Руководство Центра крайне интересовали подробности, которые Командор намеревался сообщить через неделю. Однако неделя прошла, наступило время сеанса, а Командор не вышел в эфир. Оставалось надеяться, что все прояснится во время следующего сеанса, но и он завершился тем же - Командор не вышел на связь с Благовещенском. Тщетно вслушивался в эфир радист.
А потом по каналам Наркомата иностранных дел - через советское генеральное консульство в Харбине - в дом на Арбате поступил номер газеты "Харбинское время". Из набранной мелким шрифтом заметки в рубрике "Местные происшествия" все стало ясно.
"В камере предварительного заключения сыскной полиции повесился Павел Летувет, старший буфетчик трактира "Зарубежье", арестованный по подозрению в незаконной торговле спиртными напитками", -
не вдаваясь в комментарии, сообщал анонимный хроникер. И невдомек ему было, что эти его три строчки - эпитафия Командору.
О том, что старший буфетчик трактира "Зарубежье" Павел Летувет и есть Командор, знали всего лишь несколько человек. Причем только здесь, в доме на Арбате, а больше нигде и никто в целом мире.
Еще одна трагически оборванная судьба мужественного человека. Конечно же, не просто так Командор ушел из жизни. Газетная версия всего лишь опус халтурщика-хроникера, рассчитанный на простофиль. Истинные причины куда сложнее. И в общем они понятны: редко кому удается изо дня в день ходить по лезвию ножа и ни разу не оступиться. Вот и Командор, вероятно, на чем-то споткнулся. И ему накинули на шею петлю...
"Значит, прямых улик против него не имелось - были только какие-то подозрения, и, по-видимому, довольно смутные, - рассуждал тогда начальник разведуправления. - То есть... будем надеяться, что Дракон пока вне всяких подозрений, а стало быть, и вне опасности... Ведь в противном случае японцы не стали бы убирать Командора".
И он был совершенно прав в своих умозаключениях. Ликвидировав Командора, японцы собственными руками оборвали бы единственную ниточку, которая могла вывести их на Дракона, поскольку радиосвязь с Центром Дракон поддерживал исключительно через Командора.
"Но ведь и Дракон лишился теперь возможности оперативно выходить на связь, - размышлял начальник разведуправления. - Не сомневаюсь, что он прибегнет к услугам связного. Так что раньше ли, позже ли, но мы все равно будем знать, зачем понадобилось японцам закрывать доступ в район Бинфана. Однако..."
Однако донесение разведчика, так же как и заключение врача о болезни, всегда тем ценнее, чем раньше оно получено. Это во-первых. А во-вторых, полагаться лишь на связных - значит искушать судьбу. Для радиограммы граница не преграда, хотя и ее можно перехватить. Но вот когда схватят связного, это куда опаснее для дела.
"Итак, - думал начальник разведуправления, - Дракону никак нельзя без радиста. Но кого же послать на замену Командору в Харбин? Сергея?"
Сергей был резервным радистом, с недавнего времени обосновавшимся в Шанхае. Вообще-то на Сергея имелись особые виды: планировалось, что его рация по мере надобности будет использоваться для радиоконтактов со штабом китайской Красной армии. Но для того чтобы переправить в Харбин радиста из Москвы, потребовалось бы как минимум три недели. А когда за противником нужен глаз да глаз, три недели - срок недопустимо долгий. Так что кандидатура Сергея оказалась в конечном счете единственно приемлемой.
В Шанхае легальным прикрытием служила Сергею работа в китайском филиале одной весьма солидной берлинской фирмы. Директор филиала герр Вальтер - не из идейных побуждений, а по соображениям чисто коммерческого свойства - время от времени оказывал Центру добрые услуги. Когда Сергей, разумеется из Берлина, год назад написал в Шанхай, что он не прочь бы послужить верой и правдой делу процветания германской коммерции на китайской земле, то директор, конечно не без подсказки, любезно ответил, что такое предложение весьма своевременно, так как именно тогда в филиале открылась вакансия - должность разъездного торгового агента, а потому добро пожаловать в Шанхай!..
И вот теперь от директора филиала потребовалась новая и, разумеется, небезвозмездная услуга: устроить Сергея в Харбине на родственном предприятии - в известной фирме "Кунст и Альбертс".
ПРЕЕМНИК КОМАНДОРА
Ноги, натертые грубыми башмаками из яловой кожи, горели. Вот уже третий день бродил Сергей по грязным и пыльным улицам Харбина и в своих хождениях, напоминавших со стороны бесцельное фланирование человека, не занятого никаким делом, старался не слишком отдаляться от набережной Сунгари - на этот счет у него имелись вполне конкретные соображения.
На улицах было пустынно. На широкой булыжной мостовой, покато спускающейся к реке, лежали тени от бревенчатых, большей частью пятистенных домов с высокими глухими заборами, за которые не проникнешь, пока на лай гремящего цепью дворового пса не выйдет хозяин и не отопрет калитку, откинув крюк и оттянув железный засов. Если на секунду забыться, можно вообразить, что ты не в Харбине, а в Хабаровске, Благовещенске или вообще где-нибудь в самом сердце Сибири.
Не оглядываясь по сторонам, Сергей пересек набережную и со скучающим видом облокотился на низкий парапет. Река, разделяющая город надвое, бесшумно катила свои маслянистые воды. Маленький паровой буксир, жирно дымя и вздымая мутную воду неутомимыми плицами, волок за собой нескладную пузатую баржу. Буксир выбивался из сил, но - хотя и крайне медленно - приближался, преодолевая течение, к Сунгарийскому железнодорожному мосту.
"Колосс на каменных быках", - с уважением подумал Сергей, глядя на монументальную громадину, составленную из переплетений железа, ажурной узорчатостью резко выделяющуюся на фоне неба.
Вдалеке чернели едва приметные контуры сопок.
На сопках маньчжурских
Спит много русских -
Это герои спят... -
зазвучали у него в памяти слова старинного вальса, и почудилось вдруг, будто он слышит голос Марты.
Плачет, плачет мать-старушка,
Плачет молодая жена... -
тихо-тихо пела Марта и подыгрывала себе на пианино, легко касаясь тонкими пальцами клавиш. Перед глазами мимолетным фрагментом возник на миг профиль жены, нежная кожа виска, белокурый завиток локона... И снова - река и чернеющий над ней мост. Реальность сегодняшнего дня. Унылая, чужая, опасная.
Сергей невольно поежился. Вдруг если и с ним стрясется непоправимое? Марта не скоро узнает, какими судьбами занесло ее мужа летом 1938 года под это подпертое дикими сопками, обманчиво-мирное маньчжурское небо, на берег далекой желтой реки с грязными, размытыми берегами. Марта убеждена, что он работает радистом на полярной станции где-то по соседству с Тикси. Оттуда, из края северных сияний, которых он и в глаза не видел, к Марте, регулярно, раз в две недели, приходят его радиограммы.
Инструкция Центра гласила: выходить на набережную через три четверти часа на десять минут. По нечетным дням - с тринадцати до шестнадцати, по четным - с четырнадцати до семнадцати ноль-ноль. Просто выходить - и точка. Регулярно, изо дня в день, в течение недели.
Число было четное, время приближалось к семнадцати, и десятая минута истекала. Все формальности были скрупулезно соблюдены.
Сергей еще раз окинул беглым взглядом набережную, переместил из одного угла губ в другой сигарету и, легонько подбрасывая на ладони никелированную зажигалку, двинулся в сторону бульвара, который выводил на привокзальную площадь. Вокруг нее раскинулся новый город.
На подходе к бульвару к нему привязался замурзанный китайчонок - маленький оборвыш с забавной косичкой, перетянутой на затылке цветной тесемкой.
- Шанго, господин! - теребил он Сергея за рукав. - Деньга давай: папу-маму хунхузы убили! - клянчил с подвыванием и жалобно шмыгал носом.
То, что китайчонок обратился к нему по-русски, вовсе не удивило и уж, конечно, нисколько не насторожило Сергея.
Выросший на месте жалкого китайского поселка, Харбин своим расцветом был обязан строительству Китайско-Восточной железной дороги, и большая русская колония, сложившаяся в этом маньчжурском городе еще на исходе прошлого века, увеличивалась год от года за счет машинистов, кочегаров, рабочих депо, инженеров-путейцев, чиновников, торговцев, офицеров все разрастающегося гарнизона, а также за счет шулеров, проституток и авантюристов всех мастей и калибров. После революции в Харбине осело великое множество выбитых из Советской России белогвардейцев и белоказаков с чадами и домочадцами.
Так что русская речь здесь была столь же обиходной, как английская в Гонконге или французская в Сайгоне...
Сергей сунул руку в карман.
"Мелочь - не деньги, зато широкий жест - не мелочь", - вспомнил он любимую присказку герра Вальтера, своего шанхайского благодетеля, и уже хотел было осчастливить китайчонка парой маньчжурских гоби, но, обернувшись, увидел только верткую спину и быстро мелькающие пятки улепетывающего попрошайки.
Сергей настороженно встрепенулся и в тот же миг узрел: по мостовой, стремительно приближаясь, катил по направлению к бульвару желтый мотоцикл с коляской.
"Служба безопасности движения", - определил Сергей и, успокоившись, сделал шаг к бровке тротуара с видом человека, который замешкался при переходе через дорогу и теперь уважительно пережидает, покуда не проедет патрульный. То ли благосклонно восприняв оказанный ему знак внимания, то ли имея какие-либо собственные соображения, полицейский притормозил напротив Сергея и, мельком взглянув на него, приподнял руку в перчатке в жесте некоего приветствия, одновременно означавшем - "проходи".
Коротко кивнув в ответ, Сергей пересек мостовую, дошел до угла и свернул в первую попавшуюся улочку.
"ДРАКОН СУМЕЛ УСТАНОВИТЬ..."
Через открытую форточку в кабинет веяло озоном и влагой только что угомонившейся грозы. На письменном столе начальника разведуправления громоздились разноцветные папки и кипы бумаг, а за столом, оперев подбородок на длинные, крепко сцепленные пальцы, сидел хозяин просторного кабинета - сухой, с аскетически впалыми щеками человек. Светлые, зачесанные назад волосы с уже различимой сединой, резкие морщины. Рубиновая эмаль ромбиков на петлицах.
Начальник управления слушал доклад:
- Последнее донесение Дракона. Связной передал его лично из рук в руки капитану Никанорову, нашему представителю при штабе армии. Суть донесения в следующем. В Японии, как вы знаете, на протяжении уже довольно длительного времени под эгидой военного министерства проводятся исследования по созданию бактериологического оружия самых разных видов... - Человек со шпалами на петлицах запнулся.
Начальник разведуправления кивнул, с откровенным интересом ожидая следующих слов. Из документов ему было известно, что еще два с лишним года назад императором Японии был подписан не подлежащий огласке указ об организации двух тайных бактериологических центров, находящихся в прямом ведении военного министерства и лично начальника генерального штаба.
Информатор, черпавший сведения из источника, близкого к генштабу сухопутных войск Японии, сообщал тогда из Токио в Москву:
"Как считают военные, дело это крайне щекотливое: оно может вызвать бурю негодования в прогрессивных кругах японской общественности и привести к серьезным осложнениям во взаимоотношениях Японии с другими государствами. Однако ошибется тот, кто из сказанного выше сделает вывод, что японский генералитет, взвесив все "за" и "против", избрал выход, для здравомыслящих людей единственно возможный: поставить крест на всей этой чудовищной затее.
Отнюдь нет. Японские генералы одержимы этой идеей и не собираются прислушиваться к голосу разума. Свой выбор они остановили на варианте, который им кажется наиболее приемлемым в своей тактике: натянуть на весь комплекс данных работ оболочку непроницаемой секретности, а сами лаборатории смерти упрятать в какой-нибудь богом забытой местности, где они никому не будут бросаться в глаза.. Уже утвержден план размещения основной базы на маньчжурской территории.
По соображениям военных, Маньчжурия удобна с трех точек зрения: во-первых, в условиях оккупационного режима, когда без пропуска и спецразрешения шагу не ступишь, проще соблюсти секретность; во-вторых, такая дислокация бактериологических центров предохраняет население самой Японии от угрозы эпидемии. И наконец, третий аргумент, на котором высшие чины генералитета делают особый акцент: если маньчжурский вариант принять за окончательный, то "боеприпасы" будут изготовляться вблизи границы с Советским Союзом, то есть в случае войны они окажутся, что называется, под рукой..."
Так информировала зашифрованная депеша, поступившая из Токио в самом начале 1936 года. К несчастью, стенографист, поставлявший токийскому "корреспонденту" информацию из генштаба, вскоре погиб в автомобильной катастрофе, и потому до конца так и не удалось выяснить, на каком варианте остановили в итоге свой выбор военный министр и генштаб. Скорее всего выбор пришелся на Маньчжоу-Го. Но где, в каких именно географических точках Маньчжурии разместились лаборатории, готовящие смертоносную начинку для будущих бактериологических бомб и снарядов? Этого пока в разведуправлении не знали. И начальник ждал информации о размещении и строительстве лабораторий как первоочередной.
- ...Дракон сумел установить, - продолжал между тем человек со шпалами на петлицах, - что в двадцати пяти километрах к югу от Харбина, в районе станции Бинфан, как раз и базируется один из бактериологических центров.
- Один. А второй? - спросил начальник разведуправления.
- В донесении упоминается, что место базирования второго - окрестности Чанчуня. Однако Дракон предупреждает: данные эти нуждаются в проверке, а перепроверить их лично у него нет возможности.
- Ясно, - вздохнул начальник разведуправления, машинально вытащив из коробки очередную папиросу. - Продолжайте, я слушаю.
- Из донесения Дракона следует, - зазвучал ровный бесстрастный голос, - что в степи под Бинфаном вырос целый городок: ориентировочно в нем около трех тысяч жителей. Главным образом это научно-технический и обслуживающий персонал центра - бактериологи, химики, врачи, ветеринары, лаборанты, а также, естественно, военные. Ученые живут в полной изоляции от внешнего мира. Исследовательские работы ведутся в лабораториях, оснащенных новейшим оборудованием и всей необходимой аппаратурой, а для экспериментов на открытом воздухе имеются специальные полигоны. Кроме полигонов, при центре имеется аэродром. Самолеты, которые на нем базируются, используются исключительно в научных целях...
- В "научных"... - язвительно буркнул начальник разведуправления.
- В целях, которые японцы именуют научными, - невозмутимо уточнил собеседник. - Существует и еще одна немаловажная подробность, - продолжил он. - Дома в центре городка, а это, как выявил Дракон, не что иное, как лабораторные корпуса, поставлены так, что из них образуется четырехугольник. Стены, обращенные в сторону внутреннего двора, глухие. За ними, как за каменной оградой, прячется тюрьма. Дракон высказывает предположение, что тюрьма эта нечто вроде вивария для заключенных, которые используются в качестве подопытных кроликов. Но это, повторяю, пока лишь догадки. Уличить японцев в изуверских экспериментах над людьми можно только с фактами в руках, а на сегодняшний день ни явными уликами, ни свидетельскими показаниями мы не располагаем...
- Необходимо, чтобы в нашем распоряжении было и то и другое, - проговорил начальник разведуправления. - Кто возглавляет этот рассадник заразы, установлено?
- Да. Во главе его - генерал Сиро Исии. По профессии - бактериолог, имеет звание доктора медицинских наук. По отзывам тех, кому приходилось с ним сталкиваться, преуспевающий карьерист от науки. Сами посудите: три года назад был всего лишь майором, а теперь у него чин генерал-майора и солидная должность в штабе Квантунской армии.
Настойчиво и требовательно зазвучал зуммер. Человек с ромбами на петлицах, подняв телефонную трубку, назвал свою фамилию.
По мере того как он вслушивался в то, что звучало на другом конце провода, брови его сдвигались, а неулыбчивое лицо мрачнело, становилось отчужденным и усталым.
Положив трубку, он, не говоря ни слова, поднялся из-за письменного стола. Сунув пальцы под ремень, машинально оправил длинную гимнастерку, быстрыми шагами подошел к окну.
- Вот как дело закрутилось, - обронил на ходу. - Значительные силы Квантунской армии под прикрытием артиллерии перешли советскую границу и ведут наступление на высоты, расположенные в районе озера Хасан. - И уперся лбом в холодное стекло высокого окна.
Вымытое обильным дождем московское небо лучилось какой-то радостной, ясной синевой, и трудно было даже представить, что где-то там, на Дальнем Востоке, который не для всякого дальний, рвутся снаряды, льется кровь и гибнут люди.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
"СРОЧНО, СЕКРЕТНО..."
Предостерегающий о секретности киноматериала гриф исчез, словно залитый тушью. А через какие-то доли секунды на экране снова возникли иероглифы.
Светлые на абсолютно черном фоне, они казались процарапанными жалом остро отточенного ножа.
- "Экспедиция в Нинбо", - произнес переводчик с небольшой заминкой.
Название фильма звучало вполне безобидно. Но мне-то было хорошо известно, о какой мрачной "экспедиции" рассказывается в этой документальной ленте - немой, однако более чем красноречивой в своем откровенном зверстве и грязи.
Перед глазами замелькали кадры.
Полевой аэродром - участок голой степи под белесым небом. Вдалеке темнеют врытые в землю колья, поддерживающие туго натянутую ограду из колючей проволоки.
Взлетная полоса, вымощенная широкими бетонными плитами. Тут же крупным планом - тупоносый биплан без опознавательных знаков.
Трое аэродромных рабочих в комбинезонах с капюшонами до бровей, в очках-консервах и резиновых перчатках, действуя с максимальной осторожностью и расчетливостью, сосредоточенно укрепляют к крыльям биплана небольшие металлические баллоны, имеющие форму продолговатых обтекаемых цилиндров.
Как пауза между кадрами - прерывистые иероглифы в два вертикальных столбца.
- Подготовка к научному эксперименту, - раздался отчетливый голос переводчика. - Вспомогательный персонал из аэродромной группы технического обслуживания загружает самолет бактериологическими авиабомбами, которые надлежит испытать на эффективность в условиях, близких к боевым.
"В условиях, близких к боевым..." - эхом отозвалась в моем сознании эта весьма общая фраза о наглухо задраенных цилиндрических емкостях со смертоносной начинкой, которые когда-то у меня на глазах - в точности так же, как только что на экране, - подвешивали к плоскостям биплана люди в защитных спецкомбинезонах из прорезиненной ткани.
Невольно дрогнуло сердце: почудилось вдруг, будто нет никакого экрана и разворачивающиеся сейчас события реальны, и я не в просмотровом зале, а, подобравшись ползком к самому проволочному заграждению, совсем как тогда, лежу в обступившем летное поле пыльном бурьяне, прижав к глазам окуляры бинокля.