Ариэль Кафка, комиссар криминальной полиции Хельсинки, расследует убийство двух иностранцев, по-видимому арабов. Расследование приводит Ариэля в авторемонтную мастерскую, которой владеет иракский беженец. Тут обнаруживаются еще три трупа. Что это, борьба криминальных группировок или терроризм? В дело вмешиваются полиция государственной безопасности и посольство Израиля, но Ариэль ведет расследование на шаг впереди. Это нелегко, поскольку полиция безопасности явно играет свою игру и по своим правилам…
Харри Нюкянен (р. 1953) - известный и весьма успешный финский автор, пишущий в жанре детектива. Нюкянен досконально знает тему, поскольку в прошлом работал криминальным репортером. По его трилогии "Облава" сняты популярный телесериал и художественный фильм.
Содержание:
-
Глава 1 1
-
Глава 2 2
-
Глава 3 4
-
Глава 4 6
-
Глава 5 8
-
Глава 6 11
-
Глава 7 13
-
Глава 8 14
-
Глава 9 14
-
Глава 10 19
-
Глава 11 20
-
Глава 12 22
-
Глава 13 24
-
Глава 14 26
-
Глава 15 27
-
Глава 16 29
-
Глава 17 32
-
Глава 18 32
-
Глава 19 36
-
Глава 20 37
-
Глава 21 39
-
Глава 22 41
-
Примечания 43
Харри Нюкянен
Ариэль
Издательство благодарит Информационный центр по финской литературе (FILI) за поддержку в издании этой книги
Глава 1
Человек рождается, живет и умирает. Немногие оставляют по себе заметный след. Память о большинстве хранит лишь старый пыльный семейный альбом на нижней полке книжного шкафа. В жизни некоторых невозможно даже при большом желании отыскать хоть какой-нибудь смысл.
Пехконен относился к числу последних.
Будь я человеком дотошным, то наверняка внимательнее присмотрелся бы к его жизни, кажущейся совершенно никчемной. Одному Богу известно, где и зачем этот неряха болтался по миру от рождения до смерти, то есть на протяжении примерно пятидесяти лет. Я знал о нем очень мало, и как полицейского меня интересовал ответ всего на один вопрос: кто его убил?
Труп Пехконена лежал в ящике на вчерашних газетах, которые он использовал еще и в качестве одеяла. Ранняя осень, ночь была холодной, около пяти градусов. Покрывало из газет, за неимением лучшего, хоть как-то согревало.
На голове покойника была необычная шапка из искусственной кожи, скорее напоминавшая раздавленную на шоссе енотовидную собаку, чем головной убор. Шею с въевшейся в кожу грязью обвивал темно-коричневый шерстяной шарф, до того износившийся, что походил на веревку.
На виске зияла глубокая рана, а у головы валялся выковырянный из мостовой булыжник не меньше пяти килограммов весом. Газеты, подсунутые под голову вместо подушки, впитали кровь, вытекшую из раны. От ящика несло типографской краской и мочой. На прощание Пехконен наделал в штаны.
При виде трупа меня сразу посетила мысль, что на следующее утро там же окажется газета, сообщающая об обнаружении тела мужчины в ящике для газет.
Смерть Пехконена была столь же бессмысленна и незначительна, как и его жизнь, если не считать достижением короткую заметку, укрывшуюся на внутренней полосе официальной газеты, да пару колонок в желтой газетенке. Я был уверен, что уже в тот же день на ближайшем углу обнаружится приятель Пехконена, прикончивший его подвернувшимся под руку куском брусчатки - просто по пьянке или чтобы присвоить бутылку с выпивкой, с которой нянчился покойный. Расследование и медицинское вскрытие обещали стать рутиной в самом буквальном значении слова. Кремация, урна, оплаченная социальной службой, закопали - и дело с концом. Дальнейшая судьба Пехконена уже не касалось комиссара Отдела по борьбе с преступлениями против личности криминальной полиции Хельсинки.
Дежурный позвонил мне, чтобы сообщить о теле, обнаруженном разносчиком газет, поскольку знал, что я живу совсем рядом с этим местом. Звонок разбудил меня в половине пятого. Уходя, я не успел выпить свой утренний кофе и вернулся домой. В восемь часов пешком отправился в сторону центра. Я всегда хожу одной и той же дорогой. По улице Фредрикинкату на Исо Рообертинкату, за станцией метро Эроттая я прошел мимо Шведского театра по Кескускату на улицу Алекси, где запрыгнул в трамвай.
Обычно мне удается спокойно дойти до работы, но в этот раз меня остановили уже на Фредрикинкату.
Не знаю, откуда взялся раввин. Внезапно он появился прямо передо мной.
- Шалом, Ариэль!
- Шалом, рабби Либштейн, - сказал я и чуть отступил назад.
Я быстро осмотрелся и понял, что появление раввина - не такое уж чудо.
У края тротуара стоял микроавтобус, его задние двери были распахнуты. Машина еврейской общины. Мне следовало заметить и узнать ее сразу же, а не теперь, когда уже слишком поздно. Через стекло на меня глядел Рони Кордиенский - завхоз, слесарь и водитель общины в одном лице. Либштейн и Кордиенский загружали в автомобиль богато украшенный старинный шкаф из антикварного магазина по соседству, и именно в этот момент у меня зазвонил мобильник, что и повлекло потерю бдительности.
- Красивый шкаф.
- Мы получили его в подарок для нашей общины.
- Простите, - сказал я и, сохраняя виноватую позу, поднес телефон к уху.
- Кафка.
Звонил мой непосредственный начальник из Отдела по борьбе с преступлениями против личности, старший комиссар Хуовинен.
- Неудобно разговаривать?
Я глянул в выжидающие глаза Либштейна.
- Немного.
- У меня к тебе срочное дело.
- Говори.
- В районе Линнунлаулу два трупа. Один из них непосредственно на железной дороге. Перекрыто два пути, стоят поезда. Покойники, похоже, иностранцы.
- Кто-нибудь туда уже выехал?
- Симолин отправился четверть часа назад… и полицейский патруль оцепил территорию. Видимо, и техника уже на месте.
- Немедленно еду.
- Позвони с дороги, может, появится дополнительная информация.
Либштейн не походил на раввина - по крайней мере, одеждой. На нем были черное стильное свободного кроя шерстяное пальто, почти богемно завязанный виннокрасный шелковый шарф и сверкающие черные ботинки. Но еврей сразу распознал бы в нем иудея. У него был высокий, прорезанный глубокими морщинами лоб мудреца, и нетрудно было представить, как он читает Тору в синагоге или молится в шабат. Тяжелая дужка пенсне оставила на переносице красный след. Добродушная неуклюжесть Либштейна была иллюзией и не застала меня врасплох. Раввин вцеплялся в жертву с неумолимостью судебного исполнителя.
Я ничего не имел против него, симпатичный и умный человек. Однако сейчас я не был расположен к приятной интеллектуальной беседе.
- Как дела в общине?
Благодаря хорошему зрению и быстрой реакции мне уже на протяжении полугода удавалось обходить Либштейна стороной. Сейчас требовалась вежливая решительность. Я знал, что, даже не заметив этого, наобещаю ему того, чего вовсе не собирался обещать.
- Ариэль-Исаак Кафка, - повторил раввин, на этот раз с ударением на каждом из имен. - Если бы ты почаще заходил помолиться в синагогу, то знал бы, как дела в общине. Скажи, отчего ты так редко радуешь своим обществом меня и других? Как раз вчера я встретил твоего дядю, и мы говорили об этом.
Либштейн изъяснялся на диалекте, который трудно идентифицировать. Меня это не удивляло, так как я знал его историю. Он родился в Германии, спасаясь от нацистов, сбежал оттуда в Швецию, а в пятидесятых годах переехал в Данию.
- Ну, работа в полиции… все время спешка. Сейчас вот тоже вызвали на место преступления. Два трупа.
Раввин кивнул с понимающим видом:
- Вижу, Ариэль. Не думай, что я не понимаю, хотя и родился в более спокойные времена. Сейчас все спешат. Весь мир как часы, в которых слишком туго затянули пружину. Боюсь, скоро их шестеренки начнут летать.
Телефон зазвонил снова, на этот раз у меня в кармане. Я нащупал его и заткнул.
- И вот мобильный телефон. Ему назначено быть слугой, а он стал хозяином. Полновластным хозяином. Он отдает приказы, и слуга ему подчиняется, бегает и бегает до изнеможения, пока не окажется в земле…
- Это по работе…
Рабби поднес указательный палец к губам.
- Понимаю, понимаю, - продолжил он. - У тебя важная работа. Все мы в общине гордимся тобой. И хотели бы почаще иметь возможность говорить тебе, как сильно мы тобой гордимся.
Он положил руки мне на плечи. Я ощутил тяжесть и даже осуждение, хотя выражение на лице раввина оставалось по-прежнему приветливым.
- Я видел твою фотографию в газете на прошлой неделе и сказал твоему дяде, что ты раскрыл еще одно запутанное преступление. Мы считаем тебя благословением нашей общины и нашего многострадального народа.
Либштейн преувеличивал. Запутанное преступление было на самом деле обычной дракой со смертельным исходом, и виновника задержали благодаря публикации в газете его, а вовсе не моей фотографии с камеры наружного наблюдения.
Раввин улыбнулся и поправил пенсне. След на переносице чесался, и он помассировал его большим и указательным пальцами.
- Твой дядя рассказывал, что ты хотел стать полицейским еще до бар-мицвы. Это правда?
Я пожал плечами. Раввину не обязательно знать все.
Он наклонился ко мне и прошептал, как будто сообщал какой-то секрет:
- Мне всегда нравились детективные романы. - Я инстинктивно поморщился. - Ты полицейский, и сатана заботится о том, чтобы у тебя не перевелась работа. Зло все время рядом с тобой. Именно поэтому я и жду, что ты зайдешь к нам, чтобы успокоиться и на мгновение отвлечься от всего темного, что постоянно сопровождает твою работу. Душа ищет покоя, без него человек становится непрочным, как пепел от сожженной папиросной бумаги, и в конце концов рассыпается на мельчайшие пылинки.
- Постараюсь прийти… приду, как только смогу.
- Мы уже три дня не можем собрать миньян. Вчера утром в синагогу пришло всего два человека.
Я кивнул. Для миньяна требуется десять мужчин, которым уже исполнилось тринадцать лет. Женщины для этого не подходят, но я не хотел углубляться в тему. Со своей стороны я бы посоветовал самое лучшее и простое решение проблемы: разрешить в Финляндии учитывать в миньяне женщин.
Я уже высматривал путь к бегству и сделал первые робкие шаги.
- Рабби Либштейн, - сказал мастер на все руки Кордиенский извиняющимся тоном. - Вас ждут.
Рабби не ответил, только посмотрел на меня. Мой мобильник опять принялся звонить. Либштейн кивнул и улыбнулся, хоть и слабо:
- Опять надо иди, спешка, спешка, спешка… в какой-то момент пружина лопнет, мелкие шестеренки и винтики рассыплются, и люди сойдут с ума и начнут убивать друг друга… ямим нораим. Не забудь про Йом Кипур, Ариэль…
Либштейн был прав: мне следовало помнить. Еврейство по рождению накладывает определенные обязательства - и не только не есть свинину. Празднование еврейского Нового года почти невозможно пропустить полностью. Новый год начинается с десяти дней покаяния, из которых последний, Йом Кипур, является самым важным. В этот день члены общины участвуют в общем богослужении, вымаливая прощение за все мыслимые грехи - от мастурбации до злословия и поношения ближнего.
Раввин распростер руки, будто бросая во Вселенную все вращающиеся шестеренки, пружины и маховики, и направился за мастером на все руки Кордиенским в антикварный магазин.
Я вздохнул с облегчением и, обходя микроавтобус, увидел свое отражение в его затемненном боковом окне. Короткие, несколько поредевшие на макушке волосы, бачки, свисающие до середины ушей, узкое лицо замкнутого человека и выпуклый высокий лоб.
Я поднял воротник своей шкиперской куртки с латунными пуговицами, сделал несколько торопливых шагов и только тогда позвонил Хуовинену.
- Ты где, Ари?
- В центре, направляюсь в Линнунлаулу.
- Ты на машине?
- Нет, но на трамвае больше времени не займет.
- Знаешь мост через железную дорогу?
Я подтвердил, что знаю.
- Ты найдешь там два абсолютно бездыханных трупа. Случай несколько необычный, сам увидишь. Одно из тел на железной дороге под мостом. Приступай к работе и сразу докладывай мне, если что-то накопаешь. Можешь не сомневаться, этим заинтересуются журналисты… Тебе неудобно разговаривать? Это не ваш там какой-нибудь праздник, куда нас, арийцев, не пускают?
Я сказал, что обследовал труп, обнаруженный в газетном ящике.
- Им займется кто-нибудь другой. Шалом! - сказал Хуовинен и нажал на отбой.
Я слишком хорошо знал Хуовинена, чтобы обижаться. Мы учились с ним на одном курсе. Он закончил училище первым номером в нашем потоке, я - четвертым на курсе, что очень удивило моих родственников. Все помнили, что мой брат Эли был главным отличником в классе и с первой попытки поступил на юридический, а у сестры Ханны оказался лучший аттестат за всю историю школы.
Тогда-то я и почувствовал всю тяжесть ноши, оставленной Эйнштейном и Оппенгеймером менее одаренным евреям, подобным мне.
Вход на мост был перетянут полицейской маркировочной лентой. Сотрудники из управления охраны общественного порядка, дежурившие тут со своими шипящими рациями, узнали меня и пропустили дальше.
Я остановился посредине моста и взглянул на город.
Железнодорожные пути внизу прорезали скалу, после которой начинались настоящие джунгли из рельсов и шпал. Они походили на разбросанные лестницы, которые упирались в стену из стекла и камня, образованную вокзалом и несколькими примыкающими к нему зданиями. Над рельсами проходила запутанная контактная сеть, предназначенная для электропоездов, тут и там горели ярко-красные предупредительные сигналы.
На самом краю высоченной скалы бесстрашно примостилась украшенная резьбой деревянная вилла, выкрашенная в белый цвет.
Со стороны центра города проследовал поезд дальнего следования с двухэтажными вагонами, крыши которых скользили буквально в паре метров под моими ногами. Я чувствовал, как содрогается мост. За перилами располагался защитный козырек из гофрированного железа метров двух шириной с желтыми табличками, предупреждающими об опасности. Я перегнулся через перила и увидел на путях нескольких полицейских в форме. На насыпи установили палатку, чтобы пассажиры проходящих поездов с утра пораньше не портили себе настроение созерцанием трупа.
- Каф… Ари! - Старший констебль Мика Симолин направлялся к месту преступления со стороны вилл Линнунлахти. - Я ходил посмотреть внизу.
Симолин был десятью годами моложе меня. В Отделе по расследованию преступлений против личности он прослужил всего полгода и относился ко мне с робким почтением.
- Застрелили его тут, - сказал Симолин и показал на лужицу крови на земле. - После этого убийца сбросил труп со склона, спрыгнул или упал с моста на крышу поезда и мгновенно погиб. Я имею в виду - предполагаемый убийца, - поправился Мика.
Труп лежал на склоне, начинавшемся сразу от края моста, почти вплотную к стальной сетке, ограждавшей пути. На забор повесили зеленое покрывало, чтобы закрыть тело от посторонних взглядов. Рядом с покойником стоял одетый в белый комбинезон криминалист Маннер.
- Туда уже можно? - спросил я.
Маннер глянул наверх:
- Ну проходи, раз уж ты здесь.
Я спустился, Симолин за мной, и в довольно неудобном положении устроился у ограды. Труп лежал на спине, частично скрытый в траве. С минуту я пытался сообразить, что же с ним произошло. Мужчина выглядел так, будто стал жертвой какого-то языческого ритуала: нос и уши отрезаны, лицо залито кровью.
Глава 2
Когда я начал работать полицейским, то сразу стал готовиться к первой встрече с трупом. Я учился смотреть, обходя взглядом самые страшные детали. Старался дышать через рот. Эти уловки помогали мне при посещении патологоанатомического отделения и ужасной галереи в музее криминалистики.
Знакомство с первым покойником прошло легко. Вечером под Новый год было очень холодно, но к ночи мороз стал отпускать, и посыпал снежок. Какой-то поздний гуляка наткнулся на труп, и дежурный отправил меня с напарником на место происшествия.
Покойник, сорокалетний мужчина, лежал под большим дубом, присыпанный снежной крупой, как будто натянул на себя чистейшее белое одеяло, и спал под шум ветра в ветвях. Ресницы и волосы были припудрены снегом.
Это выглядело почти красиво.
Позже мне пришлось встречаться с гораздо более страшными трупами, но я научился воспринимать смерть как часть своей работы и насилие как часть смерти.
Хотя лицо лежавшего на железнодорожной насыпи покойника и было обезображено, не вызывало сомнений, что передо мной молодой мужчина, иностранец. На нем были черные джинсы, серые кроссовки и черное кожаное полупальто. Шапочка "Адидас" сползла на затылок, во лбу на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга виднелись три небольших отверстия, дорожки вытекшей из них крови соединялись с кровавыми сгустками на лице.
Симолин натянул одноразовые перчатки, присел на корточки рядом с телом и направил указательный палец на пулевые отверстия:
- Двадцать второй?
- Похоже на то, - кивнул Маннер. - А это?
Он отвернул края куртки и показал на две колотые раны в груди.
- И еще одно пулевое отверстие в груди. Кто-то перестраховался.
Я подумал о том же.
- Когда поступило сообщение?
- В восемь пятнадцать, - ответил Симолин. - Сначала сказали о прыгнувшем под поезд мужчине, и это посчитали обычным самоубийством. Потом поступила информация о второй жертве. Между сообщениями прошло всего минут пять. Первой позвонила женщина, которая выгуливала собаку и обнаружила у нее в пасти человеческое ухо. Почти одновременно тело заметили из проходившего мимо поезда.