Ненависти к Салли не осталось. Ее смыла вода. Хаймен зажмурил глаза, покачивало, вода заливала лицо, щекотала ноздри.
Он изогнулся, взглядом, затуманенным каплями, поймал белый прямоугольник отеля, вершины далеких гор, птицу парящую над пляжем и поплыл к берегу.
Вышел не сразу; минуту-другую полежал у самой кромки, чувствуя, как крохотные волны тщатся выбросить его тушу на прогретый песок.
Хаймен открыл глаза. Осмотрел пляж слева направо. Еще когда он стоял на площадке и отыскивал Салли, то обратил внимание, как меж разомлевших тел нет-нет да и протащится, позвякивая колокольцами, странная процессия: закрытые индийские носилки, расшитые поддельной парчой и двое до черна загоревших носильщиков в коротких штанах. Сквозь нити бисера и будто бы драгоценных камней, нанизанных на веревку, мелькали фигуры катающихся по пляжу. Иногда мужчина, иногда женщина. Чаще ребенок. Аттракцион. Развлечение. Каждому особенно малышам хотелось почувствовать себя набобом всего за пару-тройку монет.
Только что такие носилки прошмыгнули совсем рядом с шезлонгом Салли и Хаймен подумал: "Некстати. Наверное Салли задремала на солнце и теперь проклятые колокольцы все испортили".
Бакстер направился к жене. Салли лежала, широко раскинув ноги и надвинув панаму так, что и лица не видно.
Бакстер подумал, что поза Сэлли непристойна и когда ее найдут, получится нездорово, вызывающе что ли? Но не рискнул, что-либо изменить. Улегся рядом, просунул руку в сумку, нащупал шприц…
Глухой удар. Хаймен повернулся, увидел, как неподалеку шлепнул мяч. К нему со всех ног бежал широкоплечий детина, который казалось вот-вот сметет и шезлонг и Салли. Бакстер даже губу прикусил от неожиданности и злобы, быстро отдернул руку. Только этого кретина не хватало.
Верзила даже не взглянул на Бакстера. Хаймен перевел дыхание, посмотрел на часы и обомлел. Четверть двенадцатого. Время летело. Бакстер оглянулся. Ни одного настороженного взгляда. Вынул шприц…
Все получилось быстро и просто. Салли и не вздрогнула Бакстер повесил сумку на плечо и, не спеша, потащился по граниту нагретому солнцем, ступни приятно обжигало.
Бакстер сразу же поймал такси и оказался в аэропорту задолго до посадки. Самолет вылетел без задержек. Около двух Бакстер прошел по двору, в который выходила дверь с черного хода. Никого. Он оглянулся и быстро побежал по ступеням вверх. Давно он не бегал так высоко, без лифта… Сердце выскакивало. От нагрузки? Или от того, что позади? Или от всего вместе? Ему здорово сегодня досталось.
Когда Бакстер приоткрыл дверь в кабинет, его голос так и сыпал ругательствами; Манчини, скрестив руки на груди, ласково глядел на магнитофон; перед Билли застыла гора бутылок из-под воды и порожний стакан. Глаза Билли блестели, он малость выпил и даже Бакстеру приготовил. Хаймен тут же прикончил свою долю, запил и с шуршащим уф-ф рухнул в кресло.
Манчини выскользнул на черный ход, из кармана у Билли торчал матовый баллон.
Бакстер приходил в себя. Манчини запшикал баллоном. Хаймен вытянул ноги, подумал, что также лежала Салли, лениво спросил:
- Что это у тебя?
Билли обработал дверной косяк снаружи и внутри, запер дверь, прошелся по всей поверхности еще раза два, задернул декоративную штору, повернулся к Бакстеру, кивнул на баллон:
- Пыль. Высшего качества. Смекнул?
Бакстеру и в голову не приходило, кто кто-то выпускает пыль в баллонах. Оказывается и такое есть. Сейчас чья-то смекалка здорово выручила их. Никто не подкопается. Любой увидит, что дверь на черный ход месяцами на запоре.
Манчини упрятал в портфель баллон и магнитофон, нацепил Бакстеру его любимый галстук, придирчиво осмотрел кабинет, направился к двери в приемную, решительно распахнул ее, посмотрел на секретаря так долго и пронзительно, что девушка не смогла смолчать и выдавила:
- Как поработали? Успешно?
- Как никогда! - Манчини торжествующе улыбнулся. Он не лгал и каждый это видел.
Вечером пьяный Бакстер заплетающимся языком объяснял Билли:
- Ужас! Громадина прет, как бешеный слон. За мячом! Представляешь? А у меня в р-руке… - Бакстер отхлебнул прямо из горлышка, икнул, виновато ухмыльнулся. - Какие-то идиоты носятся по пляжу в носилках. Каждый сходит с ума, как может Салли - молодец! Впервые в жизни я ею доволен. Правда! Никаких неожиданностей. - Бакстер внезапно протрезвел, глаза заледенели. - Сработает? Препарат надежный?
Манчини хрустнул галетой, весомо кивнул. Бакстер снова расслабился.
- Искупался. Вода - чудо. Когда разберусь с деньгами и все такое, обязательно поедем отдохнуть. Вдвоем. Я решил, из того, что получу, выделю кое-что и тебе. Долю по справедливости. Ты все разработал. - Бакстер, хоть и пьяный, смекнул, что не следует захваливать Билли, поспешно добавил, - конечно, самое трудное - сделать, а не придумать. Поверь. За всю жизнь я так не трусил: то взгляд, то шум, то вздох. И все вроде бы по твою душу. Черт!… Дергаешься без конца. - Хаймен успокоился. - А вообще… я думал страшнее. Оказалось ничего особенного, на собрании акционеров иногда достается также, если не больше…
Манчини убрал со стола, оттащил посуду на кухню. Бакстер предложил сыграть в шахматы. Билли отказался. Бакстер посмотрел на часы, выдавил: "Как думаешь ее уже нашли?" Манчини пожал плечами.
Бакстер обошел комнаты, собрал фотографии Салли, вытащил альбом, сложил все в дорожную сумку, протянул Манчини: "Отвези пока к себе, не могу видеть ее, здесь, сейчас. Понятно?"
Манчини молчал. Бакстер говорил без умолку. Друзья поменялись ролями. Хаймена одолевало возбуждение.
- Может ее до утра не хватятся?
- Может. - Манчини застегнул пиджак.
Бакстер улегся на диван, завернулся в плед. Билли двинулся к двери, вернулся, взял сумку с фотографиями Салли, подмигнул:
- Одну… на память… оставить?
Бакстер, как перепуганный ребенок, бешено замотал головой.
- Как хочешь. - Манчини похлопал себя по карманам. - Забудь обо всем. Ничего не было. Запомни. Ни-че-го.
Утром в рабочем кабинете Бакстер с нетерпением ждал Манчини. Билли влетел пулей. Победно заревел, швырнул на стол газету. Читай!
Бакстер не понял что и где. Манчини нетерпеливо склонился над другом, ткнул пальцем, закружил по комнате.
Бакстер зажмурился, внутри что-то дрогнуло. Сбылось! Он богат! И теперь в этом нет ни малейших сомнений. Его благополучие гарантировал газетный текст следующего содержания: "Вчера вечером на пляже отеля Си-Кейп найден труп. Женщину обнаружил сторож-смотритель пляжа Леонард Во в одном из шезлонгов. Документы и личные вещи не найдены. Особых примет нет. Возраст около тридцати. Естественной или насильственной смертью умерла пострадавшая не установлено. Полиция ведет следствие…"
Бакстера переполняли волнение и вопросы, вопросы… Он бросал взгляды то на Манчини, то на газету. Снова и снова перечитывал текст, вгрызался в строки. Почему нет документов? Они наверху в номере. Все проще простого. Еще не установили, кто есть кто. Не опознали. Бакстер успокоился. Снова защемило сомнение. Почему не установлено, что смерть наступила в результате сердечной недостаточности? Билли же уверял…
Бакстер с тревогой взглянул на друга:
- Что означают слова: "Естественной или насильственной смертью умерла пострадавшая не установлено?" Они подозревают? Что!? Почему?
Манчини щелкал пальцами, тянул время; ему нравилось смятение друга, наконец, не выдержал:
- Что означает! Что означает! Означает, что Хаймен Бакстер трус и паникер. Прошли считанные часы. Это же утренний выпуск. Эксперты еще не занялись Салли, как следует. Думаю в вечернем выпуске разъяснят как и что. А может… и ничего не сообщат. Станут они писать о каждом сердечнике - куда ж девать рекламу?
Хай, все лучше лучшего. Дело выгорело! Теперь честно признаюсь - боялся! Мало ли что… Твое хладнокровие потрясающе Думаешь я бы на твоем месте не дергался? Ха-ха! Если хочешь знать, я бы не потянул. Вообще. Одно дело трепаться, другое - делать. Ты верно вчера сказал. Расслабься. Все позади. Можешь сейчас же звонить ее адвокату.
Бакстер с сомнением поднял брови.
- Чего тянуть? - Манчини пристукнул кулаком по столу. - Я сам не верил. Пока не прочел. Думаешь, как же я поощряв тебя, не надеясь на успех? Сознательно! Давно заметил: главное - гони сомнения в шею и все получится.
Бакстер нервно рассмеялся. Он все еще не мог прийти в себя, еще не уступил место новому - самоуверенному, богатому человеку, который провернул чертовски не простое дело. Сейчас в Бакстере жили сразу двое. Их борьба отчетливо запечатлелась на толстощеком лице с хитрыми глазами и детски пухлыми губами, вывороченными, напоминающими розовую мякоть плода.
Бакстера одолевали десятки мыслей. Когда хоронить? Где? Что сообщить знакомым? Какая необходима церемония? Какие распоряжения по поводу своих денег оставила Салли? Вообще-то он знал: все отойдет ему - близких нет, но конкретных пунктов завещания предугадать не мог.
Бакстер вспотел: как избавиться от вещей Салли? Выбросить? Продать? Нельзя! Есть в продаже невероятная скаредность и оскорбление памяти покойной. Хаймен решил играть роль безутешного мужа и порадовался, что роль эта дается ему легко; он действительно изумился тому, что думает о Салли с изрядным теплом и, если когда-нибудь они встретятся там… далеко… где рано или поздно все встречаются, он признается, что ничего против нее лично не имел, просто в жизни все так устроено - или ты или тебя. И не он в этом виноват.
Еще Бакстер прикидывал, что его деньги плюс деньги Салли заставят его о многом задуматься. Жизнь его не станет проще. Напротив. Но… появятся новые возможности, подумать о которых раньше он и не смел. Расширить выпуск телеуправляемых снарядов в фирме? Или продать свой пай, а выручку и деньги Салли вложить в свое дело? Производить только оружие или его компоненты - тут сомнений нет - о больших прибылях и мечтать не приходится; Билли переманить к себе; промазать привычно с десяток заказчиков и живи без волнений годы и годы. Надо заиметь собственных Монсонов и Стэмпхэдов, чтобы все крутилось без перебоев, нельзя допустить вмешательства горлопанов-миротворцев и не то, чтобы он желал геенны огненной для всех - вовсе нет! - но деньги превыше всего: или деньги, или морализовать - одно из двух. И еще Бакстер поймал себя на желании щедро поделиться своей удачей. Вот только с кем? С родителями? Ничего такого, что стоило бы благодарности, они для него не сделали. С друзьями? В сущности их нет, не считая Билли, но и тот скорее деловой партнер и вознаграждение ему Хаймен предусмотрел. С женщиной? Такой пока не нашлось, она, конечно, появится и Бакстер начнет ломать голову, кто ей приглянулся - Хаймен Бакстер - одутловатый, смешливый тип с брюшком и вьющимися волосами? Или его деньги? Придется учиться. Чему? Как прикидываться человеком со стесненными средствами, иначе никогда не узнать подлинных чувств женщины к тебе. Неприятно же убедиться впоследствии, что полюбили не тебя, а твой банковский счет.
День прошел суматошно. Вызывал глава фирмы, предупредил: не за горами расширение. Манчини кивал, улыбался и делал все, чтобы понравиться. Бакстер вяло заметил - думал-то вовсе о другом - что сенатор Аллауэр занял странную позицию. Глава фирмы усмехнулся неожиданно мягко, будто припомнил недавние шалости ребенка:
- Сенатор проголосует за ракетную программу и не только потому, что с ней связаны наши интересы, Бакстер. На трибунах все за мир, но прокладывают путь к власти голоса конкретных людей, работающих на конкретных предприятиях и недурно зарабатывающих, например у нас. У живых людей есть вполне земные заботы - содержание семьи, погашение кредитов, накопления и такие люди провалят любого, воркующего о миролюбии. Кто ж захочет потерять работу? Даже, если работаешь на самого дьявола, но тот платит недурно, со временем начинаешь ему симпатизировать.
Президент хлопнул ладонью по столу - устал, напрасно выплеснулся: Аллауэр послушно голосовал не только за расширение военного производства, но и за размещение ракет далеко за пределами страны; сенатор обеспечивал комплексную услугу оружейникам - заботился не только о сбыте их продукции, но и о политической смазке - размещение стремительно увеличит нашу мощь, а значит безопасность. Чтобы фирмы, подобные фирме Бакстера, работали беспрепятственно существовал единственный выход - повсюду видеть врагов. В будущем году сенатора ожидали перевыборы и внезапной неуступчивостью он намекал на пополнение своих предвыборных фондов.
Бакстер повел себя неожиданно независимо, неожиданно даже для самого себя. Никакой наглости, разумеется. Но… спокойная уверенность, которой раньше не было. Хаймен чаще обычного встречался глазами с президентом, и позволял мысленно усмехаться словам патрона, зная что в его взгляде - обычно покорном взгляде Хаймена Бакстера - проглядывает насмешка
В отношениях троих возник новый неизвестный фактор, о котором никто не говорил вслух, но наличие которого не вызывало сомнений.
Бакстеру понравилось это чувство. Он оставался все тем же человеком, но теперь чьи-то мнения о нем разбивались о деньги, которые оставила ему Салли. Он мог кому-то нравиться, кому-то нет; раздражать кого-то или восхищать и всего лишь день назад должен был учитывать все, чтобы своим поведением не осложнить собственную жизнь.
Теперь же?
Все изменилось.
Бакстер думал: такой я или сякой; говорю глупости или сыплю отборным зерном мудрости - не имеет значения, потому что моя жизнь не зависит от чьих-то мнений. Я могу работать для удовольствия, могу в любой день укатить куда глаза глядят, встречаться с незнакомцами на любых широтах, болтать в тихих, уютных барах, что разбросаны по всему миру, выслушивать россказни о бедах, которые случаются с разными людьми, и поражаться, что беды всюду такие разные и такие одинаковые и вежливо улыбаться и уходить, чтобы никогда больше не встретить тех, с кем случилась беда. Я могу распоряжаться собой так, как того хочу только я.
Впервые Бакстер закурил, не спрашивая разрешения, зная, что президент не выносит табачного дыма, но никогда не скажет об этом.
Что-то изменилось. Президент скомкал конец беседы, он не мог понять почему, но отчетливо чувствовал, что с сегодняшнего дня Бакстер стал вровень с ним и ничего тут не поделаешь.
Манчини сразу все понял. Уловил неудовольствие президента и, чтобы сгладить напряженность, позволил себе несколько промахов: на их фоне поведение Бакстера не казалось таким вызывающе непонятным. Билли продемонстрировал, в который раз, отменный нюх и дружеское расположение к Бакстеру.
Жертвы Манчини принес столь очевидные, что и президент их заметил. Хотел Билли того или нет, он выиграл в глазах сразу двоих. Президента потому, что тот мгновенно оценил жертвенность Манчини, готовность пострадать ради друга. Бакстера потому, что Хаймен видел, как Билли вытягивает его, хочет сгладить неожиданную ершистость, скрыть явное желание друга утвердиться.
Билли, не промах, подумали и президент, и Бакстер.
Прощаясь, президент на минуту замолчал, обвел глазами своих самых доверенных помощников и, в чуть ироничной манере сильных людей, умеющих признавать поражения, уточнил:
- Надеюсь, чтобы ни произошло, мы остаемся друзьями…
Все трое улыбнулись. Все шло, как всегда, только Бакстер первым протянул руку для прощания и президент ни чуть не изумился, давая понять, что принял новые правила игры.
Бакстер не то, чтобы опасался, но не исключал, что Билли сделает ему выволочку, как-то прокомментирует выпад. Манчини промолчал. Бакстер отметил, что и для Билли он стал другим, не прежним Хайменом (здорово, Хай! хлопнем по банке пива, Хай! может тебя развеять, Хай? подставить хорошенькую мордашку?), а незнакомым человеком, то есть вроде бы тем же человеком, но… с совершенно иными возможностями.
Бакстер обнял Манчини за плечи и, особенно не думая (он сообразил, что среди прочих преимуществ его нового положения есть и такое - особенно не задумываться), брякнул:
- Все в порядке? Или я того…
- Чего того? - Билли почтительно снял руку с мясистого плеча, ему показалось, что впервые за долгие годы в их отношениях возникла легкая напряженность, поспешнее, чем следовало добавил, - все в порядке. Старик обалдел. Старики никак не возьмут в толк, что рано или поздно придется сдавать позиции. Привыкают. Понятное дело. Тебя не в чем упрекнуть. Никаких бестактностей или грубостей, все тонко и… очевидно. Он и глазом не моргнул, когда ты воткнул ему ладошку.
Бакстеру показалось, что Билли не искренен, лопотал, будто оправдывался. Друзья много смеялись в тот день и само собой получилось, что лидером в паре стал Бакстер, совершенно естественно и никого не задев.
Вечер решили провести дома у Хаймена. Заказали ужин в ресторане и договорились одеться, как для званого приема. Только черное. Хотелось подурачиться.
Билли приехал ровно в восемь. Открыл Хаймен. Официанты, нанятые для обслуживания ужина, мелькали в коридорах. Друзья уселись с противоположных торцов длинного стола. Фалды черных смокингов смешно болтались, скрывая толстые бока Бакстера и тощие Манчини. Черные бабочки блестели шелком.
Бакстер встал, поднял бокал с шампанским, посмотрел на друга и с теплом, которому сам поразился, произнес:
- Билли! Ты даже не представляешь, как много сделал для меня…
В этот момент и зазвонил телефон!
Бакстер быстро приноровился к положению богача, даже бровью не повел: пусть разрывается! со значением продолжил:
- Что бы ни случилось, мы не разлучимся. Никогда. - На Бакстера иногда нападала страсть к напыщенности, Билли знал об этом и покорно слушал. - Как сказано в Священном писании, да будет благословен тот, кто… - (Бакстер наморщил лоб. Нет, не вспомнить!) - Забыл! - Он рассмеялся. - Вот черт. Неважно. Знай, Билли, я всегда любил и буду любить тебя.
Манчини поднялся. Желтые искры заплясали в бокалах.
Снова зазвонил телефон.
Бакстер, не выпуская бокал, величественно, как человек только что обращавшийся к Священному писанию, двинулся к аппарату, поднял трубку…
Руки Хаймена задрожали. Бокал выскользнул.
Звон разбитого хрусталя разнесся по гостиной.
Манчини бросился к другу. Бакстер сползал на пол, сминая нелепые фалды толстым задом.
Манчини отшвырнул груду осколков, плеснул на платок шампанского, приложил влажный комок ко лбу Хаймена.
- Что случилось?
Бакстер молчал. Зрачки расширились, зубы выбивали чечетку. Хай походил на человека только что испытавшего тяжелейший сердечный приступ.
- Что случилось?
Бакстер вырвал из рук Билли платок, отер лоб, скомкал тряпицу, бросил на пол, скривился от истерического смешка:
- Только что я беседовал с… Салли!!!
Лицо Манчини не изменилось. Он стоял неподвижно, столь не свойственная ему поза свидетельствовала о глубоком волнении.
Бакстер уронил голову на руки.
Вошел официант, удивленно посмотрел на клиентов: напились? вряд ли, не успели бы… Что же тогда? Официант замер с подносом.
Манчини рассеянно посмотрел на худышку с ниточкой черных усов - от бедняги валил запах жареной баранины - вяло махнул рукой; то ли уходи? то ли поставь на стол? Официант тихо втиснул поднос меж салатницами и неслышно выскользнул.