Старый купец без труда убедил Цупко, что ставку на Костю он сделал в их, его и Филиппа, интересах, потому как и с него, старика, и с Фили в налетах и грабежах польза небольшая, непосредственно "гоп-стоп" прекрасно обделает и Костя, но, управляя им умело, навар можно получать куда солиднее. Да и не спалишься, если голова работает. Вот и надо им быть для Кости этой головой, что поможет хорошо старость обеспечить Костиными руками.
Бизин умел убеждать. Даже в том, что черное – это белое. Цупко восхищенно взирал на старого хитреца и с полным доверием, безоговорочно принимал его старшинство и все доводы. И даже сам вызвался быть при Ленкове навроде охраны и тени. Для солидности и антуражу. Потому как любой атаман вызывает впечатление и свитой тоже. А уж для свиты Филя-Кабан был в самый раз – своей огромностью и сумрачной внешностью кандальника.
Перемену в отношениях с Филей почувствовал и Ленков. Когда в пятницу Цупко проводил Костю до флигеля Бизина, на обговоренную встречу, то у дома сказал, зорко оглядываясь по сторонам:
– Ежели что, Костя, я здесь, на атасе, сколько надо!
– Ну-ну, – хмыкнул довольный Ленков и шагнул в калитку.
Алексей Андреевич с улыбкой встретил гостя:
– Рад видеть в добром здравии!
– Здорово, Ляксей Андреич! – Костя прошел в комнату, огляделся. – Скромно живешь… И икон не держишь?
– А на кой ляд они мне, старому грешнику!
– И то верно.
– Стол, Костя, у меня немудреный, но откушай, не побрезгуй.
– А я парень не гордый, иной раз и пусты щи хлебал!
– Так это не достоинство, беда это.
– Ничо, пережили!
– Но больше охоты поститься нет? Так, Костя?
– Так-то оно так, но как угадаешь!
– А на что нам головы даны, смекалка да ум? – тоненько засмеялся Бизин. – Ну, обдумал мое предложение?
– Поглядим, как дело сладится, как фарт пойдет…
– Вот и ладненько, Костя! Давай-ка, выпьем за удачу! Чтоб крепко эту птицу в руках держать!
– Ну, давай, Андреич!
Они выпили по полной рюмке анисовой водки, которой Бизин себя баловал после бани или по какому-то знаменательному поводу. Костя громко и довольно крякнул: водочка не шла ни в какое сравнение с китайской "ханькой". Не обращая внимания на предусмотрительно положенные перед ним столовые приборы, рукой полез в чашку с капустой, захватил щепоть и бросил в рот.
– Хороша, зараза! – жуя, похвалил водку. – Так чо, Андреич, насчет списочка обещанного?
– Тут вот он, списочек, – легонько постучал себя по лбу старый купец.
– Никак забоялся, что бумажку заберу, а тебя, старого, прихлопну?! – засмеялся Ленков так, что капуста изо рта полетела. – Зря! У меня слово – кремень! И уговор завсегда был дороже денег! Зря, дядя!
– Да ни к чему тебе сейчас этот список, Костя. Осторожность потеряешь! Парочку адресов назову, расскажу, на что рассчитывать, но проверить надо прежде, мало ль что сменилось. Тут, Костя, как на фронте или в партизанах: поначалу разведка должна пройти, обсмотреть, что да как, потом надо подход и отход продумать, а не на рожон переть. Вот, гляди, что, например, можно использовать. Возьмем, к примеру, китайцев. Ихние лавочки наиболее безопасно бомбить, а золотишко всегда водится. Почему безопаснее? Так их нынешняя власть особо не жалует, вот и пользуйся! Или вот такой ход. Когда у нас народ ставни закрывает?..
На следующей неделе, во вторник 20 сентября, газета "Жизнь", никакой партии не принадлежащая и печатающая в основном новости бульварные, с ужасом сообщила: "ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ!!! Гр-ка Виттенберг, проживающая по Зейской ул., в д. Шергова, заявила, что 18 сего сентября в 9 часов вечера, когда прислуга Наталия Снигова вышла во двор, ее, Снигову, захватили неизвестные вооруженные злоумышленники в числе 7, трое из них задержали Снигову во дворе, а четверо вооруженных револьверами, бомбами и кинжалами ворвались в квартиру Виттенберг, произвели обыск под угрозой оружия, забрали золотые, серебряные вещи, ношеное платье, отрез сукна, кусок ситца всего на сумму 520 рублей серебром, а также 370 рублей золотом".
И, как будто для того, чтобы обыватель прочувствовал величину ущерба до конца, рядом, несколько выше, повторно перепечатано объявление о денежном курсе, установленном постановлением Правительства ДВР на основании закона от 16 мая 1921 года: в Чите с 28 июля, а в остальных местах с 1 августа: "За один золотой рубль 3 рубля мелким разменным серебром… За 1000 рублей Буферных денежных знаков по-прежнему 05 копеек разменным серебром".
За газетой "Жизнь" Бизин с завидной пунктуальностью ходил к соседу из дома напротив. Сосед работал в типографии, приносил домой ворох ежедневных изданий, в очередной раз нудно разъяснял любопытному старикану тонкости типографского труда: набора и верстки газетных полос, манипулируя перед почтительным, как ему казалось, благоговеющим от его учености слушателем такими мудреными словами, как тангер, метранпаж, цицеро, боргес, петит, гранки, гарт, нонпарель и тэ пэ. После очередного экскурса в мир печатных таинств милостиво, но на время, выдавал свежие газеты, пачкающие руки черной краской и резко пахнущие керосином. Бизин аккуратно сворачивал выданные газеты в трубочку и, рассыпаясь в благодарностях, отбывал домой для вечернего чтения. И поэтому был в курсе почти всех новостей Дэвээрии.
4
Любил почитывать бульварную прессу, ту же "Жизнь" или скандальный "Наш голос", и портной Тараев. Проживал он в Чите в стороне, противоположной Новым местам, – в районе Дальнего вокзала. Или на Чите-первой, как по-другому называли этот читинский район. Проживающие здесь читинцы по происхождению, занятиям и быту резко контрастировали друг с другом, какой-то людской винегрет, ей-богу. Позаносило на первочитинские улочки и в кривые тупички, вот уж впрямь, каждой твари по паре.
Вокруг внушительных, красного кирпича, потемневшего от времени и паровозной копоти, зданий локомотивного депо, в основном в жалких засыпных бараках и покосившихся от ветхости домишках, ютился самый революционный люд – железнодорожные рабочие.
А на кривых улочках, карабкавшихся вверх, на подступах к внушительной Титовской сопке, и в самой низине, разделявшей район депо и центральную часть города, между воинскими пакгаузами и паровой мельницей, теснились дворы подобротнее, где основную массу обитателей представлял самый разнообразный народ, от политических веяний далекий, особо никакую власть не привечавший.
Хватало среди этой публики и прямых пособников преступному элементу. Содержателей притонов, в которых вился тяжелый опийный дым, шелестели "стиры" – крапленые игральные карты, с помощью которых облапошивались фрайера из окрестных деревень, спускавшие – в надежде разом разбогатеть – вырученные от продажи на читинском базаре муки, картошки, овса, а то и мяса, деньги. Хватало здесь и укрывателей краденого, сбытчиков награбленного, представителей других криминальных профессий.
Среди прочего местного люда портной Тараев был примечателен двумя моментами. Во-первых, проучившись в юности два года в реальном училище, относил себя к интеллигенции, посему носил галстук и шляпу, а так же выписывал газету. А во-вторых, что резко диссонировало с первым обстоятельством, портновское свое ремесло давно обратил на служение уголовникам, специализируясь на перешивании краденых предметов гардероба, в основном брюк и мужских костюмов. Мог перелицевать и незамысловатое дамское пальто.
Последнее время в "заказчиках" ходили полупьяные субчики из шайки Гутарева. Но чаще – ее нового крыла, которым заправлял, как узнал Тараев, Костя Ленков из Новой Куки.
Ленковские ребята приносили вещи подобротнее, чем, к примеру, гутаревские – Пашка Ананьев, Ванька Мыльников, Кеша Маевский или дебильный Сухов Генка.
"Костя удачлив, – размышлял, вертя спичкой в зубах после ужина, Тараев, – средь его людишек, поговаривают, даже закон есть особый: в случае ареста никого из своих не выдавать, хотя бы резали на куски. А Пашка Ананьин – трус и пьянь, которая ради опохмелки и мать родную продаст. Не теми людьми обставился Кирька Гутарев! Не теми…"
В портном явно пропал философ. В наблюдательности ему отказать тоже было нельзя. Как и в логике суждений, на основании которой Тараев пришел к мысли, его крайне испугавшей: воровская удача в знакомой ему шайке явно упиралась в личность атамана-главаря. Шайку Гутарева все больше разъедали "разброд и шатания".
Портной Тараев тоже прочитал во вторник газетное сообщение об ограблении гражданки Виттенберг. И облился холодным потом.
Накануне, в понедельник, девятнадцатого числа, некий субчик Швалов, который больше был известен Тараеву по кличке Архипка, верный дружок и напарник Кости Ленкова (это портной знал точно), приволок бархатное платье и два отреза. Сукно и веселенький ситчик. Архипка предложил Тараеву купить платье и ткань. Они долго торговались, пока Архипка, в качестве последнего аргумента, не достал револьвер. После прочитанного в газете сообщения не надо быть слишком сообразительным, чтобы понять, чего Архипка так настырно сбагривал платье и отрезы.
Два дня портной Тараев прожил с ощущением засунутой ему в заднее место петарды. Благо, что сегодня петардный фитиль потух, и тучи рассеялись: удачно перепродал "паленое" шмутье и отрезы мадам Грищевой, которая в отличие от него, к счастью, газет не читала, но шила и перешивала модные дамские платья. Так что деньги имела. Тараев ее не особо разорил, зато получил неплохой навар, компенсирующий всю эту нервотрепку – от идиота Архипки с его револьвером и до нервного зуда под коленками в ожидании милицейской облавы. Пропало и ощущение петарды в деликатном месте.
Портной зевнул, шлепая тапочками, спустился с крыльца, пересек крохотный дворик, отпер щеколду деревянного ящика, прибитого на внутренней стороне ворот. В него, через прорезанную снаружи щель, мальчишка-курьер из редакции бросал выписываемую газетку.
Сегодняшний номер из ящика перекочевал к Тараеву в руки. И тут же глаза непроизвольно выцепили из текста знакомую фамилию. Елочки точеные!
Тараев впился глазами в заметку на первой полосе "Жизни":
"ОБНАРУЖЕНИЕ КРАДЕНОГО. В ночь на 20 сентября по Коротковской улице в квартире А. Мыльникова в доме Лесковой обнаружены одежда и разные домашние вещи, похищенные в д. Щербаковой по Коротковской ул., всего на сумму 600 р. валютой. Преступники Ананьев, Сухов, Мыльников, Маевский, Яринский задержаны, и почти все в краже сознались. В ночь на 20 сентября на Малом острове, на Набережной улице в доме Шмелиной, в кв-ре Павла Ананьина обнаружены разные вещи, одежда и белье, украденные в гостинице "Европа" у китайского подданного Ди-де-цай, всего на сумму 300 рублей, кроме того, там же найдена одна граната системы Монса".
– Легки, сукины черти, на помине! – в сердцах выругался Тараев и сломя голову бросился в дом, где принялся лихорадочно сдергивать с натянутой в комнате веревки вещи, которые ему принесли на переделку чертовы криминальные знакомые за последнюю неделю.
"Совсем ума нет, ети их! – матерился про себя портной. – Рядом жить и у соседки тащить! Вот уроды бестолковые! Сами – хрен с ними, но так ведь и меня могут за собой потянуть!"
Трясущимися руками он комкал ворованное в узел, безуспешно связывая концы полотняной скатерти, и судорожно соображал, куда все это получше затырить. Совсем "неинтеллигентно" в очередной раз клял гутаревцев, их атамана, прочих гавриков за то, что они отнимают у него спокойную жизнь.
Клял, чтобы несколько дней спустя, когда страхи отлягут, вновь взяться за тот же вид своего рукоделья.
Глава десятая
1
Младший Меркулов поднял красные от двухсуточной бессонницы глаза на старшего брата.
– Спиридон! Страшно…
– Чего ты расслюнявился, Николаша?! Погляди, какая за нами сила!
Новоиспеченный премьер-министр "нового русского правительства" резким движением руки отдернул тяжелую портьеру. За высоким окном, на свинцовой глади владивостокской бухты Золотой Рог чернели длинные силуэты японских миноносцев.
– И заметь, не только наши японские друзья! С нами Великобритания, Франция, Северо-Американские Соединенные Штаты!..
– Насчет последних я бы воздержался. Они и нашим, и вашим…
– О чем ты, Николаша? – Спиридон Дионисьевич, все еще пребывая в благолепии трехчасового молебна и последовавшего за ним картинного спектакля по формированию правительства – "раздачи министерских портфелей", – с легкой гримасой посмотрел на брата.
– Да о том, дорогой мой, что эту так называемую Дэвээрию, с которой нам предстоит биться, с одной стороны подпирает красная Совдепия, а с другой стороны, – тебе ли не знать! – чертов красный "буфер" моментально наладил внешние сношения с американцами. И они отнюдь не считают Дэвээрию красной.
– Американцы – наивные дети! – Спиридон Дионисьевич бухнул кулаком по столу. – Они думают, что если в ДВР провозгласили незыблемость частной собственности и дали возможность различным партейкам кричать на каждом углу о свободных выборах в местный парламент – то красная угроза испарилась! Как бы не так! Погляди, чем закончились выборы – коммунистическая фракция самая многочисленная, почти все правительственные посты в центральном правительстве и в областных заняты большевичками…
– Ты зря думаешь, что американцы олухи царя небесного, Спиридон! – Николай Дионисьевич поднялся из кресла. – Им тоже не нужна красная "буферная" республика. Но они не хотят и усиления японцев на Дальнем Востоке. А мы с тобой въехали в эти апартаменты с помощью последних.
– Мы готовили наше выступление против красной заразы целый год!..
– Брось, Спиридон… – Младший брат поморщился. – Мы изображали подполье и прожирали пачки иен. Если кто и готовил, так японский Генеральный штаб и их верный клеврет Гиацинтов. Теперь он будет дышать нам в затылки и диктовать японские указания.
– А мне, Николаша, глубоко на это насрать! – Спиридон Дионисьевич задышал тяжело, побагровел.
"Того и гляди, хватит братца апоплексический удар! Чего я тут демагогию развел?" – подумал лениво Меркулов-младший, а вслух сказал примирительно:
– Может, ты и прав. Мы хотели этого, и это свершилось. Поздравляю вас, господин премьер-министр!
– Поздравляю вас, господин министр иностранных дел!
В ночь на 26 мая 1921 года в столице Приморской области ДВР произошел белогвардейский переворот, формальными лидерами которого стали братья Меркуловы – известные на Дальнем Востоке купец и речной капитан. Переворот произошел с помощью японских штыков; тут же было сформировано "новое русское правительство". У Японии, примкнувших к ней государств-участников Антанты и США появилась прекрасная возможность нанести Советской России удар с дальневосточного плацдарма.
Во Владивостоке замерла жизнь. И одновременно началась массированная охота сформированной белой контрразведки за большевистскими политическими деятелями.
Вот это, видимо, и спасло Дмитрия Ивановича на первых порах. Не публичной была его деятельность, скрытой, без лозунгов и деклараций. К партии большевиков он принадлежал безраздельно. Одно время даже был секретарем партячейки. Но потом попросил его от этих обязанностей освободить в связи с большой загруженностью по работе.
Работай Дмитрий Иванович по какому-нибудь другому ведомству – вряд ли бы товарищи по партии поняли и приняли его просьбу в такое непростое для Республики время. А Дмитрий Иванович возглавлял Владивостокский уголовный розыск. И двадцати четырех часов в сутки ему не хватало для работы. Все портовые города "славятся" повышенным уровнем уголовщины, а во Владивостоке весной двадцать первого года, как и по всей Дэвээрии, хватало не только гоп-стопников и представителей прочих воровских и бандитских "ремесел", но и деклассированного элемента всех мастей, озлобленных своей никчемностью во вроде бы наступившее мирное время партизан и тэ дэ и тэ пэ.
Когда меркуловцы захватили в городе власть, Фоменко прямо сказал членам перешедшего в подполье комитета РКП(б):
– Останусь на посту. Сейчас последняя шваль из нор повылезает. А грабить и убивать не новоявленную "белую кость" будут, а простого обывателя. В мутной водичке столько беды принесут людям!.. Когда, товарищи, почувствую, что контра крепко на хвост села, – уйду в тайгу. Пароли и явки известны. А конспирации меня учить, как вы знаете, не надо.
Удивительно, но факт. Меркуловская контрразведка, которая за год до переворота начала составлять списки всех, кто так или иначе причастен к любым коммунистическим организациям во Владивостоке, каким-то образом проморгала такую фигуру у себя под носом!
До середины июля Дмитрий Иванович Фоменко возглавлял угрозыск Владивостока, пока не получил приказ… о переводе к новому месту службы!
Весь день было жарко, парило. Влажный воздух обволакивал тело, делая его липким и горячим. Только к вечеру появились признаки кое-какого облегчения, потянуло ветерком, снизу, от бухты Золотой Рог, где в сумерках перемигивались россыпью огней суда, становившиеся все темнее на еще светлом зеркале воды.
– Митя? На удивление рано! – улыбнулась Зинаида Васильевна, разгибаясь от корыта с постирушками и скалывая шпилькой тяжелую копну растрепавшихся волос. – Снег пойдет, не иначе!
– Здравствуй, моя хорошая, – обнял жену Дмитрий Иванович, колючей щекой коснулся нежной кожи заведенной за голову руки. – Как насчет заправки? Хорошо бы супчика…
– Есть супчик, погоди, сейчас погрею.
– Да я и холодный слопаю!
– Погоди, погоди.
Дмитрий Иванович расстегнул ремень с тяжелой кобурою, отложил в сторону, скинул потемневшую на спине и под мышками гимнастерку, побренчал рукомойником. Утерся ветхим, давно выцветшим рушником. Перед тем, как развесить гимнастерку на спинке единственного венского стула, помедлив, вынул из нагрудного кармана два вчетверо сложенных листка.
Зинаида Васильевна хлопотала у стола, который вместе с поцарапанным шкафом, тремя табуретками, полками у окна с нехитрой утварью и кроватью с металлическими, потемневшими от времени шишаками, когда-то блестяще-зеркально украшавшими кроватные спинки, составлял всю обстановку в занимаемой семьей Фоменко комнатушке.
Налив в желтоватую, с толстыми краями, фаянсовую тарелку доверху, Зинаида Васильевна виновато взглянула на мужа.
– С хлебом, Митя, сегодня не получилось, стояла-стояла и все бестолку, только ноги в толкучке оттоптали…
– Ну, не судьба, значит, – весело сверкнул глазами Дмитрий Иванович, усаживаясь. Жене протянул листки.
– Вот, Зин, прочти-ка.
Она развернула бумаги. На первом листе в глаза сразу бросился большой фиолетовый штамп в левом верхнем углу: "М. В. Д. Главное Управление Народной Милиции Дальне-Вост. Республики. 12 июля 1921 г. № 1884. г. Чита". Далее излагалось:
"Начальнику Владивостотского уголовнаго Розыска Гр. Фоменко
Прилагая при сем выписку приказа моего, от 1/ 7 за № 21 п.6,
ПРЕДЛАГАЮ Вам с получением сего вступить в исполнение обязанностей Начальника Управления Милиции Читинской Железной дороги и приступить к приемке всех дел, сумм и документов выше указанного Управления, приемо-сдаточные ведомости предоставить мне для сведения. Начальник Главнаго Управления Нармилиции Республики Н. Колесниченко. Начальник Общаго Отдела…"