это называется Организация Подполье Партия? В общем эта ваша система служения великому делу… А?..
Про себя я думал: "Просто в голове не укладывается, что в наше время может существовать какое-то подполье!.. Это уже где-то рядом с масонским бредом и манией преследования Сэшеа. Маразм! Маразм!.."
- Это НИКАК не называется, - сказал Ком.
Мне показалось, что он всячески старается уклониться от прямого ответа, прикидываясь непонимающим, отмалчиваясь, но я не оставлял попыток вытянуть из него что-то более определенное.
- Я же тебе все объяснял, - начал раздражаться Ком. - Еще когда мы с тобой поклялись друг другу пожертвовать собой для борьбы за справедливость, как когда-то Герцен и Огарев во времена своей юности…
- Что-что?! - изумился я.
- Ну это же известный эпизод!.. На Воробьевых горах на виду у всей Москвы они поклялись отдать себя избранной ими борьбе с самодержавием… Неужели не помнишь?
- Нет, почему - припоминаю… А мы, значит, по их примеру и подобию… Это я понимаю. Но хотелось бы все-таки как-то отчетливее представить себе конкретно нашу систему!..
- Самая простая система, - твердил Ком. - Самая простая… Я своей жизнью отвечаю перед тобой и делом, а ты своей - передо мной и делом! И каждый, кто к нам присоединяется, должен взять на себя такое же обязательство.
- Значит, все-таки некая организация существует? Некое сообщество? - спросил я. - Некая группа людей?
- Просто - честные люди, - пространно ответил Ком.
- И это никак не называется?
- Никак. Какой толк в названиях?
- Ясно, - кивнул я, хотя в голове у меня еще больше все запуталось.
- Что плечо - болит? - заботливо спросил Ком, меняя тему.
(До плеча ли мне было!)
- А почему ты сегодня не спрашиваешь, как развиваются мои отношения с Жанкой? - задиристо поинтересовался я. - Или моя нравственность тебя больше не беспокоит?
- Мне кажется, тебе удалось обуздать себя. Разве нет?
- С твоей помощью, с твоей помощью… А вот как Жанка - обуздает себя? А?..
Ком ничего не сказал, проводил меня до вокзала и усадил в поезд.
- Послушай, - спохватился я, когда мы прощались, - я добросовестно вникал в твои выписки из Ленина, но так и не смог понять, какой главный вывод следует из них… Может быть, я вообще не гожусь для служения великому делу? Может быть, ты зря со мной возишься? - с некоторой надеждой спрашивал я.
Я стоял в тамбуре, а Ком на перроне. Двери зашипели закрываясь, но Ком поставил ногу и придержал одну половинку дверей. - Не смог понять? - задумчиво переспросил он.
- Прямо-таки не в состоянии! - заверил я.
- Ну, а то, что социалистическое Отечество в опасности - ты это понимаешь?
- Это я понимаю, но…
- Значит, главное ты понимаешь! - успокоил меня Ком.
Он убрал ногу, и двери с грохотом сомкнулись. Я провожал глазами ускоряющуюся платформу, Кома, фонари и ей-богу не знал, радоваться мне своей принадлежности к никак не именуемой общности "честных людей" или нет, так же как и своему пониманию того, что "социалистическое Отечество в опасности"…
Я вернулся в Москву около полуночи. Войдя во двор я вздрогнул и остановился, чувствуя, как по всему телу разливается мерзкая оторопь: у нашего подъезда стояла машина "скорой помощи"… "За мной!" - сразу пронеслось у меня в голове и вспомнилось вчерашнее: рассказ Жанки о намерении маман нейтрализовать меня своим особым способом, мое раздражение, моя ссора с Жанкой, моя ирония по поводу нашей договоренности хранить друг другу верность, ее возмущение моим "предательством", ее угрозы отомстить, наговорив на меня маман… Что если из ревности Жанка действительно пошла на такое, и маман начала энергично реализовывать свой план?.. Как это должно происходить? Как обычно это происходит? Меня встречает специальная бригада; доктор вежливо приглашает прокатиться для выяснения некоторых формальностей; я отказываюсь, и тогда санитары мягко, но крепко берут меня за локти и запястья и ведут к машине, а если я начинаю сопротивляться, то наваливаются и начинают ломать, как "буйною", вяжут, делают "успокаивающий" укол… Что-то в этом роде?.. Я издалека наблюдал за "скорой" и пытался осмыслить ситуацию и решить, как себя повести… В это время из подъезда вынесли на носилках старуху Изергиль и принялись загружать в кузов. Черт меня побери, обычная "скорая"!.. Когда я подошел, на меня взглянули с таким осуждением, что я спохватился и поспешил стереть со своего лица неуместную идиотскую улыбку. Я поднялся в квартиру и в душе высмеивал себя за свой испуг, но ощущение мерзкой оторопи все не исчезало. "Хоть судьба меня и хранит, - подумал я, - но ведь испугался-то я всерьез!" К тому же причина для беспокойства действительно была… А кроме того, если бы подобное произошло, я бы, пожалуй, так взбесился, что и вправду выглядел бы полоумным.
Лора спала; она заснула при свете - в постели за лекциями по патоанатомии. На кухне я обнаружил остывший ужин - жареную картошку с котлетой - и съел все, не разогревая. Потом я разбудил Лору и заявил, что если уж мы решили развестись, то нечего тянуть и нужно завтра же подать заявления в суд. Лора посмотрела на меня удивленным бархатным взглядом.
- Та, с которой ты… она что - поставила ультиматум? Она не желает отдаваться, пока мы не расторгнем брак? - Лора задумчиво улыбнулась. - Ну хорошо, хорошо! Завтра, так завтра… А сейчас ложись. У тебя, бедненького, такой взъерошенный, такой неудовлетворенный вид. Ложись… Может быть, я тебе немножко помогу. Только не называй меня потом…
Я лежал и, глядя в темноту, думал о покое. Я представлял его себе, как если бы я оказался нигде и ни с кем и вдобавок превратился в ничто.
Утром я узнал от Лоры, что вчера звонила матушка и настойчиво расспрашивала Лору о наших семейных делах. Она убеждала ее, что, если я против ребенка, меня необходимо попросту "обмануть" и, забеременев, "поставить перед фактом". А когда Лора объяснила матушке, что, скорее всего, не меня необходимо "обмануть", а ее, Лору, матушка принялась нахваливать нас обоих и рассуждать о том, как мы подходим друг другу.
(Наша с Лорой договоренность насчет того, чтобы сегодня же подать заявления на развод как будто оставалась в силе, но с утра мы об этом даже не обмолвились…)
Едва я пришел на работу, матушка уже звонила с напоминаниями о предстоящем мне визите к дяде Ивану. Я не решился признаться ей, что умудрился потерять в метро новый костюм, и в отношении визита отговорился тем, что еще не готов морально, но что на днях непременно созрею и отправлюсь устраивать свою судьбу.
Я снова имел удовольствие наблюдать, как в атмосфере учреждения Ком преображается в эдакого покладистого и трудолюбивого, флегматичного мужичка. Определенно артистические, а вернее, конспиративные способности. Его несколько раз посылали перетаскивать ящики с оборудованием; как лаборант он с готовностью подметал помещение, выносил мусор на свалку, выполнял прочие мелкие поручения, а в остальное время прилежно изучал служебные инструкции. Своей молчаливой основательностью и исполнительностью он, между прочим, сразу приобрел симпатию Фюрера, да и все наши как-то без особого удивления приняли его странноватость во внешности: шинель, панаму, сапоги, за которой, как ему удалось им внушить, якобы ничего, кроме простоты и даже безликости, не скрывалось; всем он показался предельно понятен; все вполне удовлетворились той примитивной версией его биографии, которую Ком монотонно и вяло изложил при знакомстве с коллективом за общим чаепитием: вот, дескать, бросил институт, отслужил в армии, затем было восстановился, но опять бросил, решив продолжать учебу на вечернем отделении, - и у всех, естественно, создалось впечатление, что перед ними просто туповатый молодой человек, который "никак не осилит высшего образования". Таким образом, несмотря на то что шел лишь второй день его работы, за исключением легкой иронии по поводу его внешнего вида, на Кома уже реагировали так, словно бы он давным-давно у нас работает, то есть не обращали на него никакого внимания…
Только я один знал его второе и истинное лицо и с унынием, переходящим в чувство безысходности, начинал понимать, что отныне мне суждено постоянно пребывать под его пристальным наблюдением.
Я не пытался анализировать ситуацию или как-то изменить ее. Я просто ждал, пока все разрешится само собой.
Вечером после работы состоялось очередное, уже пятое по счету (начиная с проверки на реке), наше с Комом "практическое занятие"… На этот раз мы выехали с Белорусского вокзала, и, как обычно, Ком не спешил разъяснять мне цель нашей вылазки.
По его указанию мы разделились и ехали порознь в разных концах вагона, как будто были между собой незнакомы - однако так, чтобы не терять друг друга из виду.