- Из медкомнаты в дежурку? Какой дурак приказал?
Несколько человек по-хозяйски прошли следом:
- Ставьте носилки за дверь. Чтоб меньше на виду! Милиционера у входа!
- Вы, собственно, кто такие? - Игумнов завелся.
- Считайте, что работники милиции. Вот документы!
Дежурный - он и сегодня дежурил - Лосев тут же подлез с подобострастием:
- Приказывают, значит, имеют право, товарищ капитан. Наше с вами дело - по стойке "смирно"…
- А ну-ка, давайте носилки назад в медкомнату… - гаркнул Игумнов так, что носильщики шарахнулись. - Вы кого обязаны слушать? Имеют право - значит пусть письменно прикажут… Возьмут к себе, наконец!
Кто-то из тех терпеливо объяснил:
- Это муж и жена. Они проводят политическую демонстрацию. Мы их скоро увезем…
- Больной должен быть в медкомнате!
- Мы вызвали врача…
- Да что вы с ним объясняетесь? - У кого-то лопнуло терпение. - Указание работника Комитета государственной безопасности для вас не приказ?!
"Может, это и был Рыжий?" - Игумнов не посмотрел тогда.
Громыхнул засов. Когда Игумнов вошел, милиционер снова придвинулся с автоматом ближе к фортке.
За стеклом, отделяющим дежурное помещение от коридора, шел обыск. Задержанный сидел на стуле. В плавках. Руки схвачены браслетами.
Автоматчика засек в поезде Волгоград - Москва офицер-отставник, когда состав пересек границу отдела. Отставник выходил в Павельцеве и первым делом забежал в дежурную часть.
- …Там в поезде! Не знаю, кто он. Или бежавший уголовник, или разведчик! При нем пистолет-пулемет… - Отставник случайно заметил, как его визави по купе, укладывая вещи, достал со дна сумки свою опасную игрушку и переложил почти на самый верх. - Мне было хорошо видно с моей второй полки. Нам о них рассказывали на занятиях. Совсем крохотный! Я его потом еще несколько раз видел по телевизору. В репортажах с Ближнего Востока…
Дежурный поверил: о террористах, вооруженных новейшим автоматическим оружием, не раз сообщали средства массовой информации.
- Проверим, - сказал он. - Спасибо…
В КГБ никто, конечно, не звонил - готовились брать сами.
Пока согласовывали место и способ задержания, волгоградский проследовал благополучно Ожерелье - самую продолжительную свою стоянку - и прибыл на последнюю - в Каширу.
Там уже ждала телеграмма: "Пропустить до Москвы, организовать задержание, возложить непосредственное осуществление операции на начальника линейного отдела внутренних дел подполковника Картузова и отделения уголовного розыска - капитана Игумнова…"
Задержанного обыскивал ас этого дела - старшина, двадцать лет простоявший при их пяти имевшихся в отделе камерах ИВС, - изоляторе временного содержания, а прежде КПЗ - камере предварительного задержания. Он рубчик за рубчиком, шов за швом осматривал белые, чистого хлопка одежды боевика.
Каратист - инспектор боевой подготовки стоял начеку позади стула.
Рядом крутился новый заместитель Игумнова майор Цуканов, суетливый, с низко опущенным брюшком. Цуканов из кожи лез, чтобы притереться.
Протокол задержания составлял самолично Картузов.
- Ты к себе? - не отрываясь от бумаг, спросил он у Игумнова.
- Да, наверх.
- Погоди. Мне надо сказать тебе пару слов. - Картузов обернулся к понятым. - Покурите…
Понятые - молодцы из камеры хранения, ударники коммунистического труда - оказывали посильную помощь милиции, за что безбоязненно приторговывали по ночам спиртным.
Картузов кивком пригласил Игумнова в коридор. Несколько милиционеров и обэхээсэсники с линии, стоявшие там, мгновенно слиняли, увидев входящих.
- Заявитель приходил… - Картузов прихватил начальника розыска за "молнию" на варенке. - Опять та же история. Еще девчонка пропала.
- Воронежская?
- И опять летела тем же рейсом! В час ночи была в аэропорту.
Это был уже третий случай. Двум предыдущим заявлениям ни в одном отделе внутренних дел хода не дали. "Розыск пропавших без вести осуществляют органы милиции по месту жительства пропавшего". Похоже, теперь опухоль развилась. Пошли метастазы.
- Что-нибудь везла с собой?
- Ерунда. Рублей сто. В сумочке… Вот ее фамилия, - Картузов достал листок. - Мылина Зоя Ивановна.
- Молодая?
- Двадцать два года. Ученица маляра-штукатура…
Когда наступали деликатные эти ситуации, Игумнов и Картузов менялись местами: Игумнов задавал вопросы, Картузов подробно отвечал.
В случае проверки начальник розыска обязан был брать все на себя. Так было принято. И единственной его прерогативой было полное знание обстоятельств.
- Товарищ подполковник!.. - из дежурки уже звали. - К телефону!..
- Сейчас! Отец Мылиной приедет первой электричкой. Он в аэропорту. В милиции.
- Давно был случай? - спросил Игумнов.
- Неделю назад. А те? Я уже подзабыл…
- Двадцать восьмого мая и шестого июня.
- Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление… - Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава.
По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво-приветливо смотрел в зал.
- Нет таких?
- Не-ет!
Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство!
- А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации!
Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить.
В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский - эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное отделение на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск…
- Ну, ну… - Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода. - Не стесняйтесь!
Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда-то из Унечи, у которого нашли несколько дюжин коммерческих актов.
Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил:
- Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности… Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру?
Спектакль никого не мог обмануть.
Критерием работы была раскрываемость: процент количества раскрытых преступлений от общего числа зарегистрированных.
Когда приходилось регистрировать нераскрытое преступление, даже начальство высокого ранга чувствовало себя так, словно подчиненные ставят перед ним чашу с ядом.
Игумнов с порога оглядел кабинет. Порядок за время его отсутствия нарушен не был. Каждый предмет на сейфе, на столе занимал отведенное ему место. Уходя, Игумнов так же внимательно ко всему присматривался, аккуратно расставлял стулья, тщательно подгонял один к другому, выравнивал линию.
Кабинет был небольшой, с двухтумбовым письменным столом.
На его, игумновской, памяти он сидел за столом шестым. Трое начальников розыска были переведены с понижением на другие вокзалы. Один ушел на пенсию. Один выгнан с привлечением к уголовной ответственности за укрытия.
Никто не поднялся по служебной лестнице. Должность начальника отделения розыска была тупиковая, после нее начиналось сползание до старшего опера. Если не "выкинштейн", не уголовное дело, не тюрьма.
Работать было можно, если бы начальство на самом верху не установило этот жесткий уровень раскрываемости преступлений - под 90 процентов.
Ни одна криминальная полиция в мире, даже оснащенная самыми передовыми средствами, не раскрывала преступлений больше чем на 45 divide;50 процентов.
Все об этом отлично знали.
Чтобы отчитываться на заданном уровне, существовал один путь - регистрировать только раскрытые преступления и к девяти раскрытым в отчетах добавлять одно нераскрытое. Висяк. Поэтому положение начальников розыска было опасным, непрочным и неустойчивым.
Игумнов запер дверь, подошел к окну. Квадратное, похожее на амбразуру окно выходило на жилой массив.
Игумнов нагнулся. В нише под подоконником стояла картонная коробка, доставшаяся ему от его выгнанного с волчьим билетом предшественника. В ней хранились винты, гвозди, куски проволоки. В ней же, при необходимости, можно было, идя на обыск, отыскать нужные для опечатывания сургуч, и шпагат, и даже пломбир. Помедлив, Игумнов достал коробку и перенес на стол.
Картонное хранилище имело второе дно. Игумнов обнаружил его случайно, уже на втором году после заступления на должность. В тайнике лежали незарегистрированные бумаги бывшего хозяина кабинета - заявления о нераскрытых кражах, нападениях в электропоездах.
Теперь в тайнике хранились его, Игумнова, незарегистрированные, укрытые от учета документы. Те же кражи из автоматов и ограбления в поездах.
Игумнову было спокойнее, чем другим начальникам розыска: его начальник - Картузов - начинал службу шофером на машине Скубилина, взаимоотношения личного шофера и хозяина они сохраняли. Выступить против Игумнова было все равно, что напасть на Картузова, а следовательно, и на генерала, начальника управления. Всякие комиссии и инспекции находились в щекотливом положении.
"Дамская сумочка", "паспорт", "чемодан", "чемодан", "чемодан"…
Плата за очередное звание, за выходные, за то, что тебя публично не оскорбят, не выставят дураком в офицерском собрании.
Поставленные на учет только на одном его родном вокзале, висяки эти завалили бы раскрываемость всей Московской дороги.
Позвонила жена.
- Домой не собираешься?
Голос глуховатый. Их разговоры по телефону всегда сухи и коротки, как рапорт.
- Теперь уже до утра.
- Ну, ладно. Завтра мы собираемся у Элки. Девичник. Можешь за мной заехать.
- Завтра у нас традиционный сбор в школе.
- Очень жаль.
- Мне тоже.
В конце проклятое "пока".
Он так и не пробился в ее жизнь. Как, впрочем, и она в его. Детей у них не было, каждый продолжал жить по инерции - как жил до брака.
Игумнов перебрал бумаги. В последнее время за черными архивами начальников розыска охотились, и было все рискованнее доверять свою судьбу тайнику.
Наступил момент, когда укрытые заявления стали попросту уничтожать. У воров изымали краденые вещи, преступники называли даты и обстоятельства краж - все было глухо.
Игумнов оставался в числе немногих, кто продолжал рисковать.
Наконец он нашел, что искал.
Женщины действительно прилетели в Москву 28 мая и 6 июня. Обе намеревались ехать с первым утренним электропоездом и, скорее всего, направились к платформе. С тех пор их никто больше не видел.
- Автоматчик этот еще нужен тебе? - позвонил дежурный Лосев - в прошлой своей гражданской жизни егерь закрытого Завидовского охотохозяйства. Его так и звали между собой - Егерь. - За ним сейчас приедут.
- Иду!
- Да! Тут тебя спрашивали! - вспомнил еще Егерь. - Из какого-то райотдела…
- Из какого? - Игумнов насторожился.
- Они перезвонят. Я не расслышал: связь очень плохая…
2
Он был пьян, Никола. Бывший вор в законе. Бывший пахан, бывшая сука. А ныне вновь испеченный работяга, малоизвестный даже в родном своем Подмосковье по причине свыше двухдесятилетней отлучки.
Светило солнце. В углу поля, разгоряченные после стакана, носились молодые. Орали дурными голосами:
- Вот он я!
- Пасуй! Открылся!
Никола не имел к ним отношения. Сидел себе на травке за футбольными воротами.
До самого верха возвышались перед ним поломанные, наполовину сгнившие скамьи - старые трибуны, требовавшие ремонта. Пустые, как вчера. Неделю. Год назад.
Тут же, на травке, стояла бутылка "Российской". Это была его вторая или третья за это утро. Другие он распил у магазина. В суетне. У магазина ему задавали вопросы, за которые в камере следовало сразу же бить рожу.
- За что сидел? Что делаешь?
Много раз он зарекался пить у магазина.
"Язык - вот что нас губит…"
Он уже ничего не видел вокруг своими маленькими желтовато-бесцветными глазками, какие бывают у молоденьких уличных кобельков на первых месяцах их жизни.
- Руки, они сюда гнутся… В эту сторону… - Никола все больше хмелел, болтал сам с собой. - К себе. А ты в ту сторону попробуй!
Разгоряченные парни, гонявшие мяч, смеялись. Он не замечал ни их, ни мяча, поднес бутылку к зубам, раскрутил.
- К пенсии стажа все равно не выработать! Хоть год за три паши! У других уже лет двадцать - двадцать пять… А у меня три!
- Чего он там? Молится? - засмеялся один из парней. Футбол понемногу им приелся. Парень был молодой, спелый, как наливное яблоко. Не битый еще. В белой майке.
- Бутылка у него вместо иконы, - крикнул другой.
- Сейчас я ему эту молитву испорчу…
Парень в белой майке повел мяч, далеко не отпуская от ноги. Было ему весело и хотелось посмотреть, как поведет себя одинокий бесцветный алкаш, лишившись божества.
- Давай… - друзья поддержали.
Парень подвел мяч к Николе и вдруг, словно нечаянно, поддал по бутылке. Никола хотел ее подхватить, второй удар пришелся по руке. Парень сделал поворот вокруг мяча и, не обернувшись, погнал назад к воротам.
Все видели, как опозоренный мужик поднялся, кротко оглянулся на озорника, ничего не сказал и, почти не качаясь, быстро пошел через беговую дорожку в щель между трибунами к домам.
- Беги, беги, мужик! - заорали. - А то магазин закроют!
Вернулся он скоро. Минут через десять. Шаг его был осмыслен. Только взгляд желто-пустых глаз казался отсутствующим. По губам снова текли слюни и пена. Он отводил их ладонью.
Парни к этому времени закончили играть, стояли кружком. Малый в белой майке стоял к Николе спиной, он и не заметил его. Увидел только, как мелькнул перед ним широкий рукав и что-то холодное, острое охладило его бок. Он удивленно посмотрел.
Горячая алая кровь уже текла по бедру быстрыми тяжелыми толчками. Майка и трусы быстро, на глазах, чернели. Парень сел на землю. Потом лег, почувствовав ватную слабость. Что-то зазвенело в голове.
Дико закричали женщины, гулявшие с колясками. Кто-то бросился звонить в милицию. Парни сгрудились вокруг.
Один Никола сразу обо всем забыл. Он снова отошел за ворота, на то место, где валялась пустая бутылка.
Все так же ласково светило солнце. Тихий ветерок трепал спортивные стяги.
Первой приехала милиция. Сразу же за ней, наполняя воем окрестности, принеслась машина реанимации.
Милиционеры подобрали брошенный нож, с опаской пошли за Николой.
Когда его брали, он не сопротивлялся, что-то кричал, показывал на валявшуюся бутылку. Половину фраз невозможно было разобрать, но некоторые он повторял с пьяной настойчивостью:
- Позвоните Игумнову! - кричал он. - Я его человек! Вот телефон! Двести тридцать пять… сорок…
Задержанный Игумновым автоматчик - без куртки, в хлопковой жеваной рубашке и брюках - сидел посреди кабинета. Руки его были в наручниках.
Конвоиры - в ядовито-зеленых пуленепробиваемых жилетах - курили по очереди. Им предстояло передать автоматчика спецконвою смежников. Соглашение о передаче было достигнуто на уровне управлений ведомств.
Автоматчик понимал, кому предстоит им заняться, отказался отвечать милиции о себе. Когда появился Игумнов, попробовал его достать:
- Герой!.. По телевидению еще не сообщили? "В Комитете государственной безопасности СССР…"
- Да нет, по-моему, - Игумнов не стал связываться. - Не слышно.
- Доволен? А что чуть ребра мне не сломал - отвечать не придется?
Игумнов пожал плечами:
- Видишь ли, у меня тоже только одна жизнь. И мне приходится самому ее защищать от таких, как ты.
- Между прочим, я не сделал ни одного выстрела… - Он пошевелил свободной рукой с папиросой. Вторая рука была соединена наручником с конвоиром. - До этого же я не стрелял! Вы знали! - Задержанный придавил сигарету. Пепельницу ему предусмотрительно не дали. Сунули пустой коробок. - Только угрожал!
- Знали?! Откуда?
- Но вы же поэтому и искали меня!
- Пальцы ему катали? - спросил Игумнов у старшего конвоя.
- Подполковник Картузов сказал, что они ему там сами откатают.
- Кулика сюда! - сказал Игумнов. - И пусть захватит валик.
Появился Кулик - коротконогий, прямоугольный, как плаха, - с пастой, с валиком.
Задержанному прямо в кабинете обмыли руки, краску наносили на пальцы валиком и тут же на бумаге прокатывали.
- Надеешься все-таки орденок за меня схватить? - спросил автоматчик.
- Да нет. Вряд ли.
- Вот если бы я засадил очередью. От пуза! Мертвый ты бы точно получил Красную Звезду. Посмертно.
- Тут ты прав.
Вместе с задержанным, с чужим конвоем Игумнов спустился к машине. Комитетчики - шестеро - были незнакомые; никого из них он не видел в группе захвата. Они разместились в двух машинах, старший - молодой парень, ровесник Игумнова - сел за руль, ловко вывернул к воротам.
"Вот так они всегда! А у нас с водительскими правами раз-два и обчелся!"
Асфальтированным пандусом Игумнов прошел в цокольный этаж. Как всегда, тут было светло и оживленно. У киоска с сувенирами толпились покупатели.
Он повернул дальше, к душевым. Где-то рядом шумел транзистор, слышался смех. Пассажиры собирались в видеозал. Не верилось, что наверху ночь, ушли последние поезда, а на втором этаже, в транзитном зале, скрючившись, спят дети.
У кооперативного туалета к нему неожиданно подскочил дежурный.
- Поздравляю! Ну, вы… - Восхищенный, он не нашел слов. - Даете!
"Первый человек, который меня поздравил… - подумал Игумнов. - А ведь все могло закончиться по-другому. Мог стать дважды кавалером Красной Звезды…"
Свою первую Красную Звезду он тоже, можно сказать, получил почти посмертно, когда лежал заваленный в ущелье в Афгане.
Задним часом он ощутил тревогу.
- 418-й! Ответьте! - Его вызывал дежурный. - Тебе звонили из Истры, из райотдела. Там кого-то задержали. Он ссылается на тебя…
В Истре у него никого не было, кроме Николы.
- Что-нибудь передали?
- Срочно просили позвонить… - Дежурный с ходу переключился на своё. - А у нас тут аврал. ОБХСС начинает большую игру!
В дверях щелкнул замок. Легкомысленно-беспечный милиционер заглянул в камеру.
- Спит? - показал на Николу.
Никто не ответил.
- Особо опасный. - Ему хотелось поговорить. - Парня зарезал на стадионе. Ребята видели… Кровищи-и! - Он поставил две миски, две кружки, хлеб с маслом.
Никола не пошевелился.
В камере, кроме него, было двое - невысокого роста кавказец и молодой русый парень.