- Попробую описать вам ваше будущее, - начал он. - Я не хиромант, но прошел лагерь, вы тоже, вчера я был на станции, видел там одну девушку, ее внешность меня поразила, я прекрасно помню ее лицо, хотя она мне только улыбнулась и я не обмолвился с ней даже словом.
- Смотрите, - перебила Анна, - поздравляю.
- Нет, это совсем не то, что вы думаете, просто она все время стоит у меня перед глазами. С вами такое тоже может случиться. Через год, два или через три вы увидите лицо, к которому почувствуете доверие, и оно вызовет у вас радость. Что-то в вас переменится, вы даже сами не заметите, как это произойдет. В одно прекрасное утро вы бодро выпрыгнете из постели. Вам будет весело, без причины. Возможно, будет солнечный день. Возможно, вы будете у моря и из окна увидите красивую лодку, качающуюся на волнах. Но это необязательно. Возможно, будет дождь или снег. Во время купания вы будете напевать, это будет приятное купание, так как я уверен, что без ванной вы замуж не выйдете.
- Какой вы злой.
- Потом вы заметите, что существуют и другие мужчины, что среди них есть симпатичные и даже привлекательные, и кто-нибудь из них станет вам особенно мил, он скажет, что вы прекрасно сложены, что у вас прекрасная фигура, и вам это будет приятно, вы забудете обо всем, и о своем счастье. Вот тогда вы почувствуете, что старый муж вас держит взаперти, вы станете с ним жестокой и даже не захотите вспоминать о том, что сами желали именно такого, старого и беспомощного.
- И что я тогда с ним сделаю, со своим мужем? Отравлю его?
- Грибами. Но, возможно, инфаркт у него будет раньше.
- Вы ужасны. Ни капли снисходительности.
- Я хочу вас убедить в том, что жизнь длинна, длиннее, чем нам кажется, и ее очень трудно заполнить.
- Стервец, - выругалась она.
- Что такое?
- Задали же вы мне задачу. С этим стариком, который станет мне немил. Так вот, я знаю, что я сделаю. Ни за кого я замуж не выйду, не хочу никому изменять… Значит, через сколько лет я забуду? Через два года?
Хенрик сказал:
- Предупреждаю, два года - это тоже немало.
Он не знал, согласится ли она с ним. "Два года - это ужасно долго. Я хотел бы дожить до завтрашнего дня. Мелецкий не сдастся без борьбы, может завязаться перестрелка, и я получу пулю в живот". Он заметил, что думает об этом без волнения. "Видимо, подсознательно я не верю, что будет уж очень плохо, - решил он. - Кто-нибудь отступит, я или он, а может быть, Анна права, может быть, лучше махнуть на них рукой, самое важное - это ночь, убегающая в глубь темноты, скоро начнет светать. Я не буду обладать Анной. Не узнаю вкуса ее наготы, не засну в ее объятиях". "Мама, - простонал Чесек, целуя пани Барбару, - мама", - повторил он и заснул. "Что-то безвозвратно ушло, луна спряталась, и стало темно, но я все еще жив, сижу возле нее и почти счастлив". Хенрик опять видел высокие неподвижные деревья, их шершавую кору, лес, пахнущий как… А если дать Мелецкому уехать?" Он достал пистолет. Осмотрел его: десять патронов в магазине, десять в запасной обойме, может не хватить.
- Что вы делаете? - спросила она сонным голосом.
- Ничего. Вы сможете заснуть?
- И очень даже быстро. Я падаю с ног.
- Я провожу вас в номер.
Хенрик помог ей подняться. Она прижалась к его плечу и стала на минуту такой близкой и знакомой. Ей, по всей вероятности, было приятно касаться пальцами его плеча, приятно было телу, которое она так презирала.
Шаффер дремал в вестибюле под пальмой. Хенрик разбудил его.
- Ах, это вы, пан профессор, - сказал он. - Вам надо ложиться.
- Я сейчас это сделаю. Идите спать, Шаффер. Когда придет время дежурства, я вас разбужу.
Долговязый немец, покачиваясь, встал.
- Это очень плохо, что вы не спите, - сказал он. - Вы завтра будете не в форме?
- Я не должен быть в форме, - небрежно бросил Хенрик.
- Пан профессор.
- Jawohl?
- Этот пулемет, вы знаете, он стреляет со скоростью около шестисот выстрелов в минуту.
"Негодяй, упивается выстрелами. Ему хотелось бы, чтобы мы перебили друг друга. - Хенрик почувствовал, что его охватывает ненависть. - Если уж кропить, то надо начинать с него", - подумал он.
- Спокойной ночи, пан Шаффер, - сказал Хенрик. - Завтра увидимся.
- Спокойной ночи.
Хенрик считал ступени, по которым он поднимался с Анной, потом шаги, когда они шли по коридору. Все потеряно. Ночь кончится у дверей ее комнаты.
- Вам не будет страшно одной? - спросил Хенрик.
- Нет.
- Я советую вам запереться на ключ.
- Они не насилуют.
- Это правда, - согласился он. - И через минуту: - Если вам понадобится моя помощь, стучите в стену.
Она рассмеялась.
- Хорошо. Зато вам я советую забаррикадироваться. Они могут что-нибудь с вами сделать.
Хенрик не ответил. "Не закрою дверь, - подумал он. - Может быть, ты еще придешь. Может быть, надумаешь".
- Не устраивайте завтра никаких скандалов, - сказала она. - Это вам ничего не даст.
15
Он лежал с открытыми глазами. Пряди черных волос свисали с потолка и касались век. Черная бездна поглотила девушку, растворила ее тихий смех. Он никогда не будет с ней, не будет с Анной, не будет ни с кем. "Кончается ночь, последняя ночь в моей жизни. Я должен уснуть, не то завтра я ни на что не буду годен, и эти типы сделают все, что захотят. Пистолет лежит под подушкой. Со мной Смулка, - начал он подсчитывать снова. - Освенцимец пойдет за мной. Не исключено, что и Рудловский, лишь бы продержаться до полудня, когда подоспеет поручник Вжесиньский с людьми, а потом еще два года, пока у нее не пройдет ощущение кошмара. Могла бы уже и забыть. Могла бы неслышно на пальцах подойти к моей двери и тихонечко постучать. Дверь открыта, достаточно нажать ручку. А потом она будет искать губами мои губы, нашла, прижимаюсь губами к ее губам, не отпускаю, чувствую, как они вспухают. "Люблю", - скажу я. Теперь я знаю, для чего выжил. Для этого. И надо будет очень хорошо владеть собой, чтобы она не поняла, что это что-то большее, чем банальная любовная игра. Чтобы не поняла, что это действительно любовь". Мрак был непроницаемый, липкий, Хенрик с трудом различал пятно двери. Потом он услышал, как кто-то быстро бежит по коридору, на цыпочках, сейчас будет здесь. "И все-таки она пришла, несмотря на все зароки, пришла, но почему откуда-то издалека, почему с другой стороны, и все-таки пришла".
Шаги затихли возле его номера. С той стороны двери кто-то стоял. "Пистолет я положил под подушку". Послышалось шипение зажигаемой спички. "Мне ничего не угрожает, - решил он, - нападающий зажигать спичку не стал бы". А в это время тот, кто стоял с той стороны, уже проверил номер комнаты. Дверная ручка со скрипом повернулась, и дверь приоткрылась. "Слышу ее дыхание, повеяло теплом, слышу, как пульсирует кровь". Заскрипело, дверь закрылась. В темноте стояла она.
- Ты, - сказал он, садясь на постели.
Она несла ему свою наготу, он чувствовал ее тепло и форму, несла сквозь темень, он вытянул вперед руки и коснулся горячих и мягких округлостей.
- Ты, - повторил он.
- Я, - услышал он. Этот голос был чужой, с легкой хрипотцой, а потом она отыскала его губы, впилась в них и не отпускала, он чувствовал, как губы начинают терпнуть, получил свой выстраданный поцелуй, вкус был странный, он целовал, но мысли куда-то ускользали. "Этот голос, откуда я знаю этот голос? - силился он вспомнить. - "Я", - сказала она с легкой хрипотцой. - Мы целуемся, но это не ты, губы терпнут, желание растет, но это не ты". Он деликатно отстранил ее от себя.
- Кто ты? - спросил он.
- Не узнал? - рассмеялась она.
Хенрик изо всех сил напряг память. "Эта хрипотца. Нет, не знаю", - подумал он про себя.
- Янка, - послышался ответ.
Да, этого можно было ожидать. Он вспомнил взгляд, который она бросила на него, когда дремала в кресле рядом с Рудловским. "Мне повезло, - подумал он, гладя ее голые плечи. - У нее смуглая кожа", - вспомнил он, и рукам стало еще приятней.
- А Рудловский? - спросил он.
- О! - воскликнула она. - Идиот! В последнюю минуту он спросил, не больна ли я. Я ответила в шутку, что не знаю. Он сразу скис. И моментально притворился спящим. Идиот!
"Мне повезло, - подумал он снова. - Все-таки женщина. Та или эта, в данный момент не имеет значения". Горячее, желанное тело, ласки, волосы, волнение, ритм наслаждения. Он привлек ее к себе.
- Ты озябла, - сказал он.
- Да, немного. Согреешь меня? Боже, какой ты приятный! Ты видел, как я строила тебе глазки?
- Нет.
- Доволен, что я пришла?
- Спрашиваешь!
- Ты мне нравишься.
- Ты же меня не видишь.
- Но я тебя помню, у меня есть воображение.
- У меня тоже.
- В моем воображении ты самый красивый.
- А если бы мы минутку помолчали? - предложил он жестко.
- Хорошо, ты прав.
Было темно, и он не различал даже контуры ее лица. "Ты Анна, - подумал он вдруг. В темноте была Анна. - Значит, вот как целует Анна. Значит, вот какое наслаждение дает Анна. Целуешь, дышишь, все-таки ты здесь, все-таки ты моя, Анна. О, как хорошо, что это ты, твое тело, твои губы, твои ладони, твои плечи, Анна", - повторил он мысленно, упорно поднимаясь к блаженству. Вершина была близко, близко, достаточно было протянуть руку, достаточно было одного усилия. "Это не Анна", - промелькнула мысль, и он опять опустился вниз, и надо было подниматься снова. Женщина что-то шептала. Он чувствовал ее нежные ладони: "Какой ты ужасно приятный".
"Анна меня любит. Иду к вершине, все время вверх, все время к Анне, она стоит там с лицом, освещенным солнцем. Любовь", - обрушилась на него мысль и потащила назад, он сполз по острым отвесным камням. А потом опять вперед. Дьявольское усилие. С камня на камень. Анна. Еще шаг, Анна, еще шаг, еще одно последнее усилие, протянул руку, ухватился за круглый камень. "Я здесь! Я здесь!" Она шептала что-то ликующее. На вершине было светло, голубой, уходящий вдаль простор, он ударил головой солнце, солнце превратилось в сияние, излучающее молнии. Хенрик вздохнул полной грудью. "Любовь", - подумал он, униженный.
- Ну и как? - спросила она.
"О господи! - испугался он. - Сейчас начнется болтовня. Любовь, черт бы ее побрал! Я все испортил". Это была не Анна. Он отодвинулся.
- Что с тобой? - спросила она.
- Не хватает воздуха.
- Спи.
- Рядом с тобой я не засну.
- Все равно не уйду, - сказала она и поцеловала его. - Ты мне очень нравишься.
"Мне везет", - подумал он.
- Я должен выспаться, - сказал он.
- Это так важно?
- Да. Я боюсь, что завтра будет драка с шефом.
- Драка?
- Он хочет вывезти аппаратуру из санатория.
- Ну и что?
- Ничего. Мне это не нравится.
- Ты с ним справишься, - сказала она убежденно. - Я уверена, что ты с ним справишься.
- Я должен выспаться.
- Я еще немножко полежу рядом с тобой.
- Хорошо, - согласился он.
Потом спросил:
- Рудловский знает, что ты здесь?
- Нет, он спит. В своем номере.
- Ты не дала ему в морду?
- Нет, за что? Он был такой смешной, что… что даже вызвал отвращение. Мерзость. Я подумала, пусть себе спит, очень хорошо, пойду к Хенрику. Я уже приходила сюда, тебя не было.
- Весьма польщен, но не могу понять, чем обязан такому вниманию.
- Ты мне нравишься. Он засмеялся.
- Это не причина.
- Ты мне кого-то напоминаешь, - призналась она.
Он вслушивался в ее голос. Он звучал иначе, чем до этого, очень мягко, даже хрипотца как-то уменьшилась.
- Ну что, уходить? - спросила она. Он обнял ее.
- Нет.
- Ты ужасно капризный. Совсем как он.
- Кто?
- Мой жених.
- Тот, которого я тебе напоминаю?
- Да.
- Вот как! А где он?
- Не знаю. Его взяли в тридцать девятом, и он пропал. Не хочешь выбросить меня из кровати?
- Нет.
- Значит, ты доволен, что я пришла?
- Очень.
Она рассмеялась.
- Эх вы, мужчины, - сказала она. - Это правда, что ты шепнул Рудловскому, что я тебе нравлюсь?
- Возможно.
- Я тебе тоже кого-то напоминаю?
- Нет. Ты любила своего жениха?
- Ужасно!
- Ты спала с ним?
- Тогда я этого не делала. Мы должны были пожениться. Мне хотелось торжественной свадьбы, уже было платье. Потом я его продала, потому что нечего было жрать. Не сердись, но знаешь, когда нам было так хорошо, я представляла себе…
- Что это он?
- Да.
Хенрик вздохнул. "Один, один, - подумал он. - Хоть раз я на что-то пригодился". Его молчание она приняла за смущение, потому что шепнула, блуждая губами по его лицу:
- Но ты мне действительно нравишься.
- Потому что я - это он?
- Теперь уже нет. Теперь уже потому, что ты - это ты.
Она прижалась к нему разгоряченная. Когда она осыпала его поцелуями, он спросил:
- А теперь ты с ним или со мной?
- С тобой, Хенрик, с тобой.
- И я с тобой, - сказал он.
Было по-прежнему темно, и лица женщины он не видел. Но слышал ее голос, это был голос Янки, мелодичный и полный нежности, хрипловатый голос, слышал в темноте свое имя. "Хенрик, Хенрик", - повторяла она имя, которое знала всего несколько часов.
16
В парке на скамейке, под гигантскими деревьями, которые из кустов терна превратились в надвислянские тополя, в парке, нет, не в парке, не на скамейке, это мог быть какой-то зал, застенки гестапо, но почему без стен, почему сад, кроны деревьев, плывущие, как ручьи, и все-таки ночь, но скамейки не было, а эта женщина не сидела, она стояла, сгорбившись, под деревом, надвислянским тополем. Мать. Это была его мать. "Хенрик, я принесла тебе одежду, примерь". Он схватил, смутившись, помятые брюки, женщина сидела на скамейке, это была Анна. "Переодевайся, - сказала она, - не глупи". "Пришла", - шепнул он, протянул руки, прикоснулся к ее телу, оно было желеобразной теплой массой, проскользнуло между пальцами. "Мне не везет". Услышал лай собак. "За мной погоня, Анна, убегай!" - закричал он в темноту. Пес зарычал, ощерился. Хенрик увидел налитые кровью глаза. "Где я его видел? А, он допрашивал меня в гестапо!" Пес зарычал, Хенрик отскочил, бросился наутек, вся свора с лаем за ним, со всех сторон его окружили собаки, у них были человеческие лица, они лаяли человеческими голосами. Он бежал легко, почти не касаясь земли, несся над путями, поднимался над крышами, мимо лесов и лугов, на которые ложился туман. "Это не сон, - подумал он, - во сне так легко не бегают, это не сон, просто я в необыкновенной форме и побил все рекорды". Внезапно небо прояснилось. Он потерял под ногами почву, начал падать в голубую бездонную пропасть, полную звериных голосов. Голубизна порыжела, бездна сгустилась, и Хенрик почувствовал, что ноги вязнут в трясине. Погоня приближалась, а он по грудь сидел в болоте, слышал чмоканье тонущих, бульканье пузырьков воздуха, липкие ветви хлестали его по лицу, смрад и гниль. "Это не сон, увы, это не сон, я побил рекорд мира, но никто об этом не узнает". В темноте издалека блестели одноглазые огни человеческих жилищ. "Позову на помощь". Грязь наполняла рот. Собаки ворчали над ухом. "Вот видишь? - кричали собаки. - Вот видишь?" Кто-то схватил его за плечо и вытащил из трясины. Он висел, распятый на свастике, было не больно. "Удивительно, а я так боялся. Чего, собственно? Этот зуд в ладонях- это электрические провода". Собака с налитым кровью глазом зарычала. "Умру, - понял Хенрик. - Опять умру". Вспышки и треск, луна взорвалась и упала на глаза, иголки пронзили тело. Он падал на землю, падал долго. "Сейчас наступит смерть, - думал он, падая, - наступит, как только я коснусь земли. Коснулся - теперь смерть, теперь уже ничего нет, - подумал он. - Я умер, и ничего нет, значит, это смерть, совсем не страшно".
Некоторое время он лежал без движения. Постель, подушка. Смерть постепенно уходила из него. Он еще не жил, в нем еще находились какие-то последние остатки смерти, он удивлялся тому, что произошло. "Я умер и все-таки знаю об этом, значит, ничего страшного". С того света еще доносился лай собак, хриплое "вот видишь", смрад болота. "Заснуть на время, чтобы не видеть всего этого", - подумал он. Комната была серая, светало, ночь исчезла. "Я мало спал, - забеспокоился Хенрик, - но больше мне и нельзя, я проснулся вовремя". Рядом под одеялом, съежившись, лежала женщина, она спала с полуоткрытым ртом, погруженная в свою собственную боль. "Господи, что ей там снится, наши проклятые сны, а может быть, ничего такого, может быть, это гримаса блаженства, может быть, ей снится жених, которого она узнала благодаря мне". Он водил усталым взглядом по стене. "Я в гостиничном четырехместном номере "Тиволи", Грауштадт, - собирал он разрозненные детали, - раковина, зеркало, полотенце, мыло, которое испугало Анну. Я жив. Женщина спит глубоким сном, ей нет никакого дела до наших счетов, спит теплая и доверчивая, хорошо сделала, что пришла ко мне, благодаря ей я не был в эту ночь один". Он нежно поцеловал ее над ухом, она что-то пробормотала, недовольная или счастливая, кто знает. Если бы не она, он не сомкнул бы глаз, ее ласки убаюкали его. "Женщина, - подумал он с нежностью. И сразу же: - Надо опередить Мелецкого".
Он спрыгнул с кровати и пошел в ванную. Глаза набухли, как будто в них попал песок. "Я спал от силы три часа. Но и они не больше. Смулка, этот, наверное, выспался". Полоща рот, он ловил звуки из соседних номеров. "Анна, вероятно, еще спит". Чесек грохнул дверью, кто-то шел по коридору. "Не успею побриться. Неважно, я не англичанин, могу отправиться на тот свет и небритый". Накинул пиджак, нащупал пистолет и магазин с патронами.
Женщина в кровати зашевелилась.
- Хенрик, - сказала она лениво. Он остановился, держась за дверную ручку.
- Я должен поймать Смулку.
- Уходишь? - спросила она.
- Да.
- Подойди ко мне.
"Черт побери, я опаздываю". Когда он отвечал на поцелуй, его взгляд блуждал по стенам комнаты.
- Я должен идти, - сказал он, освобождаясь из ее объятий.
- Куда?
- Утрясти дела с ребятами.
- Смотри, они похожи на бандитов.
- Обыкновенные люди. - Это утверждение удивило его самого. Может быть, поэтому он повторил: - Да, обыкновенные люди.
- Водитель определенно похож на бандита, - настаивала она.
- Водитель на моей стороне.
- Ты не боишься?
- Немного.
- Ты смелый.
- Кто знает.
- Я знаю.
- Слишком уж много хвалили смелых, - сказал он. - Может, было бы лучше, если бы все были трусами, а?
- Как тот в очках, который испугался моей болезни?
- Попробую с ними договориться, - сказал Хенрик.
- Да ты не бойся, - успокоила она его. - Ты тоже хороший бандит.
- Освенцимец сделает все, о чем я его попрошу. Твой кавалер, наверно, тоже. Потом столкуюсь с шефом.
- Все будет как надо. Что там за шум? - Она прислушивалась. Хенрик подошел к окну. - Это въехали грузовики. Сейчас начнется погрузка.
- Спеши, - поторопила она.