Сам Самыч, Полошенко
Морозенко слушал Секретаря невнимательно, в пол-уха, сидел, глядя в одну точку, и задумчиво вращал холеными пальцами шахматную фигурку. Ему, Штирлицу, уже давно было ясно, с чем пожаловал Секретарь. Ответ он уже сочинил и даже на всякий случай мысленно проговорил его несколько раз. Но необходимо было выдержать стиль. Да и дразнить таинственным молчанием Петю, речь которого от волнения становилась все более эмоциональной и насыщенной уличными идиомами, было приятно...
- Что-то вы, Петро Алексеевич, в последнее время часто в позе "раком" оказываетесь... - наконец нарушил он молчание, уцепившись за последнюю фразу собеседника. - Я бы сказал, прослеживается определенная тенденция...
"Вот въебу сейчас в дыню, посмотрим, в какой ты позе окажешься..." - подумал Полошенко с усталой ненавистью. Его пудовый кулак под шахматным столиком налился злой силой. Добавляло ярости и то, что ему уже давно хотелось "отлить", но он стеснялся...
Тонкое чутье подсказало Сам Самычу, что господин Секретарь "не в юморе".
"Что это он так волнуется? - удивился Морозенко. - Ведь ясно же, что договоримся! Особенно сейчас, когда Юлька полезла не куда-нибудь, а в сельское хозяйство, самое его, Сам Самыча, что называется, люфтваффе, или, как сейчас принято говорить, сферу влияния... Что же он так спешит? Никакой выдержки!.."
"Все. Сейчас уссусь..." - обреченно констатировал тем временем Полошенко.
На главный вопрос Сам Самыч мог бы ответить просто и даже до какой-то степени искренне. Но, кроме всего прочего, он опасался, что Полошенко его "пишет" (похожие сомнения терзали в фильме мудрого партайгеноссе Бормана). Правда, никакого портфеля у гостя при себе не было, но со времен легендарного штандартенфюрера техника шагнула далеко вперед - это рационал-социалист Морозенко знал не понаслышке, - и сегодня на необъятном Петином теле можно было упрятать не только с десяток цифровых микрофонов, но и небольшой микшерский пульт.
Поэтому он ответил так, как запланировал еще час назад, в самом начале беседы.
- Мы с товарищами по фракции тоже обсуждали катастрофическое положение, до которого нынешнее руководство страны довело экономику в целом и такую стратегически важную его часть, как сельское хозяйство, - хрипловато и спокойно, как с парламентской трибуны, выдал он, задумчиво осматривая шахматную доску. - И нами принято решение категорически добиваться голосования против предложений Премьера. Не говоря уже о том, что снижение цен на сахар губительно для интересов национального производителя...
Петра Алексеевича вдруг немного попустило. "Может, и дотерплю..." - пронеслось в голове.
- Так что в данном вопросе наши позиции совпадают... - Сам Самыч наконец перестал мучить ферзя, водрузив с умным видом его на первую попавшуюся свободную клетку. - И есть уверенность, что парламентское большинство нас поддержит...
Прямо на улице, под прикрытием "Мерседеса", Полошенко рванул молнию на брюках так, что та сломалась, чуть не застонал от облегчения, слушая мощный журчащий звук. Привыкший к такому водитель-охранник не удивился.
Вместе с облегчением вернулась способность мыслить. Все прошло на удивление гладко, но сам Морозенко от этого не казался Пете симпатичнее - может быть, из-за полуторачасовой пытки, которую ему пришлось вынести.
"Не может без выебонов, гнида! Ведь все же понял! Так возьми и скажи: пиздец, забились, вместе будем Юльку валить, поскольку общий интерес имеется... - возмущенно рассуждал господин Секретарь, стоя в характерной позе и с каждой секундой чувствуя, как мир вокруг меняется к лучшему. - А то погнал: хуе мое, интересы национального производителя... Ага, сильно они его жарят! Как меня - зарплата китобоев Гондураса! Отлично знает, гандон, что все четырнадцать лет эту самую продукцию докупали, своей не хватало... Что, уже не может без своих понтов? Или надеется, что нам не известно, как он прикупил сто тысяч буряковых гектаров? Плантатор, бля... А интересно, чего это он пол конец все выспрашивал, ничего ли не знает Кинюх?.."
Кинюх
Кинюх знал...
Он давно привык к тому, что все обо всех знает, а о нем не знают ничего. Ну иди почти ничего... И знают очень немногие.
А уж эту ситуацию отслеживал с самого начала: не кому-то, а именно ему позвонил после коротких колебаний полковник Лобода - молодец, добра не забывает, можно смело генералом делать! От него же через полчаса получил указание доложить обо всем лично Секретарю (дело слишком серьезное, чтобы играть в субординацию, на кону - жизнь Премьера страны!), ему и докладывал теперь обо всех передвижениях фигурантов...
Впрочем, Кинюх и так мог на десять шагов вперед предсказать, как будут действовать "ребята", - на этом этаже власти каноны игры у всех примерно одинаковы, методы тоже не слишком отличаются. Если, конечно, не происходит что-нибудь совсем уж невозможное. Такое, как Майдан...
Майдан...
Эти ночи цвета подрагивающего огня разрушили всю структуру - тщательно продуманную, безукоризненную, казавшуюся несокрушимой. Уничтожили мир, который Кинюх не без основания считал своим и в котором рассчитывал прожить до смерти. Впрочем, и "помаранчевые", и "бело-голубые" вызывали у него одинаково неприятные чувства. И вовсе не потому, что электорат вдруг возомнил, что у него есть право голоса - это как раз было просчитанной комбинацией, частью плана, - а потому, что он, этот самый электорат, не сыграл до конца отведенную ему роль...
Противостояние не переросло в бойню, как было запланировано, кровь так и не пролилась. И эта недоработка, ни много ни мало, уничтожила Бывшего (Рыжим он не называл его даже в мыслях, и не из страха, нет, просто тот был основой всего, что имел и любил Кинюх, а над основами не глумятся!), а значит - сломала мир вокруг, поставила все с ног на голову...
Замелькали новые, вырвавшиеся из тени лица, восторженно взвыли писаки и телевизионщики. Как говорится, весь джихад по-новой!..
Но Кинюх всегда был человеком Бывшего. Он и сейчас был его полномочным и верным послом во власти, как бы нелепо это ни звучало. Словно готовил плацдарм для высадки армии, которой уже не существовало. Он не мог иначе. Это была даже не преданность человеку. Это была преданность тому понятному и любимому миру, который в одночасье исчез под хлипкие аплодисменты Запада и угрюмое мычание России, породив в душе отвратительное чувство неполной предсказуемости всего происходящего вокруг.
Но даже сейчас, тщательно отслеживая действия новых главных фигур, Анатолий Кинюх чувствовал себя не самостоятельным игроком, а человеком Бывшего. И хотя действовал по своему усмотрению, все равно мысленно соотносил каждый шаг с реакцией человека, который должен был, но не сумел пойти на третий срок. И всем своим нутром чувствовал, что делает это не напрасно....
Потому что в стране под названием "Украина" возможно ВСЕ.
Третьяк
Сидящие напротив него за длинным, отполированным до блеска деревянным столом представители "российской нефтяной элиты" расположились в полном соответствии со знаменитой картиной Васнецова "Богатыри". Может быть, это произошло случайно; хотя Третьяк давно понял: на этом уровне человеческого существования о случайностях говорить не приходится. Скорее всего, художник-славянофил просто безошибочно уловил извечную, проверенную временем и многочисленными историческими смутами компоновку трехглавого русского духа: мощный и монолитный, как памятник Ким Ир Сену, Илья Муромец - в центре; собранный средневес Добрыня Никитич - на подстраховке; "на добивании" - Алеша Попович, этакий хрупкий стажер-любимчик, которому позволено быть чуть романтичнее и суетливее, чем старшим товарищам, но все же велено не отклоняться от основной богатырской линии.
Правда, необходимость соответствовать эпохе преобразила богатырей. На "Муромце" стояла такая жирная печать Кремля с привкусом Лубянки, что это заметил бы и юродивый. "Добрыня" был явно из тех, что "в законе" (хотя, как Третьяк ни старался, знаменитых перстней-татуировок на коротких бугристых пальцах так и не заметил). А "Попович" и вовсе походил на сбежавшую из цирка исхудавшую обезьяну, суетливо-радостную и одновременно чуть напуганную слабой, но вполне реальной вероятностью того, что поймают, натянут дурацкие трусы в горошек и снова заставят ездить по кругу на велосипеде.
"Какие все-таки правильные люди!.. - с болью за Родину подумал Третьяк. - И стиль чувствуется, и школа, и понимают все с полуслова... Излагают цивилизованно - с ласкающим ухо московским "аканьем", непринужденно, разбавляя "великим и могучим" понятные лишь настоящему профессионалу термины... Нет, расти нам еще до России-матушки и расти! А мы только выпендриваемся..."
Одним словом, "богатыри" Третьяку нравились. Напрягал четвертый, скромно пристроившийся у края длинного стола. Его украинскому гостю почему-то не представили, и по всем понятиям ему уж точно нечего было делать именно сейчас и именно в этом месте. Измятый всклокоченный человечишко с козлиной бородкой и наркотически блестящими живыми глазками, он напоминал не то Троцкого после победной сабельной атаки, не то Бухарина, пережившего ужас первого допроса. Впрочем, пока что он не проронил ни слова. Как и застывший в глубокой задумчивости "Муромец". Говорил "Алеша Попович":
- Нет, определенно, нужно работать только на разрыв матки, это вопрос решенный и согласованный. Полумеры ни хуя не работают, господа, у нас с вами была возможность в этом убедиться, да? Так что осталось определиться с конкретной тактической схемой, и, собственно, пиздец.
- Схема-то схемой... - "Добрыня" выдержал короткую, но значимую паузу. - Но если эта пизда проведет антимонопольную процедуру через Парламент, мы реально попадаем на лавэ, и это попадание, согласно данным отдела маркетинга, будет выражаться в весьма, блядь, конкретных суммах.
- Не проведет. - Третьяк очень постарался, чтобы фраза прозвучала солидно и весомо. - Мы отслеживаем ситуацию в Раде...
- Отслеживаете или контролируете? - уточнил "Муромец", чуть ослабляя на бычьей шее галстук (куплен на виа Кондотти, эксклюзив, где-то триста-четыреста евро - машинально отметил про себя Третьяк).
- Отслеживаем - значит, контролируем, - твердо сказал он.
- Ну, положим, Раду вы ни хуя не контролируете, мы провели анализ, там бардак полный, - ковыряясь в носу, легко и беззлобно отозвался "Алеша Попович". - Но при данной конфигурации это не важно... Объективная реальность ебет среднестатистического гражданина намного больше, чем весь этот аналитический пиздеж по телевизору. Сейчас самое важное - выработать оптимальную стратегию, которая ебнет по энергостабильности максимально эффективно и именно в русле принятых решений...
- А вот что касается стратегии, - вдруг сипловато отозвался молчаливый "Илья Муромец",-то предлагаю, товарищи, выслушать предложения Бориса Виленовича, ведущего специалиста отдела кризисных ситуаций...
"Вон оно что! Ну конечно же, мог бы сразу догадаться..." - с облегчением подумал Третьяк.
Дождавшийся своего часа человечишка встрепенулся.
- Да-да, конечно, благодарю... - Он выудил откуда-то из-под стола папку толщиной с рукопись "Войны и мира". - Наш отдел тщательно подготовил несколько развернутых вариантов моделирования возможного ситуативного развития...
Главный богатырь устало насупился.
- Борис Виленыч, я вас попрошу - давайте без хуйни, да? Мы бабки перевели? Перевели. И хотим получить конкретное заключение. Результат. А о глубине анализа, моделировании ситуаций давайте вы будете каким-нибудь узбекам втирать, они это любят... Договорились?
- Понял!.. - Пухлая папка исчезла еще быстрее, чем появилась, а ее место заняло несколько машинописных страниц. Впрочем, "Бухарин" и в них не заглядывал, говорил по памяти - уверенно и радостно, как человек, искрение любящий свое дело. - Итак, наиболее эффективным в данной ситуации является следующее решение - создание острого и мгновенного дефицита на нефтепродукты (в первую очередь - в Киеве и крупных областных центрах) с обязательным связыванием в сознании населения кризиса с некомпетентными действиями нынешнего украинского правительства, затем - с имитацией одностороннего братского смягчения позиции России - полное заполнение рынка в течение нескольких дней. Дальнейшее поднятие цен должно быть медленным, но неуклонным, или, если угодно, неумолимым, - 10-15 копеек в сутки, с полным игнорированием постановлений Кабмина, что в рекордно короткий срок создаст полную иллюзию его беспомощности и растерянности...
- А я бы сразу ебнул, - недоуменно пожал плечами "Добрыня Никитич". - По баксу за литр - и все дела! Хотели, блядь, европейскую систему ценностей - получите...
- Я бы тоже, честно говоря! - бодро поддакнул "Попович". - А то послушаешь эту соску - так она реально крутая, как Эльбрус!..
Оба неохотно замолчали под тяжелым, словно силикатный кирпич, взглядом "Муромца", и "ведущий специалист по кризисным ситуациям" продолжил:
- При таком варианте развития событий, с одной стороны, исключаются финансовые риски, о которых говорил Илья Ильич, а с другой - в сознании потребителя формируется устойчивая многовекторная убежденность...
"Потрясающе, - еще раз восхитился Третьяк, продолжая слушать, - все четко, понятно, а главное - безукоризненно. Надо же, с виду - лишенец, городской сумасшедший, а как работает!"
- ...С социально психологической точки зрения важнейшим является именно то... - Борис Виленович позволил себе короткую значимую паузу, - ...что рост цен должен остановиться в момент гипотетического решения Президента об увольнении нашей фигурантки...
"Никакого не гипотетического, не переживай, Троцкий, очень даже не гипотетического, мы тут, в Киеве, тоже не груши околачиваем..." - едва не произнес вслух Третьяк, но сдержался.
Ему вдруг стало легко-легко от ощущения полной уверенности, даже не уверенности - ЗНАНИЯ, что Юлю они грохнут. Да еще как грохнут - легче и громче, чем мечталось! Это вам не звонки Президенту с унылыми жалобами (хотя они, эти звонки, тоже очень даже работают, нечего Бога гневить, вода камень точит - не то что живого человека!). Это - тысячи усталых и раздраженных людей, которые после работы будут колесить по переулкам своих городов в поисках бензина, это - дети, которых обещали повезти в субботу на дачу, но так и не повезут, это - перекошенные от злобы лица таксистов, до сих пор не снявших с антенн помаранчевые ленточки...
Одним словом, полный шоколад! Юля, девочка, умница, пообещай народу еще что-нибудь, очень тебя прошу! Только вслух, так, чтобы мы слышали!..
Мартынко
Коля Мартынко был счастлив.
Конечно, в это было трудно поверить, глядя на его бледное вытянувшееся лицо, в котором было одновременно что-то от лошади и что-то от шакала...
И тем не менее, этот человек, сидящий в полумраке начальственного кабинета, освещенного лишь настольной лампой, был счастлив, как ребенок, и каждая клеточка его дряблого тела, спрятанного под английским костюмом, ликовала и радостно пульсировала.
Он только что просчитал ГЛАВНОЕ, то, без чего создаваемые их "командой" дикие цены на бензин, мясо и сахар для дачных закруток могли оказаться легкими временными трудностями, в преодоление которых "пипл" поверил бы (и оказался бы прав, кстати говоря!).
Но теперь... Мартынко откинулся в рабочем кресле и жестом отлично поработавшего человека раскинул руки. Теперь уж точно все будет хорошо.
Петя и Саша недооценили главной опасности: Юля сумела-таки реально увеличить пенсии, как их там... социальные выплаты и прочую фигню. А ведь каждый нищий барбос, почувствовав живые "бабки" в кармане, становится непредсказуемым, это не фантазии, а социальный закон. Если липкий ужас нищеты отодвигается хоть немного, в мир врываются фантомы вроде "гордости за страну", "европейского выбора", "свободы личности". Вон те же поляки уже "поэксперементировали"!.. Пора поумнеть, учиться на чужих ошибках, на своих - дорого обходится!
Бензин и мясо - это хорошо. Но Коля Мартынко знал, что миром правит одна сила. Баксы, бабки, лавэ, капуста... ДЕНЬГИ.
Семнадцать миллиардов. Как оказалось, именно столько их нужно было внепланово "пустить в оборот", чтобы превратить эти самые "повышения", выстраданные "премьеркой" со своими лузэныками и матрехиными в пыль, дырку от бублика и, как следствие, в досаду и злость, стиснутые зубы и кулаки населения.
Семнадцать миллиардов... Повторив сумму еще раз, Мартынко почувствовал невольное уважение к Юльке. Умеет, когда хочет, сучка, жаль все-таки, что она не с нами!.. Впрочем, теперь это уже не важно. После таких ударов не поднимаются. Предыдущий премьер, кандидат на место Рыжего "выбросил" всего-то полтора миллиарда - и это казалось катастрофой, убийством страны, преступлением!.. А тут - семнадцать. С девятью нулями...
Кому-нибудь другому за этой комбинацией непременно померещились бы стоящие у прилавков озябшие старушки, перебирающие на морщинистых ладонях медяки, застрелившиеся от безденежья и позора офицеры, инженеры-бюджетники, продающие обручальные кольца, чтобы купить лекарства заболевшему ребенку, голодающие в мрачном забое шахтеры, новорожденные подкидыши около мусорных баков...
Но Мыкола Мартынко совершенно справедливо не считал себя слюнтяем. Поэтому беспокоило его совсем другое: "выброс" подобных масштабов невозможен без ведома Президента. А вдруг тот снова "щось не те з’їсть" - и его пробьет на банкирские сантименты или еще какую-нибудь чушь в этом роде?..
Впрочем, и этого можно было уже не опасаться. Да, Президент все еще говорил об "идеалах Майдана", ставил "высший балл" Уряду и целовал Юлю при редких встречах, но это было инерцией, конфетой для электората, отголоском морозной помаранчевой сказки... А в реальности... В реальности во всем его облике все заметнее проступала какая-то суетливая усталость. И все увереннее и легче добивались от него задуманного "свои" - Петя Полошенко, Саша Третьяк и он, Мыкола Мартынко, человек ДЕЛА...
Третьяк и Пинчерук
Страх...
Липкий, утробный, парализующий. Именно его в полной мере ощутил Александр Третьяк тогда, во время их ночной "пожарной" сходки, услышав, что Пинчерук "заказал" Юлю киллеру.
Полошенко тогда недоумевал, гадая, что же такое странное происходит с подельником, а тот, ошеломленный и утративший на несколько минут способность мыслить, сидел, подавленный не похожим ни на одно ощущение животным ужасом...
Нет, в тот миг опасности не было, черный тубус глушителя с дырочкой в центре не смотрел в переносицу. Но сама мысль о том, что кто-то (пусть не Пинчерук, а Иванов, Сидоренко, Зильберман - плевать, неважно!..) может за деньги купить его, Сашину, жизнь (или, может, правильнее сказать - смерть?..), была невыносимой, мнущей душу, как лист бумаги...
Тогда он справился с собой (а сделать это оказалось очень непросто), вернулась способность думать, говорить, даже улыбаться, но мысль о смерти оказалась похожей на герпес - однажды занесенная в человека, она уже не исчезала. Ее можно было притупить, спрятать - но только не уничтожить. Саше Третьяку предстояло жить с ней до конца дней...