- С-слушай, Чита, - сказал Садчиков, - ты только из себя б-борца не р-разыгрывай. Тут зрителей нет. И п-пьяных пижонов, которые стоят около ресторанов и к-которых можно легко сбить с ног, тоже нет, и мы, как ты заметил, не девицы, а сыщики…
- Подумайте сейчас о себе, - продолжил Росляков. - Мы возьмем Сударя, и он нам расскажет все. Понимаете? И вы будете последненьким. А это плохо - оказаться последненьким в признании, суд это не очень-то одобрит.
- А за что меня судить?
- Я могу п-повторить еще раз…
- Не надо ваньку валять, - сказал Костенко, - с нами такие номера не проходят. Это у тебя только со Шрезелем такие номера проходили. Это ты ему мог "динамо вертеть", а у нас не получится.
- Я не понимаю, о чем вы говорите.
- З-начит, ты отказываешься давать показания? Так следует понимать тебя, да?
- Нет, почему же…
- Мы повторяем свои вопросы, Назаренко, - сказал Росляков, - послушайте нас еще раз: расскажите, как произошло убийство Копытова, кто и как вам помогал при ограблении скупки и кассы, куда с награбленным ездили и сколько времени вас ждал в машине Витька?
"Все знают! - пронеслось в мозгу у Читы. - Про Витьку тоже знают! Конец!"
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - тихо ответил он, - я просто удивляюсь…
- Хорошо, - сказал Костенко, - сейчас мы тебя отправим в камеру. Но имей в виду следующее: я скажу Сударю, что ты молчишь и, таким образом, берешь на себя роль главаря банды. Думаю, что Сударя это устроит. Он даст показания, если ты молчишь и если сам себя пускаешь главарем. Имей в виду. Ты, конечно, потом откажешься от молчания и будешь показывать все на Сударя. Суд пришлет нам дело на доследование. Мы терпеливые. Мы тебя выслушаем еще раз, мы запишем твои новые показания и заново будем допрашивать Сударя. Но он-то наверняка от своих прежних показаний не откажется. Это уж ты поверь мне. Он скажет, что ты выкручиваешься и лжешь. Ты понимаешь, что он поступит именно так. И я не знаю, как суд посмотрит на твои измененные показания. То молчал, а то вдруг все стал валить на содельца. Вот об этом я должен тебе сказать. Подумай. Взвесь все. У нас есть время. Мы можем подождать…
Чита попробовал улыбнуться. Он откашлялся и сказал:
- Спасибо вам большое за разъяснение, но я просто не знаю, в чем мне сознаваться… Вы говорите про какого-то милиционера, которого убили… И вообще… Я ничего об этом не знаю.
Садчиков позвонил по внутреннему телефону и спросил:
- Как экс-спертиза? Что? Ага. Н-ну хорошо, давайте ее сюда…
- Что? - спросил Костенко.
- Т-так вот, - нагнувшись над Читой, сказал Садчиков. - Тот пистолет, который мы взяли у тебя, принадлежал убитому сержанту милиции Копытову, Ч-чита. По номеру мы это сразу узнали, а эк-кспертиза нам подтвердила научно.
- Да, но я его н-нашел…
- Т-ты меня не передразнивай, - посоветовал Садчиков, - н-не стоит.
- Я не передразнива-аю! - взмолился Чита. - Это у меня само!
- Испугались? - спросил Росляков.
- Нет, просто…
- Не так уж все это просто, - сказал Костенко. - Что, вызывать конвой? Пойдешь в камеру молчальником, Чита?
- Но я нашел этот пистолет в машине!
- Только не лгите, - сказал Росляков, - только не надо нам лгать, Назаренко. Это я вам даю добрый совет, поверьте мне. Шофер такси номер ММТ 57–51, на котором вы ехали, у нас. Его зовут Николай Васильевич Теплов. Сейчас мы его пригласим.
- Да, это мой первый выезд, - сказал шофер Теплов. - Я выехал из парка, я там амортизатор менял, а этот гражданин меня остановил.
- Он куда сел? - спросил Костенко.
- В машину, - ответил шофер, - куда же еще…
- Это мы понимаем, нас ин-интересует место в машине.
- Рядом со мной сел.
- И на заднее сиденье не садился? - спросил Росляков. - Может быть, он выходил пить газированную воду или звонил по телефону, а потом сел на заднее сиденье? Вспомните, пожалуйста.
- Да нет, что я, болван, что ль? Он еще торопил меня всю дорогу, велел гнать, говорил, что сам за меня рубль орудовцу отдаст, если остановят.
- Он вам показывал пистолет, который нашел под сиденьем?
- Чего?! - взвился шофер. - Вы это, знаете, бросьте! Вы меня на пушку не берите! И ты давай не подмаргивай! Пистолет… Я никаких пистолетов в машине не вожу! Пистолет…
- Вы бы осторожнее подмаргивали, Назаренко, - сказал Росляков, - а то неудобно, видите, товарищ Теплов сердится на вас.
- С-спасибо, товарищ Теплов, - сказал Садчиков, - п-простите, что пришлось оторвать от работы.
- Вы мне отметьте, что я у вас по делам, - попросил Теплов, - а то завтра же на профсоюзном выговор дадут. Как милиция, так сразу думают - пьянка. А у меня катар, я этого вина проклятущего в рот не беру.
- "Ессентуки" надо пить, - посоветовал Костенко, - семнадцатый номер. Очень помогает.
Когда Теплов ушел, Садчиков сказал Чите:
- Н-ну, придумывай, Чита, новую версию, эта, видишь, отпала.
- Он врет! - сказал Чита. - Он нагло врет! Я отвожу его как свидетеля…
- Н-не торопись, - снова посоветовал Садчиков, - лучше придумай что-либо н-новенькое, мы вместе обсудим, так или не так. Может быть, ты нашел пистолет на улице, когда шел от Сударя к стоянке т-такси? Или, может быть, у Сударя в подъезде?
- Или, может, - подсказал Костенко, - у Сударя в квартире?
- Ладно, - сказал Росляков, - тогда давайте все спросим у Сударя. Вы где с ним уговорились встретиться?
- Я не уговаривался с ним встречаться.
- Снова врешь, - сказал Костенко. - Дома у него сейчас засада. Он вернется домой, потому что ему нужен помощник. Витька с вами теперь не ходит, ты - у нас. Он вернется домой и будет тебя ждать там. А там мы ждем его.
"Я же не хотел! - лихорадочно думал Чита. - Я так и знал, что влипнем! Я же не хотел идти с ним, когда он показал мне пистолет в первый раз. Они не поверят мне. Но я не хотел! Это он, сволочь, бериевское отродье, сатрап проклятый, заставил меня! А вдруг они ничего не знают? Сударь говорил, что надо молчать! А если сказать? Не все, а только самое легкое? Черт, как же быть? Как же мне быть, господи! Помоги мне! Мамочка! Что делать-то сейчас?"
- Сколько раз с вами воровал поэт?
- Он не воровал, - ответил Чита и сразу же понял, что уже начал помимо своей воли говорить. Он понял, что проговорился, он попался! Они взяли его врасплох этим вопросом, потому что он боялся только Сударя, а этого паренька он не думал бояться, он забыл о нем, как только попал в руки того, который затащил его в парадное.
- А касса? Он же с вами был в кассе, - быстро сказал Костенко.
Чита устало вытянул руки и потер пальцами колени. Он почувствовал, что пальцы перестали дрожать.
- Нет, - сказал он тихо, - там мы были вдвоем. Он просто шел сзади. Мы даже не поняли, как он за нами вошел. Он был пьяный. А про милиционера я ничего не знаю. И вообще больше ничего не было.
- Снова врешь, - жестко возразил Костенко, - мы уже вызвали людей из скупки и из домовой лавки. Ты заметный, они тебя сразу узнают. Шрам, да парень ты видный, хоть и очки нацепил для конспирации.
- Где вы должны были встретиться с Сударем? - повторил Росляков. - Давайте, давайте, нечего уж…
"Сударь все равно будет молчать. Он им ничего не скажет. Пусть сами берут, - быстро думал Чита. - Этого я им не скажу. А про то они все равно знают".
- Мы с ним не уговаривались о встрече, честное слово.
- К-какое? - удивился Садчиков.
- Честное слово, - повторил Чита. - Я уехал от него - и все.
"Мне никак нельзя говорить. Тогда будет два новых дела. Он должен грабить этих чертовых скрипачей. А я ничего не знаю. От всего откажусь. Меня первого взяли, мне и вера…"
- З-значит, поэт с вами не воровал?
- Нет.
- И в-вы с ним не говорили о том, что собираетесь брать кассу?
- Нет. Мы потом жалели, что он за нами увязался.
- На м-минуточку, С-слава, - позвал Садчиков Костенко, и они вышли из комнаты. Садчиков отошел к скамейке, сел, достал сигареты и улыбнулся.
- Я, знаешь, за Леньку рад, - сказал он, - он теперь у н-нас просто как свидетель пойдет. Давай писать протокол, и сразу ч-чтобы этот вопрос особо отметить, это для Леньки спасение…
- А как быть с Сударем?
- Он з-знает, где у них назначена встреча.
- Думаешь?
- У-убежден.
- Ну, извини…
- Да н-нет, ничего, - улыбнулся Садчиков. - Теперь т-так: про Сударя пока ни слова. Пройдет полчаса, он пообвыкнет, и тогда повторим в-вопрос еще раз, как считаешь?
- Хорошо. Пошли.
Виктора убили
Когда распили половину бутылки, Прохор попросил:
- Вить, а Вить, ты сходил бы, из машины бензинчика мне отсосал - пятно замыть.
- Какое пятно?
- Веранду я красил. Масляное. Вот, на коленке - видишь?
- Потом принесу.
- Нет, Вить, сейчас. А то вонять будет. Чего те стоит-та?
- Въедливый ты старикан. Давай разливай по последней…
- А ты пока сходи, ладно, Вить? Я во всем опрятность люблю.
- Ладно.
Виктор пошел к машине. Прохор достал из внутреннего кармана длинное шило, завернутое в тряпочку, развернул его и положил в свой старенький портфель, потом подошел к окну и внимательно следил за тем, будет ли Виктор останавливаться и разговаривать с кем-либо. Нет. Налил в пузырек из карбюратора бензина, пошел к подъезду. Ах, сволочь, с кем же ты остановился, а?
А Витька встретил Алика из соседнего подъезда.
- Здорово, - сказал Алик.
- Привет.
- Ну, как дела?
- Ничего. Сегодня за Любкой еду. А ты как?
- Тоже ничего. Продули мы позавчера "Химику".
- Эх вы, тюри…
- Сегодня в Тарасовке на загородном филиале стадиона со вторым "Спартаком" играем. В семь часов. Хочешь, приезжай.
- Я за Любкой еду.
- Игра будет - класс! Чего ты бензин несешь?
- Да приятелю, пятно отмыть на штанах, - сказал Витька и кивнул головой на свое окно.
Алик поднял голову и увидел Прохора. Прохор отпрянул от окна.
- Ну, пока, - сказал Алик.
- Пока. Ни пуха ни пера.
- Иди к черту…
- Вить, а Вить, с кем ты лясы свои натачивал?
- Приятель один.
- А я что, носорог? Меня зачем ему в окно показывал?
- Да я тебя и не показывал вовсе.
- А чего ж он глазел?
- Я сказал, что бензин несу, брюки себе почистить, вот и весь разговор.
- Архип Иванычу, небось сказал, несу. С Тарасовки, да?
- Ничего я про тебя не говорил. И чего ты пугливый такой? Прямо как лань.
- Лань - она очень красивых форм тварь. Давай пей за здоровье Любушки нашей. Ух, красавица, дай ей боженька хорошего сыночка! Пей!
Они чокнулись, и Витька выпил.
- Зря я захмеляюсь, - сказал он. - Не ровен час - милиция остановит. Я ж за Любкой сегодня еду…
- Я тебе говорил - не гони… Мусора, они только к тем с подозрением, кто гонит… А кто потихоньку да полегоньку, тот катает себе по городу и горя не знает…
Прохор вдруг замер и прислушался.
- Ты чего, Архип Иваныч? - удивился Виктор.
- Погоди…
- Да чего ты? Один я, один…
- Вроде бы кто у машины балует, слышишь, дверь хлопнула?
Виктор сорвался с места и бросился к окну. Прохор кошачьим, тихим движением достал из портфеля шило, спрятал его за спину и пошел к Виктору, который смотрел во двор…
- Никого нет, - сказал он, не оборачиваясь, - померещилось, видать, вам, Архип Иваныч…
Прохор застонал и, падая вперед, ударил Виктора шилом под левую лопатку: этот удар был его коронным - он казнил сорок семь человек именно этим ударом. Это было двадцать лет назад, в Минске, после покушения на гаулейтера…
Витька молча осел на пол, даже не вскрикнув.
Прохор оттащил труп от окна и положил на кушетку. Затем полил его бензином, подвинул к кровати стул, положил на стул спички и папиросы, раскрыл коробок и, достав из шкафа пиджак, долго смачивал его бензином. Потом выбросил в мусоропровод стаканы, из которых они пили, и бутылку. Осторожно заглянул во двор. Там было пусто. Быстро чиркнув спичкой, он бросил ее на Витьку. Туго вспыхнуло синее пламя. Прохор осторожно высунулся из квартиры и по-кошачьи тихо бросился вниз. Согнувшись, приволакивая ногу, он медленно вышел на улицу, пересек ее и сел в первый проходящий троллейбус.
"Нет Витеньки, - подумал он, - сгорел мальчик. А с ним и Тарасовка моя сгорела. Один свидетель у меня был, кроме бога. А бог простит, он у меня свой, собственный".
Сударь прогуливался на условленном месте. Прохора не было.
"Вот старая сволочь! - думал он. - Если не придет, на дело не пойду. Без марафета какое, к чертям собачьим, дело? А может, у профессора марафет есть? У всех врачей он должен быть. Картины картинами, а грамм бы наркотика, а?"
Он даже улыбнулся, когда представил себе, как в тумбочке, обязательно в тумбочке, где-нибудь в профессорской спальне, найдет белую бумажку, свернутую пакетиком.
"Что, на Витьке свет клином, что ль, сошелся? В конце концов, возьму такси, скажу - на курорт. Пятерку в зубы - что он, в чемоданы лезть будет?"
Сударь снова посмотрел на часы: Прохор опаздывал уже на полчаса.
"Через час там будет маячить Чита. Ладно. Пойду без Витьки. А марафет у профессора обязательно будет".
Он остановил такси и сказал шоферу:
- Слушай, приятель, у тебя часа два есть?
- У меня не два. У меня двадцать четыре часа есть.
- Тогда порядок. Я, понял, сегодня на море мотаю, в Гагру. Надо за шмотками к себе заехать, а потом - к брату.
Сударь достал пять рублей и протянул их шоферу.
- Держи. Поехали в Грохольский, там меня братан ждет.
- Поехали, - согласился шофер и включил счетчик, - чего ж не поехать…
Профессор
Профессор Гальяновский сидел около окна и курил. Он очень медленно курил, и каждая затяжка пожирала заметную часть сигареты. Сигареты были очень крепкие и вкусные: позавчера профессор был на приеме у итальянцев и привез оттуда подарок - две пачки каких-то особых сигарет, сделанных по абиссинскому рецепту. Итальянцы хорошо знали профессора, потому что он несколько раз выступал с докладами в Риме и Неаполе. Он был почетным академиком Итальянской академии и бывал в Италии раза по два в году. В посольстве знали его страсть к крепким сигаретам и обязательно каждый раз готовили в подарок что-нибудь диковинное и новое.
Выкурив первую сигарету, профессор сразу же закурил вторую. Он сидел, нахохлившись, здоровый, апоплексически красный, с огромными, сильными руками. Седой пушок на затылке, детский, очень какой-то нежный, не вязался со всем его обликом, по-мужицки кряжистым и суровым.
Он сейчас ни о чем не думал. Просто курил, уставившись в одну точку. Он не мог думать, ему сейчас было очень больно думать, просто даже никак нельзя ему сейчас было думать, потому что вчера у него под ножом умер его старинный друг, самый близкий из всех, которые оставались еще на земле.
Они дружили давно, с дореволюционных времен, когда еще жили в эмиграции в Женеве, после того как вместе бежали из архангельской ссылки.
Два раза профессор спасал друга от тяжелых инфарктов, и вчера, начав операцию и увидев сердце друга - все в шрамах, больное и изношенное, доброе сердце большого человека, - он все-таки верил в победу над смертью.
Сердце больного было выключено, вместо него работало искусственное - умный металлический аппарат, который гонит кровь по сосудам. Профессор обновил сердце друга, он сделал чудо. Но, когда отключили искусственное сердце, настоящее не заработало. Профессор снова подключил аппарат, и снова оперировал, и снова делал чудо, но человек ведь не всегда может одолеть смерть - этот неумолимый процесс распада материи…
Прозвенел звонок. Профессор тяжело поднялся и пошел в переднюю. Он не стал спрашивать, кто пришел. Он распахнул дверь и увидел тетю Машу, женщину, которая обычно убирала его квартиру. И еще он увидел парня, выходящего из лифта.
Парень был с чемоданчиком, который обычно носят слесари.
- Вы ко мне? - спросил профессор.
- Нет, - ответил парень, - к вам я попозже. Мне сначала надо в сороковую квартиру. - И начал спускаться вниз.
- Поскорее у меня убери, Машенька, - испросил профессор, - и иди домой.
Сударь, приникнув к двери, слышал эти слова. Он хрустнул пальцами и пошел вниз, сморщив лицо. Желание вспрыснуть поскорее наркотик становилось нестерпимым.
"Поеду к скрипачу, - решил он. - Какая разница, в конце концов, кто из них будет первым?"
- Братан ключа не оставил, - сказал он шоферу, - жмем к маме.
- К какой? - усмехнулся шофер.
- К той самой, - ответил Сударь. - Которая в Кисловском переулке.
Он сжимал и разжимал кулаки очень медленно, сдерживая себя, что есть силы сдерживая. Он уже знал: чтобы не сорваться на мелочи, надо сдерживаться и уговаривать себя: "Я не хочу марафета! Я не хочу марафета! Я не хочу марафета!" И сквозь это заклинание он стал постепенно вспоминать о Чите: "Где он? Хотя еще рано. Он должен быть здесь через час. Я бы подождал его в квартире. А сейчас? Сейчас я возьму у скрипача только его скрипку, и не буду брать больше ничего, и вернусь сюда. Он как раз будет здесь. Так? Так. Я не хочу наркотика, мне не нужен марафет, не нужен…"
Чита сдался
- Больше ничего не было, - сказал Чита и вытер со лба пот. - Это все.
- Все? - спросил Костенко. - А ты еще забыл о пистолете.
- Пистолет… Да, это я действительно забыл. Я купил его на Рязанском вокзале. Его продавал мальчишка в кепочке.
Сейчас Чита говорил четко, подобострастно глядя на оперативников, все время кивая головой. Каждой фразе он помогал руками. Они у него летали, будто у иллюзиониста. Он описывал ими полукруги, хватался за щеки, рассказывая, как он переживал случившееся, закрывал руками глаза, когда хотел показать всю глубину раскаяния. Паузы он использовал в оборонительных целях: придумывал главные ответы на те главные вопросы, которые еще предстоят.
Садчиков не мешал ему. Он делал маленькие карандашные пометки на большом листе бумаги, Костенко писал протокол, а Росляков сидел на подоконнике и болтал ногами.
Роли у них были распределены. Костенко просто пишет, Росляков наблюдает за Читой, рисует его психологический портрет, следит за каждым нюансом его голоса, за каждым его жестом. А Садчиков отмечает все те противоречия, которые незаметны лгущему человеку, причем лгущему не подготовленно, а экспромтом. Ими, этими противоречиями, завтра или послезавтра, предложив Чите рассказать все заново, он изобличит ложь. Только не надо торопиться или перебивать. Пусть говорит. Он сейчас "в форме", он верит тому, что говорит, он сейчас весь в своей "легенде", по которой ограбления скупки и кассы выглядят как печальные недоразумения, следствие мальчишеских шалостей, глупость, сущая глупость, а никак не преднамеренное и обдуманное преступление. С этим все кончено, они с Сударем не могли себе найти места от стыда и раскаяния, они даже думали прийти и покаяться, попросить, чтобы их простили и отправили на трудную работу, нужную родине. Что, разве они не понимают? Они все понимают и больше никаких преступлений не замышляли.
- Где Сударь? - спросил Садчиков. - Он ж-ждет тебя и волнуется? Г-где он?
Чита не успел ответить, потому что раздался телефонный звонок.