- Руководство Центрального разведывательного управления США.
- В чем заключается это предложение?
- Давайте начнем с конца, - заговорщицки улыбнувшись, предложил Клаус.
- То есть?
- Давайте начнем с того, что ДАСТ вам это предложение. В том случае, естественно, если вы его примите.
- Стало быть, я могу его и не принять? - быстро спросил Мишин.
- Естественно. На такие дела под конвоем не идут.
- Так что оно мне даст?
- Пятьсот тысяч долларов в качестве оплаты ваших услуг, а также возвращение в Москву, в аппарат КГБ СССР, с условием сохранения вашего положения и офицерского чина.
Не отрывая тяжелого взгляда от Клауса, Мишин молчал. Его собеседник, явно довольный произведенным эффектом, откинулся в "полиэтиленовом" кресле и сложил на пухлом животике старческие руки.
- Вы давно работаете в Дании? - без видимой связи поинтересовался Мишин.
- Почти десять лет.
- Оно и чувствуется.
- Не понял! - морщинистое лицо Клауса сразу же утратило благостное выражение.
- Столь длительное пребывание на родине великого сказочника не могло не отразиться на вашей фантазии.
- В моем предложении реально все - от первой до последней буквы, - холодно возразил Клаус. - У вас нет ровным счетом никаких оснований не доверять мне. В конце концов, вам известно, с кем вы имеете дело.
- Меня приговорили к расстрелу, - глухо напомнил Мишин.
- Я знаю.
- За предательство.
- Мне это известно, - кивнул Клаус.
- А вам известно, кто меня приговорил?
- Да. Председатель КГБ Юрий Андропов.
- Даже если в это дело вмешается ваш президент, со всем его влиянием на цивилизованный мир, этот приговор все равно не отменят.
- А если все-таки отменят?
- Пятнадцать лет в тюрьме, - пробормотал Мишин. - Та же смерть, только медленная. Хрен редьки не слаще!
- А если не только отменят, но и вернут вас на рабочее место?
- В качестве подсадной утки ЦРУ?
- В ПРЕЖНЕМ качестве.
- У меня было тяжелое детство, - вздохнул Витяня и с хрустом потянулся. - Мне никто не читал на ночь сказок. Отсюда врожденное недоверие к историям со счастливым концом.
- И тем не менее я еще раз хочу напомнить о нашем предложении.
- В чем его суть?
- Э, нет! - решительно покачал головой Клаус. - Вначале я получу ваше письменное согласие, а уже потом будем говорить о деталях.
- Где гарантия, что вы меня не надуете?
- Вам не понадобятся гарантии, едва только вы узнаете план.
- Вы когда-нибудь работали на профессиональной сцене?
- Боже упаси!
- Неужели вы сами искренне верите в то, что сказали?
- После всех ваших угроз в мой адрес - ну, там, оторвать мне яйца и закатать мое бренное тело под паркет - я подвергаю каждое свое слово двойному контролю. Несмотря на свой преклонный возраст, господин Мишин, состояние собственных гениталий по-прежнему меня волнует. Ну, так как? Будете рисковать или тихо разойдемся по домам?
- В случае, если я откажусь, где вы меня намерены убирать? - спокойно спросил Мишин. - Прямо здесь, на квартире дочери вашего друга? Или выберете более подходящее место?
- Как и все русские, вы очень подозрительны.
- Вы не ответили на мой вопрос.
- Как я могу на него ответить, если занимаюсь совсем другими проблемами? - хмыкнул Клаус.
- Хорошо, - подумав немного, ответил Мишин. - Я согласен.
- Тогда прочтите эту бумагу, - быстро откликнулся американец, протягивая Мишину сложенный вчетверо лист.
Несколько минут Витяня вчитывался в составленный на английском текст. По мере того как до Мишина доходил смысл затеянного американцами предприятия, его лице принимало все более обескураженное выражение. Наблюдавший за ним из-под опущенных ресниц Клаус даже вида не подал, что искренне рад этой позитивной эволюции в настроении бывшего киллера КГБ.
- Если я правильно понял текст, мне предстоит действовать в одиночку… - Мишин не спрашивал, а констатировал.
- Не совсем так, - поправил Клаус. - Вы можете привлекать того, кого сочтете нужным. Однако ЦРУ не будет иметь к этим действиям НИКАКОГО отношения.
- Мне понадобятся деньги.
- А 500 тысяч долларов это что, по-вашему? Пакетик с кукурузными хлопьями?
- Это МОЕ вознаграждение за риск. Я говорю о расходах на оперативные цели.
- Сколько вам потребуется? - подумав несколько секунд, спросил Клаус.
- Пока не знаю. Мне нужен номер счета, с которого я могу, по мере необходимости, брать деньги. Вы сможете проследить впоследствии за целесообразностью их расходования. В крайнем случае, вычтите из моего гонорара.
- Хорошо, я переговорю с кем надо. Еще вопросы?
- Оружие, взрывчатка, средства связи и прочее?
- Это учтено, - кивнул Клаус. - Вы будете знать, к кому обратиться.
- С кем я поддерживаю связь?
- Ни с кем.
- То есть?
- С того момента, как мы с вами расстанемся, Мишин, вы вновь становитесь человеком, приговоренным на своей родине к расстрелу. Наше присутствие вы почувствуете только в тот момент, когда вам будет прекращено финансирование. Это будет сигналом к тому, что со своей задачей вы не справились. Вам предоставляется полная свобода действий. Вместе с тем вы должны знать: мы не спустим с вас глаз ни на секунду. Где бы вы ни были и как бы не маскировались. Как профессионал вы должны догадываться о масштабах операции.
- Единственная просьба: не путайтесь у меня под ногами.
- Не беспокойтесь, Мишин.
- Беспокоиться должны вы, Клаус, - мрачно уточнил Мишин. - Я не люблю, когда мне дышат в затылок. Особенно, на работе. Рефлексы, знаете ли. Иногда сначала делаешь что-то непоправимое, а уже потом начинаешь думать, насколько это было целесообразно…
- Ваш почерк изучен достаточно хорошо, Мишин, - процедил Клаус. - Но, на всякий случай, запомните одно имя. Только одно - Руперт. Если человек, которому вы захотите свернуть шею, назовется этим именем, значит он НАШ, господин Мишин. Не делайте ему ничего плохого, поверьте мне, нет смысла бередить раны, которые только-только стали затягиваться…
- Я постараюсь, - буркнул Витяня.
- Еще какие-нибудь вопросы?
- Два вопроса. Та милая женщина, которая хоть немного скрасила впечатления от нашей беседы…
- Что вас интересует, Мишин? - чувствовалось, что этот вопрос неприятен американцу.
- Она действительно не в курсе наших с вами дел?
- Я уже сказал: она совершенно ни при чем. Просто мы решили перестраховаться и провести эту встречу на совершенно "чистой" квартире.
- Отлично. И второе: половину причитающегося мне гонорара я хотел бы получить авансом, завтра. На два счета - в Цюрихе и Лондоне. Номера счетов я вам назову в конце нашей беседы.
- Зачем вам столько денег, Мишин? - неожиданно хмыкнул цеэрушник. - Вы же воспитывались на принципах социалистического равенства.
- После своей смерти я переведу их на строительство мемориала жертвам американского империализма.
- Мы составили соглашение не со смертником, - без особой твердости в голосе возразил Клаус. - И вообще, что за мысли? Я уверен, что вы прекрасно справитесь с этой задачей…
- Да и я не очень-то сомневаюсь, - улыбнулся Витяня, хотя глаза его оставались холодными, настороженными. - Другое меня беспокоит, господин Клаус. В документе, который я сейчас подпишу, нет ни слова о том, как сложится моя жизнь ПОСЛЕ выполнения задания.
- A-а, вот вы о чем! - ухмыльнулся Клаус. - А я-то думал, что вы вообще ничего не боитесь.
- Вообще ничего не боится только евнух в гареме, - Витяня по-дружески положил руку на хлипкое колено Клауса и легонько сжал его. На лице американца отчетливо проступила болезненная гримаса. - Все, за что обычно дрожит мужик, ему уже оторвали.
- Нельзя купить себе полную безопасность, - процедил Клаус, легонько массируя потревоженное колено. - Даже за такие внушительные деньги, которыми вы будете располагать.
- Покупаете вы, Клаус, - ответил Мишин, размашисто подписывая лист и протягивая его американцу. - Что же касается меня, то я ее СОЗДАЮ. Собственными руками…
17. МОСКВА. ЖИЛОЙ ДОМ НА КУТУЗОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ
Март 1978 года
Спал генерал Цвигун плохо.
Добравшись только в шестом часу утра на такси до своей круглосуточно охраняемой усиленным нарядом Девятого управления КГБ квартиры на Кутузовском проспекте, первый зампред Комитета госбезопасности, не включая свет, стремительно проследовал на кухню, залпом опорожнил два стакана ледяной воды из-под крана, утер губы, сбросил с себя пальто и туфли, добрался до спальни, поставил будильник на восемь утра и тяжело рухнул в одежде поперек огромной семейной кровати.
Жена Цвигуна уже вторую неделю отдыхала на правительственной даче в Пицунде. И хотя время было совсем не отпускное, он настоял на ее отъезде. Никогда не подводившая Цвигуна интуиция подсказывала, что ближайший месяц ему лучше побыть одному.
…Проснувшись от пронзительной трели будильника, Цвигун несколько минут лежал с открытыми глазами, не в силах шевельнуться и чувствуя себя совершенно разбитым. Двухчасовой сон не только не снял усталость с его грузного, широкого тела, а, наоборот, еще больше усилил давящую тяжесть в затылке. С трудом приподнявшись, Цвигун подошел к изумительной красоты трехстворчатому итальянскому трельяжу - предмету законной гордости его супруги, которая приобрела этот мебельный шедевр в стиле ампир в одной из арбатских комиссионок и утверждала, что трельяж этот в свое время стоял в спальне графа Льва Николаевича Толстого. Увидев свое отражение в венецианском зеркале ручной работы, Цвигун ужаснулся: его широкое, скуластое лицо заросло двухдневной щетиной и заметно опухло. Глаза, буравившие собственное отражение из-под коротких, обрамленных редкими ресницами, век, были красными и слезились.
С омерзением стянув с себя несвежую сорочку и синюю динамовскую майку с ромбиком и буквой "Д" в левом углу, Цвигун буквально заставил себя отжаться десять раз подряд, после чего стащил брюки и носки, уже энергичнее дошел до ванной, встал под холодный душ и, визжа от пронизывающей дрожи, простоял под мощным напором ледяной воды пять минут.
Насухо вытершись, Цвигун тщательно побрился старомодной открытой бритвой "Золинген" с коричневой костяной ручкой, протер лицо французским одеколоном "Арамис", после чего вернулся в спальню, где одел чистое белье, свежую сорочку и отглаженный синий костюм, аккуратно повязал синий, перечеркнутый по диагонали двумя тонкими красными полосками итальянский галстук, вдел в манжеты изящные золотые запонки с инициалами "С.Ц." - подарок жены на "серебряную" свадьбу, и сразу же почувствовал жуткий голод. Потянувшись было к телефону, он в последний момент раздумал и решил не звонить в расположенный на втором этаже "кремлевского" дома блок обслуживания, отвечавший за все бытовые проблемы своих сановных жильцов - от приготовления обедов по спецзаказам до стирки и глажки. Хотелось побыть еще немного одному.
На оборудованной по последнему слову бытовой техники шведской кухне Семен Цвигун открыл двухкамерный американский холодильник "Вестингауз Электрик", извлек оттуда двухсотграммовую банку черной икры, картонку с яйцами, масло и батон финского салями. Бросив в объемистую сковородку желтоватый брикет датского сливочного масла и по-солдатски, на весу, нарезав крупными кусками деликатесную колбасу, Цвигун как следует ее прожарил, а уже потом залил шестью яйцами. Накрыв сковородку крышкой, он подошел к одному из бесчисленных шкафчиков с эффектными бронзовыми ручками, достал с полки пол-литровую фарфоровую кружку с изображением храма Василия Блаженного, бросил в нее сразу четыре пакетика с быстрорастворимым чаем "Липтон" и пять ложек сахарного песку, залил кипятком, с кружкой в руках подошел к стоячему деревянному ларю, извлек оттуда запаянный в полиэтилен длинный батон белого итальянского хлеба, зубами разорвал упаковку, затем ловко вскрыл баночку с черной икрой и, сев за стол, в течение нескольких минут уничтожил обильный завтрак.
Огромные настенные часы на кухне, искусно вмонтированные в расписанную золотыми и черным цветами хохломскую тарелку, показывали 8.50. Цвигун второй раз за утро потянулся к телефону, чтобы вызвать служебную машину, и опять раздумал.
Из головы никак не выходил ночной разговор со Щелоковым. Цвигун, конечно, далеко не все рассказал своему другу, ограничившись замечанием, что имеет на своего могучего шефа достаточно крепкий материал. В конце концов, у каждого из них были свои секреты, свои дела, и оба, даже когда чувствовали потребность поделиться друг с другом, инстинктивно уклонялись от обмена информацией. Чем меньше знаешь - тем спокойнее живешь. Несмотря на ухарские манеры и врожденную решительность, Цвигун был очень осторожным человеком, сумевшим выжить и не околеть в кремлевской конюшне только потому, что никогда не переоценивал свои реальные возможности. Без малого пять лет потратил Цвигун на то, чтобы нащупать ту самую "болевую" точку Юрия Андропова, которая позволила бы ему, не меняя образа жизни и привычек, сосуществовать с председателем КГБ. До самой последней минуты он гнал от себя мысль о прямой конфронтации с этим суровым человеком. И не потому, что сомневался в своих силах - личного мужества Цвигуну было не занимать. Его страшила сама идея рукопашной схватки с Андроповым, шансы на успех в которой, в лучшем случае, выглядели равными. Но даже если бы существовала мизерная вероятность поражения, Цвигун все равно не решился бы открыто выступить против Андропова. И, в первую очередь, в силу уязвимости собственной позиции. Он слишком хорошо знал нравы людей, среди которых жил и сделал блестящую карьеру, чтобы хоть на секунду усомниться в финале. Стоило только Андропову выложить на стол генсека факты, изобличающие его как "толкача" в весьма и весьма сомнительных сделках, как сам Брежнев и вся его камарилья старых пердунов и подающих большие надежды карьеристов среднего поколения тут же позабыли бы, кто именно заполнял их необъятные платяные шкафы и шкатулки для драгоценностей, кто опекал их оборзевших детишек за границей и оплачивал счета вконец одуревших от бесчисленных благ жен, заваливавших во время официальных визитов своих вельможных супругов в самые дорогие частные магазины и отоваривавшихся там с такой жадностью и масштабом, словно представляли они не две-три семьи откормленной "элиты" развитого социализма, а всесильный "Внешпосылторг" с его неограниченными и практически неконтролируемыми валютными запасами. В ту же секунду, с неумолимостью и убийственной силой стального капкана сработал бы безжалостный принцип двойной морали, в соответствии с которым эти ничтожества стали бы потрясать партбилетами и героическим прошлым, и превратили бы Цвигуна в изгоя, врага, отступника, в человека, поправшего святые устои коммунистической морали и ставшего на путь нравственного разложения.
Был момент, когда Цвигун всерьез раздумывал над тем, чтобы отказаться от могущественного покровительства Брежнева и полностью переметнуться на сторону Андропова, слывшего в кругу своих немногочисленных единомышленников человеком слова и чести и дравшихся за своих также, как за себя самого, - жестко, умно и последовательно. Но такой шаг означал бы для Цвигуна безоговорочный отказ от управления рычагами колоссальной власти, которую давала его система, его негласное и признанное всеми, в том числе и самим Брежневым, председательство в КВП - "Клубе Высоких Потребителей". И он не решился, о чем сейчас, после того как Андропов взялся за него по-настоящему, очень жалел.
"А ведь Коля, наверное, прав, - подумал Цвигун, наливая себе вторую кружку чая. - Может быть, сразу под корень и все дела?.." Как ни странно, мысль о физическом устранении Андропова никогда раньше его не посещала. Впрочем, почему, собственно, странно? Ему, изнутри, до мелочей знавшему многоступенчатую систему охраны видных советских партийных и государственных деятелей, было лучше чем кому-либо известно, что ликвидировать такого человека, как Андропов, и при этом остаться за рамками подозрений, можно было разве что только теоретически. На практике же, подобный шаг был равносилен самоубийству.
"Как? - размышлял Цвигун, меряя модерновую кухню широкими шагами. - Как это сделать? Неужели я ничего не придумаю?.."
Он вызвал машину, одел пальто, захлопнул за собой входную дверь и, еще раз окинув себя оценивающим взглядом в зеркальную дверь лифта, вышел во внутренний двор, где его уже ждала служебная черная "Волга" с форсированным двигателем и личным шофером Васей - безмолвным, тупоголовым деревенским мужиком, которого Цвигун, после тщательного отбора, выбрал сам, еще во времена своей службы в Азербайджане. Вася в те годы служил на советско-иранской границе и прославился на весь Закавказский погранотряд тем, что в одиночку продержался около сорока минут против тридцати вооруженных торговцев наркотиками, которые с крупной партией опиума пытались прорваться обратно в Иран через безлюдный и слабо укрепленный погранпост в горах. Его напарника убили сразу же, и Вася, деловито установив на сошках свой ПК и переведя ручной пулемет на режим одиночных выстрелов, на практике продемонстрировал глубокое усвоение материала по тактике ведения полевого боя. Настолько глубокое, что не только продержался против окруживших его плотным кольцом бандитов, но и уложил при этом четырнадцать контрабандистов.
На рабочий стол служебного кабинета Семена Цвигуна в мрачном сером здании на улице Шаумяна, окнами выходящего на Приморский бульвар, лег рапорт о представлении старшего сержанта погранвойск Василия Ступникова к ордену Боевого Красного Знамени. Рапорт Цвигун подписал и тут же затребовал к себе личное дело Ступникова. Убедившись в том, что парень - детдомовец, да еще и с восьмиклассным образованием, Цвигун приказал срочно вызвать героя в Баку.
А через три месяца Вася Ступников получил звание старшины сверхсрочной службы и стал личным водителем председателя КГБ Азербайджана. Проработав с парнем два года, Цвигун понял, что после жены Ступников являлся вторым удачным выбором в его жизни, и потому, получив новое назначение, без раздумий забрал с собой в Москву и своего водителя. У Ступникова, помимо собачьей преданности хозяину, феноменальной физической силы (в течение нескольких лет он был бессменным чемпионом "Динамо" по тяжелой атлетике в среднем весе) и таланта прирожденного снайпера, была черта, за которую Цвигун его особенно ценил: этот мрачный, с вытянутой, шишковатой головой и сильно развитыми надбровными дугами мужчина открывал рот только тогда, когда его о чем-то спрашивали. Причем если спрашивающий был не Цвигуном, то Вася неизменно ограничивался короткими и мало что проясняющими междометиями типа "Ага", "Ну!", "He-а!" и своим излюбленным "ХЗ" ("Хрен знает!"). Никто не помнил случая, чтобы Вася Ступников заговорил сам.