- Велика важность. Седой - не лысый. Зови Читу, черт с ним, пускай потом прокуроры стружку снимают за неурочный допрос - одной стружкой больше, одной меньше, все одно плохо. Да, кстати, Самсонова взяли?
- Нет.
- Почему?
- Дома никого нет.
- Где они?
- Н-неизвестно.
- Эмигрировали, что ль?
- Вряд ли.
- Сам ездил?
- Костенко.
- Завтра забери. Сам.
- Завтра выходной день, товарищ комиссар…
- Смотри, Садчиков…
- Т-только этим и занимаюсь, товарищ комиссар. Вы в понедельник обещали быть у прокурора.
- А если откажет?
- Федерация есть.
- Ну а и она?
- Генеральный!
- Он тоже?
- Н-не может быть.
- А если?
- Н-не может быть, товарищ комиссар.
- А не фетишист ли ты, майор?
- Г-где уж нам уж выйти з-замуж!
- Смотри, в понедельник изволь мой приказ выполнить - парня забери.
- Ясно, будет сделано.
- Шутник ты, Садчиков.
- С-стараюсь.
Комиссар поднял трубку, нажал белую кнопку селектора и попросил:
- Из шестнадцатой ко мне Назаренко приведите.
Ночной разговор
Заспанный Чита вошел в кабинет боком и остановился у двери.
- Проходи, проходи, - сказал комиссар, - садись…
- Не беспокойтесь…
- Это ты беспокойся, хороший мой, мне беспокоиться нечего. - Комиссар неторопливо закурил, долго и лениво тушил спичку, а потом неожиданно спросил: - Где ваш дед, кстати, живет?
- Какой дед?
- Не играй, Чита, - сразу же включился Садчиков, - актер из тебя п-плохой, просвечиваешься сразу. Где старик?
- Какой старик?
- Который машину вам доставал…
- Прохор?
- Да.
- Я его адреса не знаю.
- Что ж ты, неполноправный какой?
- Да нет. Сударь тоже не знает.
- Уж и так…
- Точно.
- На, пей чай. С сахаром, - предложил комиссар. - В камере небось так густо не кладут?
- Что вы…
- Вон печенье. У меня от ужина осталось. Домашнее, на сливочном масле. Бери парочку.
- Благодарю вас.
- Воспитанный ты, парень, - усмехнулся комиссар, - дипломат просто-напросто… Ну а как ты думаешь, где он может жить?
- Он вообще-то за городом, мне кажется. А можно еще печеньице?
- Что, оголодал?
- Да, несколько…
Комиссар снова хмыкнул и покачал головой.
- Прямо дивлюсь на такого деликатного вора. Приятно говорить - видно воспитанного человека.
- Я не вор.
- А кто же ты? Священник? Или, может, врач-общественник?
- Я советский гражданин, товарищ комиссар, я глубоко ошибся и за это несу сейчас раскаяние.
- Нести куль можно, раскаяние - не уцепишь, это тебе не мешок с опилками.
- Нет, товарищи, - вздохнул Чита, - я ощутимо чувствую, как тяжело раскаяние.
Комиссар поморщился и сказал:
- Знаешь что, Чита? Иди-ка ты напрочь со своим раскаянием. Я вашего брата тридцать пять лет ловлю, и все одну пластинку крутят, когда ко мне попадают. Брось. Скучно, я не верю. В тюрьме посидишь, баланду пожрешь - вот тогда раскаяние к тебе придет. Вот тогда ты головой о нары биться начнешь. Выть воем будешь: "Чего мне, дураку, не хватало? Квартира была, костюм был, заработок был. Девки любили!" Ан нет, все побольше грабануть хочется. Вот тебе и отольется. Это я так говорю, если на тебе милиционер не висит. Если Копытов на тебе - вышку получишь, не иначе.
У Читы сразу же затряслись руки.
- Я не знаю никакого Копытова, я не убивал милиционера, я вообще никого не могу убить.
- Чем ты д-докажешь свое алиби? - спросил Садчиков. - Где ты был в ночь убийства?
Чита стал ломать свои длинные пальцы, поднеся их к подбородку.
- Сейчас, сейчас я вспомню. Только погодите одну минуточку. Сейчас. Ну да, конечно, я в ту ночь был у Наденьки…
- В какую? Откуда ты з-знаешь, в какую ночь был убит Копытов?
- Я не знаю…
- Врешь. Отвечай быстро! Смотри в глаза!
- Только не бейте меня!
Садчиков засмеялся.
- Д-да кто об тебя р-руки станет марать? Наслушался глупостей о нас и пошел истерику выкручивать. Т-ты лучше мне ответь на вопрос.
- Вы не спрашивайте так строго. Я не могу, когда строго.
- Чита, тебе Сударь говорил про убийство? Отвечай правду.
- Клянусь жизнью - нет! Он мне только дал пистолет.
- А какой из себя Прохор, Чита? Опиши-ка нам его…
- Обыкновенный. Старичок. С палкой ходит и говорит вроде как блаженненький. Он мне и дал…
Чита осекся, потому что понял: скажи он слово - и полетит к чертям версия о пистолете, купленном на вокзале. Садчиков, как показалось Чите, ничего не заметил, а комиссар что-то писал на листке бумаги и, казалось, вообще в разговоре не участвовал.
- Ч-чита, скажи-ка мне вот что… Старик Прохор с какого вокзала приезжал?
- Вроде бы с Курского. Он там нам встречу назначил.
- Это-то за день перед задуманным грабежом профессора и скрипача?
- Да.
Комиссар оторвался от своих бумаг и спросил:
- Именно там, у Курского, Прохор и дал тебе пистолет?
- Какой пистолет?
- Смотри в глаза!
- Я… смотрю…
- Ну!
- Ой, не надо так смотреть на меня…
- Отвечай!
- Я не знаю…
- Да или нет?
- Нет…
- Врешь! На рукоятке есть следы пальцев Прохора!
- Этого не может быть! Он в перчатках…
- Вот это другой разговор, - улыбнулся комиссар, - а то "нет, нет"!
- Дурак! - закричал Чита и стукнул себя кулаком по голове. - Осел!
- Верно, - согласился комиссар. - Давай еще себя побей, только не до синяков, а то с меня голову снимут.
- Что мне теперь будет? Расстрел? Скажите мне правду, я умоляю вас! Только скажите мне правду! Спасите меня, я буду во всем вам помогать! Я буду все рассказывать обо всех, только защитите меня!
- Заслуженный артист, - сказал комиссар, - тебе только Смердякова в театре играть. Не кривляйся! Если на тебе нет крови милиционера, если твои доводы подтвердятся, ты будешь жить.
- Вы правду говорите?
- А какой резон мне врать, сам посуди?
Чита улыбнулся белой, вымученной улыбкой и перестал ломать пальцы.
- Да, да, - сказал он, - какой вам резон…
- Ч-чита, - спросил Садчиков, - ты сможешь узнать Прохора по фотографии?
- Конечно.
- Он по ф-фене ботает?
- Нет, он как поп изъясняется.
- Матом ругается?
- Нет, я не слыхал ни разу.
- Так. Хорошо. Ну а Сударь будет о нем говорить, как думаешь?
- Нет. Он вообще ни о чем говорить не будет. Вы его не знаете - он же зверь, железо, а не человек.
- З-заговорит, - пообещал Садчиков, - и н-никакая он не железка. Он ржа по-одзаборная. Завтра у т-тебя с ним очная ставка будет.
- Не надо.
- Б-боишься?
- Нет, не боюсь, но все-таки не надо…
- Надо, милый, надо, - сказал комиссар, - так что ты мужайся. И чтоб без штучек мне. Без фортелей. Вот ручка, бери печенье, пей чаек, сиди и пиши мне все про дедушку Прохора. Подробно пиши, бумагу не жалей. Усек, Чита?
- Усек, товарищ комиссар.
- Ну тогда молодец. И запомни - гусь свинье не товарищ, так что ты меня впредь гражданином величай.
- Простите, гражданин комиссар.
А Сударь-то наглец
Когда Читу увели в камеру, комиссар внимательно прочитал все написанное им, а потом передал Садчикову. Покачал головой, отошел к окну, закурил. Серый рассвет делал небо бездонным и близким. Было слышно, как дворники подметали улицы.
Сударь в камере не спал и поэтому, когда его привели на допрос, глядел волком и на комиссара и на Садчикова.
- Здравствуй, - сказал комиссар, - садись.
Сударь, подвинув к себе стул, сел.
- Благодарить надо.
- Спасибо.
- Что, не спится?
- Почему… Спится.
- Физиономия у тебя больно бодрая.
- От характера.
- Ш-шутник.
- А это от положения. В моем положении только и шутить.
- В твоем положении плакать надо, Ромин. Горючими слезами плакать.
- Москва слезам не верит.
- Это тоже правильно. Все на себя берешь?
- Что именно?
- Все.
- Я на себя ничего не беру. И если вы хотите со мной говорить по-человечески, прикажите, чтобы марафету дали.
- А еще чего хочешь?
- Больше ничего. Только я без марафета не человек, зря время тратим.
- Ч-человек, человек, - успокоил его Садчиков, - самый настоящий ч-человек.
- Что касается настоящего, - поправил комиссар, - то здесь я крупно сомневаюсь. Ну, Ромин? Милиционера на себя берешь?
- Тяжело.
- Да, пожалуй. Ну а кассу и скупку берешь?
- И еще Дом обуви, - усмехнулся Сударь, - там калоши понравились.
- Ах, калоши… Черненькие?
- Ага.
- С рубчиком?
- С ним.
- И с красным войлоком?
- Это внутри.
- Наблюдательный ты парень.
- А как же. Врожденные способности надо развивать.
- И память у тебя хорошая?
- Хорошая у меня память, ничего не забываю.
- Ну, молодец, Ромин, молодец. Ганкина-то Витьку помнишь? Ганкин, видимо, тоже не твой?
- Валите и Ганкина.
- Нет, Ганкин не твой. Ты обо всем этом деле с Ганкиным не знал. Это дело Прохора.
- Кого, кого?
- Прохора.
- Ах, Прохорова…
- Ну какой же ты молодец, Сударь! - сказал комиссар одобрительно. - Герой, супермен! И с Прохоровым неплохо придумал. Только малость переиграл, удивляться не надо было б, конечно, это ты верно сработал, а вот имя на фамилию менять - слишком уж игра точна, шов заглажен, а у меня глаз зоркий на это дело.
- В т-твоих интересах с-сказать нам правду, Ромин.
- Вы о моих интересах не заботьтесь, не надо.
- К-как знаешь. А заговорить - заговоришь. Все скажешь…
- Ничего я вам не скажу, обожаемые начальники. Ничего. Марафета подкинете - тогда, может, поговорим. Так, без протокола, по-семейному.
- Вот сукин сын, - удивленно сказал комиссар. - Ну и мерзавец.
- У вас сила, вы можете надо мной издеваться.
- У нас сила, это точно. А издеваться - так, Ромин, не издеваются. Издеваются над беззащитными женщинами в кассе и в скупке, над Ленькой Самсоновым, это называется - по большому счету - издеваться.
- А по малому?
- А т-ты наглец, парень, - сказал Садчиков. - Б-большой наглец.
- Дайте марафета, я тогда отойду, гражданин начальник.
- Хорошо, - сказал комиссар, - вопросов больше не будет. За два убийства и вооруженное ограбление полагается расстрел. Это ты знаешь. Чита, конечно, вместе с тобой не убивал - у него кишка тонка. Значит, убивал ты один. Вещественные доказательства у нас есть. Все. Иди. Иди, иди, - повторил комиссар, - конвой в той комнате. Иди. И помни: наше законодательство дает тебе возможность защищаться. И самому и с помощью адвоката. Помни: суд всегда учитывает, кто бил, а кто стоял рядом. Мы тоже к этому прислушиваемся. Если у тебя есть хоть малейший намек на алиби - выкладывай, мы будем этот твой малейший намек анализировать.
Сударь продолжал улыбаться, но было видно, как сильно он побледнел.
Прохор обдумывает
Прохор лежал и курил. Он курил спокойно, глубоко, с хрипом заглатывая дым, внимательно следил за тем, как вспыхивал красный тлеющий огонек и постепенно становился пепельно-черным.
Он все понял, Прохор. Когда он два раза позвонил Сударю и оба раза к телефону подошел один и тот же мужчина, Прохору все стало ясно: мальчики провалились, в остроге мальчики…
"Чита меня видел раз, видел с палкой, видел старым. Сударь ничего обо мне не знает. Девять миллионов - Москва с пригородами - иди ищи. Но найдут. Это точно. Они мильтона не простят. Доигрался, доигрался, старик. Раньше надо было дело с профессором решать. Раньше. А связей-то у меня не было, а что без них сделаешь, без проклятых? Поди держи картины-то в сарае - сгоришь, как ракета, они на это дело ЧК бросят, а в ЧК материал обо мне имеется, ох, имеется, спаси, господи, сохрани и помилуй… Чита им все выложит сразу же - нервы у обезьяны не сильные. Сударь выложит, но попозже, недельки через две. Когда они со всех сторон зажмут, тогда он и стукнет про меня. Что он знает? Во-первых, он знает про то, что у меня водится наркотик. Это для милиции козырь - они по этой цепке пойдут. Работать им придется долго, месяца три-четыре, это уж определенно. Да и то неизвестно, выйдут ли они на меня. Они могут на Фридке споткнуться - она ведь наркотик из аптеки мне перебросила. И опять-таки через третье лицо. Нет, тут, пожалуй, бояться нечего: у Фридки срок, им придется ее тягать из колонии, а это волокита, месяц пройдет, не меньше. Ладно. Это, пожалуй, отпадает. Ну, а что про меня Сударь знает во-вторых? Да вроде бы нечего. Милиционер? Тут экспертиза меня спасет, нет во мне силы, чтоб рукой человека повалить… Здоровьишко нынче уж не то… Если он развалится, что мы вместе мильтона били, - так и пусть разваливается, я-то в сознанку не пойду… Грабеж? А - Витьки нет, сгорел Витенька. Так что все верно - вроде бы выскочил я".
Прохор затушил папиросу, прислушался. Голосили петухи у соседки. Что-то бормотали во сне хозяйкины дети - Федька и Колька. На чердаке, в теплом бревенчатом подкрышье, пел сверчок.
"Если все так, как я думаю, - продолжал рассуждать Прохор, закурив новую сигарету, - то надо сматываться через день-два. За это время мне надо найти одного верного человека и с ним взять профессора - за полчаса перед отъездом из Москвы. За десять минут до отхода поезда - деньги на бочку. Потом - в Сибирь, там человек - иголка. Погодим, посмотрим, может, и выждем чего. Хотя, говоря откровенно, навряд ли. Кто сможет пойти со мной к профессору? Вроде бы никто. Искать нет смысла, я Сударя год искал да год обхаживал. Сейчас не успею - времени мало. Хотя профессора они, возможно, под колпаком держат. Надо завтра посмотреть, нет ли поста у его дома. Вряд ли, конечно. Им надо меня знать, чтоб там пост оставить, а они меня не знают. По-видимому, не знают. Не должны бы. А может, сразу поднаточить когти? Сегодня? В ночь? Сел на поезд - и айда? Сто граммов наркотика у меня есть - это капитал, куда мне больше-то? Хватит пока, там видно будет. Нет. Нельзя. Годков на двадцать меня еще будет, счеты надо кой с кем свести. Профессор скоро загнется, иконы с Рубенсом к большевикам уйдут, ищи потом другого. А что, если Сударику в тюрьму передачку? С цианистым калием в колбаске? МУР не ЧК - могут пропустить. Кто у него из родных есть? Мамаша в Батуми. Плохо. Без паспорта не возьмут. А может, мне на чужачка проскочить? Паспорта у меня еще есть. Ромин - чем не Ромин? Дядя его, а? Тогда милиционер зависнет навсегда. Витька уже навсегда завис. Может, так и поступить? Может, переиграю их всех? А послезавтра вечерком на экспресс - и в Сибирь…"
ПЯТЫЕ СУТКИ
Снова в Тарасовке
В воскресенье рано утром около отделения милиции поселка Тарасовка остановилась серая "Волга". Из машины вышли Костенко и Росляков. Сделав несколько взмахов руками, что должно было, по-видимому, означать утреннюю зарядку, Росляков сказал:
- Слава, ты чувствуешь, какой здесь воздух?
- Дымный, - сказал Костенко, - не будь идеалистом. Такой же, как в столице.
- Ты черствый человек, старина.
- А ты сегодня что-то слишком, как я погляжу, радостный.
- В самый корень смотришь.
- Ну извини…
- Да нет, ничего.
- Как я понимаю, проблема личной жизни тебе сейчас не кажется такой унылой, как позавчера?
- Зоркий ты человек, Костенко… Беркут… Насквозь видишь…
Они вошли в отделение, и Костенко ворчливо заметил:
- Прямо как из рая в ад. Слушай, ну почему в наших помещениях такая тоска? Я раз в "Известия" попал. Вот это да: светло, красиво, модерново! Я б, если там работал, и ночевать оставался - так у них здорово. А тут штукатурка сыплется…
- Так мы ж не газеты… И даже не детский санаторий… Мы - карательные органы.
- А полы в карательных органах подметать надо?
Дежурный по отделению мельком взглянул на них и продолжал отчитывать здоровенного детину.
- А мне не важно, что ты испытываешь, молодой отец. Напился? Напился. Песни ночью орал? Орал. Достаточно. Тебя прости, потом другого прости, а где порядок? Указ знаешь? Ну и все. Вот отсидишь, поумнеешь, тогда и поговорим.
- Да ведь с радости я. Сыночек родился, ну и выпил. Я песни хорошие пел. Ну а узнает она, что меня на пятнадцать суток посадили? Товарищ лейтенант, я какое угодно наказание приму, только не пишите на работу… Лучше уж штраф.
Костенко подошел к дежурному и спросил:
- Что этот гражданин сделал?
- Что сделал, то и сделал, а ваше какое дело?
- Интересуюсь.
- Дома интересуйтесь. А дела нет, так очистите помещение. Защитнички пришли…
- Верно, - сказал Росляков, - вот мое удостоверение.
Дежурный посмотрел удостоверение, сразу же поднялся, поправил гимнастерку и откозырял по форме. Лицо у него стало улыбчивым и мягким.
- Что этот товарищ сделал? - снова спросил Костенко. - Доложите.
- Напился.
- Хулиганил?
- Да.
- В чем это выражалось? Дрался?
- Нет, песни пел…
- И все?
- Очень громко пел. Всех соседей разбудил.
- Почему напился?
- Говорит, что ребенок вчера родился.
- Говорит, или это точно?
- Говорит.
- Позвоните в родильный дом и узнайте.
Пока лейтенант названивал в родильный дом, Костенко спросил у парня:
- Какие песни пел?
Парень посмотрел на него с невыразимой мукой и ответил:
- "Мы с тобой два берега у одной реки". Я в хоре бас веду…
Росляков отвернулся, чтобы на рассмеяться. Костенко начал покусывать губы. Дежурный, надрываясь, кричал в трубку:
- А документ есть? Документ, говорю, есть? Да документ, ушей у вас нет, что ли? До-ку-мент! По буквам: Денис, Ольга… Какая Денисова?! Документ! Ага, теперь слышите? Есть? Мальчик? Громче говорите, не слышу! Какого пола ребенок? Ребенок, говорю, какого пола? Мужского или женского?!
- Мужского пола… Четыре триста, - сказал парень, - такого поди выроди, а тут письмо придет… Что я наделал, что я наделал!..
- Ничего ты не наделал, - сказал Костенко, - это тебя дежурный пугал. Иди празднуй и пой громко, как хочешь. Иди. Поздравляю с сыном.
Парень отступил на шаг и уставился на дежурного. Тот недоуменно смотрел на Костенко.
- Иди, иди, ничего про тебя писать не будут. Иди себе спокойно, - повторил Костенко.
Когда парень ушел, Костенко сказал дежурному:
- Знаете, лейтенант, за что нас легавыми называют? Не знаете? Вот за такое ваше поведение. Ну разве можно так над парнем куражиться?
- Но он пел после двух часов ночи. Граждан будил.
- Уснут граждане, уснут. Сын не каждый день у человека рождается. Сердце-то у вас есть?
- При чем здесь сердце? Я нахожусь на службе.