Восьмидесятилетний ювелир умирает на пороге милицейского кабинета, явившись по собственной инициативе к лейтенанту ОБХСС. От его смерти потянулась цепочка событий через Отечественную войну, годы Советской власти, гражданскую войну к дореволюционным сокровищам, кладу сибирского золотопромышленника.
Роман "Золотая цепочка" удостоен Почетного диплома Всесоюзного литературного конкурса, посвященного 60-летию советской милиции.
Содержание:
-
Глава первая 1
-
Глава вторая 2
-
Глава третья 4
-
Глава четвертая 8
-
Глава пятая 11
-
Глава шестая 14
-
Глава седьмая 16
-
Глава восьмая 18
-
Глава девятая 20
-
Глава десятая 24
-
Глава одиннадцатая 25
-
Глава двенадцатая 27
-
Глава тринадцатая 30
-
Глава четырнадцатая 30
-
Глава пятнадцатая 32
-
Глава шестнадцатая 35
-
Глава семнадцатая 39
-
Глава восемнадцатая 41
-
Глава девятнадцатая 44
Иван Иванович Сибирцев
Золотая цепочка
Глава первая
Слоистое небо цеплялось за спицы телевизионных антенн. Старенькая церковка накренилась в косых дождевых струйках, и почернелые купола провисли меж ветками мокрых деревьев.
- Первое июня… Начало лета, - с усмешкой сказал Федорин и отвернулся от затянутого потеками окна.
Он взял со стола монументальный, как Библия, "Справочник образцов иностранной валюты". Медленно перекидывал плотные страницы. Вспыхивали и угасали зеленоватые американские доллары, радужные британские фунты, сизые, как сукно солдатских мундиров, западногерманские марки, оранжевые мексиканские песо, японские йены. Мелькали профили и фасы здравствующих и почивших королей, президентов и полководцев…
Федорин перекидывал страницы, но видел не иноземные банкноты. Кажется, с каждой наклейки смотрело на него не по годам одутловатое лицо Валентина Игумнова. Судя по его повадкам, в игумновских тайниках покоится немало из того, что собрано в этом альбоме. Федорину не миновать заглянуть в эти тайники. Но это завтра. Может быть, послезавтра… А сегодня снова до глубокой ночи колесить по Москве. Приказано изобличить, задержать Игумнова, завершить дознание и передать дело следователю. А что передашь, если Игумнов залег у себя на квартире, как медведь в берлоге, и всех его поставщиков и покупателей ровно бы смыло этим нескончаемым дождем.
"А без твоих коммерческих связей, - глядя на фотографию Игумнова, мрачно сказал Федорин, - ты, Валентин Николаевич, голый. И мне ты, попросту говоря, не нужен. Если брать тебя таким, то через трое суток тебе принесут извинения за незаконный арест, а мне соответственно выговор в приказе. И поделом. Моя уверенность в том, что ты матерый валютчик, для следствия и суда не имеет значения. И чтобы все у нас с тобой было по закону, надо, чтобы ты сам вышел из укрытия и привел меня к своим клиентам".
А дождевая хлябь за окном слезилась так тоскливо, разом на плечи навалились усталостью три полубессонных ночи в ожидании выхода Игумнова на сделку, и Федорин расслабленно откинулся на спинку стула, распустил узелок галстука, расстегнул воротник сорочки:
"Эх, жизнь инспекторская! Другу не пожелаешь, а недругу не расскажешь…".
В дверь постучали. Вежливо, но твердо.
- Войдите, - ответил Федорин. И одним движением застегнул воротник, подтянул галстук.
Вошла миловидная девушка.
- А, Наташа! Что, какой-нибудь экстраконцерт, товарищ культорг? К сожалению, не могу даже на экстра-ультра. Горю синим огнем с одним типом. И прокурор по надзору дровишек подкидывает в огонь…
Наташа без улыбки взглянула на него и сказала растерянно:
- Товарищ старший лейтенант, он умер…
- Кто? - Федорин настороженно смотрел на девушку. - О ком вы, товарищ старший сержант?
- Посетитель к вам. Мне, говорит, надо к товарищу Федорину, который занимается золотом. Подал мне паспорт. Только я собралась вам позвонить, чтобы получить разрешение, а он вдруг откачнулся от окошечка и вроде бы приседает. Посетители его газетками обмахивают, щупают пульс. Потом слышу: "Все, умер". Я сразу же к вам. Вот его паспорт…
- Никандров Иван Северьянович, - читал Федорин. - Родился в Москве 27 марта 1890 года. Прописан: Восьмой проезд Марьиной рощи, дом номер…
С фотографии на Федорина глядело круглое добродушное лицо: массивный, с глубокими залысинами лоб, волнистые волосы, слегка тронутые сединой. Таким был Никандров двадцать лет назад, когда получал паспорт…
- Я не знаю этого человека и никогда не слышал о нем. Странно, зачем ему понадобился именно я?
Федорин совсем было хотел возвратить паспорт Наташе да предложить ей отправить покойного в морг и связаться с участковым, чтобы тот сообщил близким Никандрова о его скоропостижной смерти. Но взгляд Эдуарда задержался на окне, по которому скользили дождевые потеки, и, сунув паспорт себе в карман, он проговорил:
- Надо взглянуть на него. На девятом десятке, да еще в такую непогодь, человек не отправится к нам по пустякам с Восьмого проезда Марьиной рощи.
- Где вы ходите, Эдуард Борисович? - сердито встретил Федорина майор Коробов. - Звоню, понимаешь, звоню, спрашиваю: где Федорин? Говорят, поехал в морг. В конце концов мы же не уголовный розыск, чтобы заниматься всем этим… - Он осуждающе покачал головой, но спросил с любопытством: - Ну, что там стряслось с ним? Установили причину смерти?
- Причина распространенная. Обширный инфаркт миокарда.
- Вот именно, распространенная… - Коробов вздохнул и, морщась, растер ладонью себе грудь. - Впрочем, естественно. Ему за восемьдесят…
Федорин кивнул. Он отчетливо представил лежавшего на скамье у бюро пропусков маленького старичка. Руки, сложенные на груди, были крупными, с широкими ладонями и длинными, наверное, очень чуткими и нервными пальцами музыканта или художника.
- Да, Алексей Иванович, ему за восемьдесят, - подтвердил Федорин. - Это обстоятельство и заставило меня отнестись, так сказать, со всей серьезностью. В таком возрасте человек за здорово живешь не двинется через всю Москву. И почему именно ко мне? Откуда вообще ему известно, что Федорин "занимается золотом"? Не настораживает, а?
Коробов неуверенно пожал плечами:
- Было при нем что-нибудь интересное?
- Было. - Федорин достал из кармана и положил на стол Коробову старинный бумажник с монограммой. - Это его бумажник. В нем деньги. Около шести рублей. Фотография с надписью старинной вязью. "Краснокаменск. 1910-й год". На ней два господина средних лет в строгих сюртуках. И еще вырезка из газеты "Известия" за 24 мая этого года…
- Указ о награждении орденом профессора Каширина Вячеслава Ивановича в связи с семидесятипятилетием и за заслуги в золотодобывающей промышленности. - Федорин вопросительно посмотрел на Коробова и продолжал задумчиво: - С этими вещами он отправился ко мне. А ведь к нам чаще всего идут с бедой…
- Иногда и с повинной… - проворчал Коробов.
- Опять же любопытно. Не шел, не шел. И вдруг в восемьдесят с лишком…
3
На стук Федорина калитку распахнула сухонькая опрятная старушка. Она с испугом осмотрела пришельца, привстала на цыпочки, метнула взгляд за плечо Эдуарда, на стоявшую у ворот автомашину, с трудом перевела дух и спросила:
- Вы откуда?
- Из милиции.
- А Иван Северьянович?
- Вы его жена? - чуть помедлив, спросил Федорин.
- Свояченица я ему, - упавшим голосом отвечала она. - Максимова я, Пелагея Петровна. Покойной его жены, Клавдии Петровны, родная сестра. - Умолкла и, уже постигнув то, о чем пока не решался сказать Федорин, повторила тихонько: - Ну, а Иван-то Северьянович?..
- Иван Северьянович сегодня утром скоропостижно скончался возле нашего бюро пропусков, - в тон ей печально сказал Федорин и предупредительно взял старушку под руку.
Шуршали по дорожке шаткие шаги Пелагеи Петровны, ветки шиповника цеплялись за ее платье. Она присела на ступеньку крылечка и, уткнув лицо в ладони, стала раскачиваться, будто силясь смахнуть с себя тяжесть.
- Эх, Иван Северьянович, Иван Северьянович… Все там будем, а все одно горько. Чужие люди глаза тебе закрыли. В твои ли годы по казенным домам ходить и доказывать правду-кривду. Вот и вывелся Никандровский род. Совесть все мучила старика, что на тридцать лет пережил единственного сыночка. А в чем его вина, коли Сереженька наш в двадцать пять годков сложил головушку под Ржевом за Отечество…
Федорин сознавал, что должен сказать что-то в утешение старушке, но не находил слов, равных ее скорби. Грустно и виновато смотрел он мимо Пелагеи Петровны.
Наличники тщательно промытых окон поблескивали свежей голубой краской. Под стрехой дровяника галдели воробьи. В кадушке под водосточной трубой дремала ряска. Ветки старой яблони клонились к низенькой, врытой в землю скамейке.
"Наверное, Никандров любил сиживать здесь в тишине", - подумал Федорин. Опустевшая скамейка, распростертая над ней корявая яблоня, поникшая в скорби старушка - все это резануло Федорина по сердцу. И не было больше сомнений: Никандров шел на Петровку не с повинной, не с предсмертным раскаянием. Старый дом с голубыми наличниками посетила большая беда.
Пелагея Петровна всхлипнула и, словно бы разом выплакав свое горе, подняла на Федорина глаза, сказала:
- Пойти, видно, одежку взять Северьяновичу. Давно в комоде припасена к судному часу. Обмыть да домой забрать пора хозяина, - она сокрушенно покачала головой. - С плохой ты вестью явился. Как хоть звать-то тебя?
- Федорин Эдуард Борисович. Старший лейтенант милиции.
- Федорин?! - ахнула Пелагея Петровна и проворно поднялась со ступенек. - Стало быть, это ты наезжал к нам прошедшей ночью. А утром сегодня повестку прислал Ивану Северьяновичу с этим… с Мамедовым.
- Я?! Прошедшей ночью? С каким еще Мамедовым? Какую повестку?
- Кто же, как не ты? - Пелагея Петровна подступила к нему и, заслонясь ладонью от солнца, стала всматриваться ему в лицо. - Вроде бы и впрямь не похож. Только ведь темно было. А Иван Северьянович сказывал мне: мол, лейтенант Федорин наезжал с Петровки. Иван-то Северьянович сильно был обнадеженный им. Оттого и заторопился с утра, чтобы обсказать, о чем позабыл в первый раз…
Глава вторая
1
Майор Анатолий Зубцов уже второй год работал в одном из центральных управлений министерства внутренних дел, а все не мог позабыть тесно заставленную столами комнатку на Петровке, чаепития в полночь, ночевки "валетом" на краешке затертого кожаного дивана и тревожный голос жены в телефонной трубке:
- Толя, это какой-то кошмар. Третью ночь ты не появляешься дома.
Как объяснить Нине, что валютчики не согласовывают с ним, с Зубцовым, график своих операций, а брать их полагается "тепленькими", в момент сделки, что для офицера милиции равно важны и быстрота реакции, и умение терпеливо ждать. Как объяснишь все это жене, если в разговорах с нею даже слово "валютчик" под строжайшим запретом.
Анатолий Зубцов получил повышение и простился с Петровкой. Теперь он чаще, чем прежде, бывал дома. Он заметно располнел, пухлощекое добродушное лицо округлилось. Только солидности манер не прибавила ему новая должность. А если совсем честно перед собой, то…
Читая сводки, отчеты и рапорты вверенных теперь его попечению отделов в областных управлениях, он не без зависти думал: эх, живут же люди, делают дела… И снова видел себя прежним молодым капитаном. На Петровке все было сложнее и проще. Ты и твой противник. Сила на силу, хитрость на хитрость, интеллект на интеллект, жизненный принцип на жизненный принцип…
2
Бесшумно открылась дверь, и, слегка сутулясь, вошел Эдуард Федорин.
Анатолий обрадованно поднялся навстречу гостю: показалось, сама незабвенная Петровка с ее беззлобными розыгрышами, холостяцким бытом и крепким мужским братством шагнула к нему в кабинет.
Зубцов растроганно смотрел на товарища и вспоминал, как лет пять назад начальник отдела привел к нему тощего долговязого паренька с оттопыренными ушами и прической под Жерара Филиппа.
- Вот тебе, Анатолий Владимирович, новый помощник Эдуард Федорин.
Позднее они выяснили, что в ту минуту крайне не понравились друг другу.
Зубцов скептически оглядывал Федорина - нервное лицо, тонкие белые пальцы - и тоскливо думал: "Как говорится, сжалилась судьба, ниспослала помощничка. Если доведется буйного валютчика брать, помощника надо подстраховывать прежде, на такого дунь - сразу рассыплется".
Федорин тоже озадаченно взирал на Зубцова: ну и начальник у него… Ни ростом не вышел, ни внушительностью вида… В глазах, как ни всматривайся, не угадаешь ничего, кроме усмешки.
- Откуда прибыл, Эдик? - ласково спросил Зубцов и вздохнул горестно.
- Коренной москвич, - ответил Федорин и тоже печально вздохнул.
- И то хлеб. Хоть Москву изучать не надо. А родители чем заняты?
- Музыканты в Большом театре. Отец - виолончелист, мать - пианистка. Прадед и дед по отцу тоже были виолончелистами… - ответил Федорин небрежно и покраснел.
"Наверное, дома выдержал изрядную бурю, когда объявил родителям, что намерен поступать в милиционеры", - посочувствовал Зубцов и спросил участливей:
- А ты что же не в артисты? Или слух подкачал?
- Нет, слух, говорят, отличный. А сюда… Потому, что просто терпеть не могу разных подонков.
- Чувство, конечно, благородное. - Зубцов вдруг поверил: он сработается с этим неженкой. Покосился на ослепительные пуговицы новенького кителя и звездочки на лейтенантских погонах Федорина, подумал: "После выпускного бала, должно быть, и спит в мундире. Намозолил глаза соседям за пять кварталов от дома".
- А формочку свою, Эдик, отдай маме.
- У меня есть жена.
- Блестяще, - Зубцов усмехнулся и сразу же помрачнел: - Только наши жены, как бы тебе это сказать, тоже должны разделять наше отношение к подонкам. Без такого единомыслия… - Зубцов умолк, махнул рукой. - Без единомыслия, словом, они будут не очень счастливы со своими принципиальными мужьями. - Зубцов опять умолк и решительно заключил: - Так что формочку, Эдик, отдай жене. Пусть пересыплет ее нафталином. Формочка тебе потребуется для дежурств да еще для парадов… Но парады редки, а работа, Эдик, у нас семьсот тридцать дней в году. А что ты умеешь, Эдик?
- Теоретически - многое. Практически… Не знаю…
Эдик поскромничал. Практически он не умел почти ничего. Довольно скоро Зубцова пригласило начальство:
- Ошиблись мы в Федорине, отчислять его надо. Романтика товарища привела. Здесь не игра в казаки-разбойники.
- В сыщики-разбойники, - ввернул Зубцов. - А сыщиком-профессионалом нельзя стать за несколько недель. Но года через два - три этот интеллигентный юноша оправдает наше долготерпение…
- Шутить изволите, Анатолий Владимирович. Года два - три. А раскрываемость? Ведь у твоего перспективного Эдика раскрываемости пока никакой.
- Придется, значит, мне поднатужиться и за себя, и за него. Другого помощника мне не надо.
…Сейчас Зубцов с улыбкой обошел Федорина и заметил с нескрываемым удовольствием:
- Ох, да и массивным ты стал, Эдик, солидным. Честное слово, позировать впору для плаката: моя милиция меня бережет…
- Где уж нам, - в тон ему возразил Федорин. - Вот ты действительно соответствуешь по фактуре. На одном диванчике с тобой, пожалуй, не поместишься…
- Ага, полнею, - меланхолично признался Зубцов. - Не то бумаги, не то годы. А ты, говорят, на Игумнова вышел самостоятельно?
- Говорят… - Федорин кивнул с напускным равнодушием. И спросил озабоченно: - Ты никогда не слыхал о ювелире Никандрове Иване Северьяновиче?
- Никандров? Никандров? - Зубцов прошелся по кабинету и уверенно сказал: - Нет, не встречался никогда.
- И не должен встречаться, - с облегчением подтвердил Федорин. - Его коллеги, ювелиры, говорят о нем как о честнейшем человеке и большом искуснике.
- А дома у него что узнал? - спросил Зубцов как о разумеющемся само собой.
Федорин рассказывал, и лицо Зубцова становилось все более озабоченным.
- Вот что, Эдик, - прервал друга Зубцов. - Это тот случай, когда надо немедленно ставить в известность начальника нашего отдела.