Завёл Андрей Михайлович служебный свой "УАЗик" и домой отъехал. Только ложку с супом ко рту поднёс, телефон зазвонил. Так и есть - помощник дежурного, весь разволнованный - Михалыч! - орёт - Тут мужик один мину откопал на огороде. Чё делать-то будем?
- Чё делать, чё делать - передразнил машинально помощника - вешаться в посадке! Милиционера выставь охранять. Сейчас подъеду - Аппетит у Андрея Михайловича как-то незаметно пропал. Черпнул он ещё пару раз ложкой по тарелке и в отделение поехал.
- Вон там я эту хреновину откопал! - почему-то и с виноватым видом оправдывался хозяин огорода, указав на примыкавший к площади участка наполовину вскопанный косогор оврага - При коммунистах никогда там не вскапывал. А как ворьё это заявилось с алкашом своим долбаным, как зарплату давать перестали, так и приходится перекапывать всё под картошку. Куда деваться. Жрать-то надо чё-то…
Хоть и проходил Абрамов срочную службу в автобате, но сразу смекнул, что не мина это, а снаряд артиллерийский. Оставил его под охраной милиционера, строго настрого приказал никого к снаряду не подпускать. Вернувшись в отделение, первым делом на помощника наорал - Хоть бы раз информацию верно приняли! Не мина это вовсе, а снаряд! - затем в УВД областное стал названивать. До ответственного добрался. На радость Абрамова ответственным по области оказался полковник Геннадий Петрович Сосновский, зам генерала по оперативной работе. Геннадия Петровича во всех райотделах области личный состав уважал. Уважал потому, что Сосновский, будучи на редкость умным человеком, уважительно очень относился к милицейским работягам. А Абрамова лично знал по раскрытию одного из нашумевших в прошлом году убийств. Потому и обрадовался так Андрей Михайлович, что на своего напал. Доложив суть происшествия, совета попросил, помощи. Никогда такого в практике не было. Сосновский велел снаряд охранять и ждать, когда сапёров привезёт.
Ждать пришлось около пяти часов. Наконец в дежурке раздался долгожданный звонок Сосновского - Андрей, мы выезжаем. В отдел заезжать не будем, встретишь нас на въезде. Когда приехали, Абрамов понял, почему областной начальник не пожелал заехать в отделение. Оба приехавших с ним сапёра были изрядно выпимши. Но поразило капитана милиции Абрамова то, что сапёры были аж в звании полковников. Перехватив его взгляд, Сосновский тихо, чтобы не услышали военные, стал оправдываться - А что сделаешь, Андрей, выходной сегодня. Этих-то кое-как на даче отыскал. Отдыхали люди. Еле уговорил…
Глаза Абрамова приняли нахальное выражение - Я не про то, Геннадий Петрович… Я всё же расчитывал, Вы маршалов привезёте…
По прибытии на место происшествия, выяснилось, что снаряд уже находится запертым в сарае. Его туда милиционер перенёс. Он ждать устал. Сам был недалече, на кухне с хозяйкой чаем потчевался. При трёх полковниках Андрей Михайлович высказал милиционеру только часть того, что о нём думает, остальную, бОльшую часть - как-то даже постеснялся.
- Не кипятись, капитан, - стал успокаивать один из сапёров. Взял покрытый ржавчиной снаряд под мышку - Нет тут ничего страшного. Веди в овраг какой-нибудь. Взрывать будем. Снаряд взорвали в глухом овраге сразу за чертою города. Когда всё было закончено, Абрамов, стоя на краю ещё дымящейся воронки, вдруг спохватился, обращаясь к военным - А как снаряд-то в наших краях оказался?
- Эхо гражданской войны, сынок… - взгляд одного из сапёров принял мрачное выражение. Неожиданно он грязно выругался и круто повернул разговор на нынешнее время - Такую страну прощёлкали, идиоты. Отцы-то наши Союз от фашистов спасли, а мы - шпане какой-то сдали…
Побег
Уже за полночь Лёва Глотов вышел на край леса. Совсем рядом через картофельное поле виднелись редкие огоньки небольшого села. Кувшиновка, должно быть, подумал Лёва и, стараясь попадать между борозд, направился на свет огней. Почти шестнадцать часов осужденный за разбой Глотов находился в побеге из колонии строгого режима. И срок то у Лёвы заканчивался через полгода каких-то. Но так уж вышло, что пришлось вот срочно скрываться. Ноги уже подрагивали от усталости, поясницу ломило, а проклятое поле никак не кончалось. Перекурив, Глотов усилием воли поднялся с земли и путь свой продолжил.
А вот и окраина села. Выбравшись на травку, прилёг у покосившегося забора. Отдышался, выкурил ещё сигарету, пытаясь заглушить никотином всё нарастающее чувство голода. Нарастало и чувство тревоги. Вдруг сбился с намеченного маршрута и не Кувшиновка это вовсе. И не попадёт он в избу к матери знакомого своего Вениамина, а останется ночевать под открытым небом. Голодный и холодный. Осмотревшись, Глотов понемногу успокоился. Кувшиновка это, слава Богу. Вот и две параллельные улицы, а вон - одна в стороне, наискосок за овражком. Всё сходится. Шесть долгих лет не был здесь Лёва. И вот ведь, надо ж, привела судьба. И Вениамин уже сгинул в мир иной. В аду, наверное парится. Сколько ведь натворил, пока на этом свете был. Пятьдесят лет почти, пока весной на "больничке зоновской" от туберкулёза не загнулся. Ну да ладно, Бог с ним, с Вениамином-то. Лишь бы бабушка Паша жива была и узнала его, Лёву Глотова. Столько лет прошло, как навещал он с Вениамином Пелагею Ивановну…
С такими мыслями направлялся Глотов позади и вдоль огородов к дому так ему нужному. Благо зрительная память была неплохая, и через шесть лет помнил он избу эту. Да и Вениамин-то на "зоне", пока живой был, частенько про дом свой отчий вспоминал. Сокрушался всё, врал наверное, что крышу не успел покрасить. Собирался-собирался, да и подсел за продмаг в соседнем селе… Глотов, нагостившись, тогда уже в городе был. Вскоре тоже влетел. В колонии и свиделись снова…
Так, вот башня водонапорная, вот прогон для скота, а вот и изба бабы Паши. При свете, звёзд, густо усыпавших ночное августовское небо, дом Пелагеи Ивановны был различим довольно отчётливо. Он. Сомнений не осталось. Вот и баня с наличником на окошке резным, вот рядом и яблоня старая, громадная. Всё совпадает. Света в окнах конечно не было. Господи, лишь бы собаки не было. Нет, похоже не завела…
Глотов пробрался к выходящему во двор окну задней комнаты. В этой самой комнате, насколько он помнил, на кровати рядом с русской печкой и спала хозяйка. Глотов тихо-тихо постучал в стекло. Потом - ещё. Неожиданно скоро в комнате вспыхнул свет. Машинально отпрянув от окна, Лёва спрятался за стену, наблюдая, кто покажется. Занавеска сдвинулась и показалась, слава Богу, баба Паша! - Хто тама? - Голос восьмидесятилетней хозяйки избы почти не был старческим - Хто тама в час такой? - вновь почти пропела Пелагея Ивановна, усиленно всматриваясь в окно.
- Лёвушка это, баб Паш - Глотов отделился от стены и вышел на свет - Помнишь, с сыном твоим приезжал в восьмидесятом. Олимпиаду ещё вместе смотрели по телику…
Бабе Паше и вспоминать нужды не было, Очень уж ей тогда слюбился молоденький этот голубоглазый паренёк. За какие-то три недели. Он и воды с колонки нанесёт, и картошку всю выполол, и ломаные штакетины в заборе поменял. А как слушать-то её, пожилого человека, умел внимательно. Олимпиаду по телевизору научил смотреть. Объяснял всё терпеливо, зачем бегут, куда прыгают… Хороший паренёк, ничего не скажешь, душевный такой…Непонятно было, конечно, Пелагее Ивановне, что связывало Лёвушку с сыном её непутным. И разница в годах такая, и характер совсем другой. От того слова доброго никогда не услышишь. Ну, да ладно, это их дела, мужицкие…
- Батюшки!.. Ты што-ли, Лёвушка!
- Я-я, баб Паш, пускай давай - В приготовленных специально для побега новых спортивном костюме и кедах "бесконвойник" Глотов выглядел вполне прилично. Ни дать, ни взять - только что со стадиона…
Пожарили картошку, уже молодую, огурцов с помидорами нарезали, благо конец августа за окном. Постным маслом полили. Яиц отварили. Баба Паша на этом не успокоилась, такая ж неуёмная осталась. Топор Лёве вручила, привела в курятник. Сняла с нашеста одну из сонных кур. Сварили с лапшой.
- У меня, Лёвушка, после смерти Вени, царство ему небесное, никого на этом свете не осталось - искренне радовалась гостю Пелагея Ивановна…
Через два часа за стол сели. Бабушка подпол открыла. Лёва слез. Ё-ё, а там водки-то! Больше ящика. Старинная ещё, по три шестьдесят две и четыре двенадцать. Вениамина помянули. Пелагея Ивановна из рюмочки тоже пригубила. После половины стакана и пережитого за прошедшие сутки Глотова, даже при такой закуске, вскоре повело. Не допив вторые полстакана и не доев вторую куриную ножку, он попросился спать. Заверил бабушку Пашу, что завтра обо всём переговорят и строго наказал никому о его здесь появлении не говорить. Помыкавшись по избе, Глотов забрал матрац с одеялом и спрятался на терраске с глухими оконными занавесями.
Спалось Глотову плохо. Сначала, вроде, забылся, а потом сны тяжёлые пошли. То привидится, что отрядный его будит. Подымайся, кричит, набегался. Хватит, срок себе уж намотал. Очнулся Лёва в страхе. Не понял сразу, что сон это. Только успокоился, "бугор зоновский" приснился. Зря, говорит, ты сбежал, Глотов. Никто тебя грохнуть и не собирался, крыса ты паскудная. Накажут чуть-чуть и все дела. Возвращайся, говорит, ждут тебя блатные…Только опять забылся Глотов, покойный Вениамин появился. Рот раскрывает, а слов разобрать невозможно. И кулаком всё грозит. Мол встречу я тебя, как явишься в царство мёртвых…
А под утро петухи разорались. До такой степени, что инстинкт самосохранения у Лёвы отступил. Психанул он, плюнул на всю конспирацию и в избу досыпать перебрался. А баба Паша блины уже печёт. Ещё раз наказал хозяйке Глотов, чтобы заперлась и никого в дом не пускала. Сама ко двору, если что, выходила. Проснулся к обеду. Пелагея Ивановна на стол накрыла. Початую ночью бутылку выставила. Настороженная стала, от вчерашних восторгов и следа не осталось. Глотов молча выпил. С бабой Пашей глазами не встречается и думает всё, раньше ни до того было, как объяснить ей визит свой ночной и от людей скрывание. После второго полстакана в голове немного прояснилось и появились мысли кое-какие. Не надо, говорит, баб Паш, чтобы знали обо мне в деревне, а то хулиганьё за мной гоняется. А до города тут рукой подать. Узнает, говорит, где нахожусь, не сдобровать мне тогда. Я, баб Паш, поживу у тебя с недельку и съеду.
- А чаво ж они тебя сгубить-то хотят, хулюганы эти? - смягчилась Пелагея Ивановна - А милый?
- Ну…это наши разборки, тебе они не интересны.
На следующий день Глотов, промучившись опять бессонницей, встал также поздно. За столом по насупленным бровям хозяйки и по тяжёлому её молчанию понял: что-то случилось.
- Чего молчишь-то, баб Паш? Что новенького в деревне?
- Чаво-чаво - сходу к теме перешла Пелагея Ивановна - бабы в сельмаге сказывали, участковый приезжал. Говорил, лихой человек один с тюрьмы убёг. Велел сказывать ему, кто чё узнат. Вот и новенько… Не тебя ли, милый, он ищет-то? - Пелагея Ивановна пристально, как это делают пожилые люди, посмотрела на переставшего жевать Глотова.
- Да ты что, баб Паш! - наконец опомнился тот - Ты же меня знаешь… Ну какой из меня тюремщик в самом деле. Может ещё убийца - скажешь… Не то это всё, совпадение…
- Ну-ну, дай Бог - вздохнула Пелагея Ивановна - Дай-то Бог…
Прошло ещё двое суток, за которые Лёва и бабушка Паша эх и наговорились вдоволь. У хозяйки и на душе отлегло, так приятно общаться было с Лёвушкой. Эх и чуткий всё ж он человек! Обо всём расспросит и внимательно всё выслушает. И о здоровье поинтересуется, и о новостях сельских. А как сочувствует! Сын Вениамин никогда так с ней не разговаривал, вообще её жизнью не интересовался. Свою-то жизнь не сумел устроить, сгубил из-за вина проклятого. Ну да ладно, всё равно пусть земля ему будет пухом. Сын всё-таки. А Лёвушка, конечно, совсем другой человек. Глаза-то какие добрые, как девичьи. Не всякая внучка родная так ласкова с бабушкой своей. Нет, не всякая…И ведь не пьющий Лёвушка совсем. Знает, что полон подпол водки, а третий день вторую бутылку допить не может. Взрослый-то мужик! Телевизор смотрит, да газеты всё старые перечитывает. Оставался бы совсем. В совхозе бы работал, по хозяйству помогал. Женился б на местной. Глядишь, и дом бы ему отписала…
На следующий день в магазине узнала Пелагея Ивановна, что у сельсовета фотографию вывесили. Беглеца того, что участковый ищет. Защемило у бабушки Паши что-то в груди, нехорошо стало. Пошла-таки, посмотрела. Домой вернулась, не помня себя. К иконе - сразу. Помолиться сил не хватило. Расплакалась тихо-тихо, по-старушечьи. Лёва телевизор выключил, подошёл. Приобнял её за плечи, расспрашивать стал. Почуял же неладное, понял всё, можно сказать. Высказала она про фотографию увиденную. Страха-то не было, обида только, что обманывал её Лёвушка. Да тот и сам, видно же, еле слёзы сдерживал.
- Ну хватит, баб Паш - голос Лёвушки дрогнул - Не хотел я тебе всё это рассказывать. Что в жизни моей получилось. И не потому, что сдашь ты меня, а потому, что ни за что отсидел я пять лет. Чужую вину на себя взял. Пытали меня менты, вот и не выдержал… Оговорил себя, будто почтальонку с пенсиями ограбил. Сильно били меня в ментовке, что угодно на себя наговоришь. Не дай Бог кому такое испытать. Поверь мне, баб Паш, ты ж меня знаешь…
Ничего не успела ответить Пелагея Ивановна. Встала вдруг с табуретки, а сказать ничего не может, только рукой в окно показывает. Взглянул в окно Глотов и похолодел весь: в палисадник двое входят, в милицейской форме. Посмотрел на бабушку обезумевшими глазами и в подпол кинулся. А Пелагея Ивановна успела ещё лицо ополоснуть под рукомойником.
- Здравствуй бабуля! - громко и зычно начал с порога участковый - Как поживаешь?
- Здравствуйте сынки. Поживаю потихоньку - Пелагея Ивановна старательно отводила взгляд от крышки подпола - Чаво ещё остаётся-то.
- Ясно - участковый заглянул в переднюю комнату - Подворный обход мы, бабуль, делаем. В бане у себя, в сараях давно была?
- С утра была…
- Мы посмотрим?
- Глядите…
- А чего, бабуль, газеты старые-то выгребла? - участковый приостановился на пороге.
- Стены надоть клеить - как-то сразу вырвалось у Пелагеи Ивановны - под шпалеры, чтоб не отходили.
- Ну-ну, если встретишь кого пришлого, подозрительного, сообщи уж как-нибудь…
Когда милиционеры вышли в улицу, Пелагея Ивановна расплакалась уже навзрыд. Не могла никак остановиться. Через двадцать минут вылез Глотов. Обнял бабушку, по волосам гладит, успокаивает. Спасибо, говорит, баб Паш, век не забуду, что ты для меня сделала. Уйду, говорит, я сегодня в ночь, не буду тебя подставлять…
- А может вернуться тебе, Лёвушка, - подала голос Пелагея Ивановна - А потом придёшь и живи у меня сколь хошь и…
- Да ты что, баб Паш! - не дал договорить Глотов - Они ж прибьют меня, точно тогда не свидимся. Ты никому про меня не говори. У них ведь и собаки есть, пустят по следу, вмиг отыщут… Ладно?
- Ладно-ладно. И так уж грех на душу, видать, взяла - Пелагея Ивановна встала под образами и принялась креститься - Не знаю даже, отмолю ли…
День этот длился, казалось, бесконечно. Когда совсем стемнело, присели на дорожку. Помолчали, как водится. Затем Глотов медленно поднялся с табурета. Закрепил за спиной рюкзак с бережно уложенными бабой Пашей пирогами и прочей снедью - Пошёл я… А ты спать ложись, отдыхай. Намаялась со мной-то…
- Да хранит тебя Господь - Пелагея Ивановна многократно перекрестила Лёвушку. На цыпочки приподнялась, чтобы в лоб поцеловать… Жгучая резкая боль под сердцем отозвалась по всему телу, нежданно и стремительно.
- Так надо, баб Паш. Кабы не сдала ментам - Глотов сбросил на пол окровавленный нож. Оттащил Пелагею Ивановну ближе к вешалке. Быстро набросал на умирающего человека всю висевшую одежду. Газет ещё подкинул. Поджёг. Сухие ткань и бумага занялись сразу. Глотов спешно прошёл к комоду. Забрал лежавшие там триста рублей. Двух сотен, что дала при жизни баба Паша, Лёве показалось маловато…
Вскоре дом Пелагеи Ивановны вовсю пылал, пробивая страшным заревом ночную мглу по всей округе. Глотов к тому времени одолел картофельное поле. Часто-часто, по-звериному как-то, отдышался. Ещё раз оглянулся и кинулся в побег…
Отпусти
За окном в разгаре "бабье лето". Напряжённый рабочий день заканчивался. Следователь уже сложил все рабочие бумаги в сейф, когда в дверь робко постучали.
- Да-да, заходите… - за дверью, видимо, не расслышали, и вновь раздался стук - Да заходите же!
- Можно? - дверь приоткрылась и на пороге появилась женщина, на вид лет сорока пяти. По повязанному на голове платку, простой одежде и натруженным рукам можно было определить, что женщина эта явно сельская и даже не с райцентра. - Можно? - переспросила посетительница, нерешительно остановившись в дверном проёме…
- Заходите - кивнул следователь - присаживайтесь - указал рукой на стул. Женщина осторожно присела. Осмотрелась.
- Слушаю… Я Вас вызывал?
- Нет-нет, не приведи Господь - всплеснула та руками и тут же спохватилась - А это Вы - Игорь Николаич?
- Он самый - кивнул следователь - Вы по какому вопросу? - Женщина тяжело вздохнула, на глазах навернулись слёзы - Мужика мово Вы сегодня посадили…
- Какого мужика? Фролова что-ли?… - следователь принялся объяснять - Я не "сажаю", "сажает" суд. А я задержал вашего Фролова на сорок восемь часов по подозрению в совершении кражи. В пятницу повезу его к прокурору и судье. Они и решат, будет ли ваш муж находиться до суда в следственном изоляторе или - дома под подпиской…
- Не вези-и-и его к пракарору… Христа ради-и - женщина совсем расплакалась, часто-часто промокая носовым платком глаза - Не воз-и-и, будь так мил - совсем разрыдалась, вздрагивая всем телом.
- Да Вы что - подрастерялся следователь - Вы ж не на похоронах, разве можно так убиваться. Успокойтесь! - Женщина, казалось, ничего уже на слышала, и вот-вот начнёт голосить и причитать. Игорь Петрович налил из графина в стакан воду и протянул рыдающей. Та благодарно кивнула, сделала пару глотков и почти успокоилась, но тут же вновь расплакалась.
- Как ваши имя-отчество? - следователю всё это стало поднадоедать.
- Нина я - продолжала всхлипывать посетительница - Васильевна. Отпусти-и, Христом Богом прошу-у… У меня сынок такой же, как Вы-ы…В армии служит, вернётся весной…
- Ну подождите, Нина Васильевна - следователь поднялся со стула и стал расхаживать по кабинету - Вы же взрослый человек и должны понимать…Вы же сами знаете, что супруг ваш уже три судимости имеет, что всю деревню вашу он уже обворовал…что спиртным злоупотребляет. Ну как я его такого могу отпустить?
- Да с соседями-то я рассчитаюсь - начала успокаиваться, наконец, женщина - Не смогу я без него, никак не смогу…
- А какая от него польза?! - начал злиться следователь - Какая от него польза? Вам, семье, обществу? Нигде не работает, пьёт, ворует… Зачем он такой нужен? Я что-то Вас не понимаю…