- Словом, Антон, составляй рапорт о происшествии. Пиши, как понимаешь, не криви душой. Считаешь, что там действовал один человек, так и пиши. Нам нужна правда. Мы не царская охранка, а рабоче-крестьянская милиция. Но о Филине, послушай моего доброго совета, не вспоминай, наши ребята засмеют тебя: поверил бредням выжившей из ума бабки. А еще лучше, Антон, иди отоспись за трое суток, а рапорт напишешь на свежую голову. Из-за классово чуждого элемента не стоит надсажаться. А золото… Сколько его там, по-твоему, взяли? Пуд примерно. Золото сам и найдешь, когда задержим бандитов. Месяц тебе сроку. Найдешь - заслужишь благодарность рабоче-крестьянской власти…
- И ваши подозрения против Филина не подтвердились? - спросил Зубцов.
- В том-то и штука, Анатолий Владимирович, что и сейчас я не могу ни утверждать, ни отрицать участия Филина. За пять дней до убийства Бодылина Сверчков действительно доставил Филина в Таежинский допр. Однако Филин той же ночью бежал, но куда? Задержан он был в том же Таежинске и неизвестно, выезжал ли в Краснокаменск. Но в жестокости, коварстве расправы над Бодылиным - почерк Филина.
- Что же, Валдис как будто выгораживал его?
- Я этого не утверждал и не утверждаю. Валдис сложил голову в бою. Это забыть трудно.
Едва Антон вошел в здание уголовного розыска, как его вызвал начальник.
- Вы помните, товарищ Овсянников, - холодно начал Валдис, - что после ограбления Бодылина прошло, - он слегка скосил глаза на самодельный календарь, - тридцать два дня, больше месяца!
- Помню, - ответил Антон и горестно вздохнул. В голосе начальника слышалось: "Тюха ты, Овсянников, а никакой не красный субинспектор - гроза пособников контрреволюции".
- В расследовании этого происшествия я дал вам полную самостоятельность и не мешал вам.
"Не мешал, но и пособлял не шибко, - хотел рубануть Овсянников в оправдание себе. - Где бы ни стряслось чего, сразу: "Овсянников, поезжай, разберись". А что ни день - новые происшествия. Об убийстве Бодылина и мозгами-то пораскинуть некогда".
Однако Антон поостерегся высказываться так откровенно. Как ни обиден язвительный тон Валдиса, но крыть Овсянникову нечем. Месяц промелькнул, но ни золото не найдено, ни убийца. Даже и следов никаких. И с обысками по воровским малинам ходил, и скупщиков краденого допрашивал как мог строго, - бодылинское золото растаяло, будто снег весной… А что касается происшествий, так не Валдис же их придумывает, и не один Овсянников в запарке.
Валдис оглядел его пытливо:
- Так где же он есть, тот пуд золота и тот экспроприатор-одиночка?
- Где же ему быть? - Овсянников вздохнул. - Хоронится на хазе. А коли умный, то и вовсе скрылся из города. Может, к границе путь взял. Может, в тайге затаился, ждет, пока все угомонятся…
- Может! Не может!.. Кто ты есть, Овсянников, - красный субинспектор или гадальщик на бобах?
- Не совладать мне одному, нашему губрозыску то есть. Без соседей, без их подсобления нам золото это не сыскать и налетчика не изловить. Надобно всем сибирским розыскам приналечь артельно.
- Артельно! - Валдис фыркнул. - Тебе-то, субинспектору, может, и прилично на всю Сибирь кричать "караул". А мне, начальнику угрозыска, совестно. Скажут, хороша в Краснокаменске революционная милиция и начальник там молодец. Сами палец о палец не ударили, а зовут на помощь: сыщите нам по всей Сибири невесть кого и невесть что. И откуда в тебе, Овсянников, это желание держать ручки в брючки. Нет, ты сам себе набей трудовые мозоли. Говоришь, "на хазе", а ты прошел, проверил эти хазы?
- Кабы знать их все, берлоги эти…
- Хорошо, хоть меня послушал, не написал в рапорте про Филина. Стал бы посмешищем, Филин-то в Таежинске за решеткой…
Овсянников понурился:
- Обозналась, видно, старуха.
- То-то, что обозналась. Где твоя революционная бдительность, Овсянников? А если старуха Проколова в сговоре с бандитами и навела тебя на ложный след? Ты и клюнул на приманку. Скажи спасибо, что я приказал этой старой карге не распускать провокационных слухов. Она бы долго водила тебя за нос, пока вовсе не затащила в контрреволюционное болото.
- Старуха Проколова? Меня в контрреволюционное болото?!
- Стыдно, Овсянников! Враг не спит!.. Кругом враг. А ты берешь под защиту непроверенную старуху. Это же полная потеря классовой бдительности.
Валдис привычно зашагал по кабинету. Поскрипывали начищенные сапоги, туго затянутые ремни портупеи. Сказал с расстановкой:
- Другой начальник угро упек бы тебя под суд революционного трибунала. За халатность, за медлительность в расследовании. Я хорошо отношусь к тебе, Антон, будто к сыну. Возьму твой грех на свою душу.
- Это как? - оторопел Овсянников.
- Прекращать надо, Антон Максимович, дело. Подумай сам. Кто погиб? Наш брат по классу, пролетарий труда? Красный герой? - Валдис пожал плечами, презрительно фыркнул. - И сказать-то противно - Бодылин! Кровосос! Эксплуататор! Да туда ему и дорога. Пристрелили бандиты. Спасибо, пулю нам сберегли. Кабы не золото, мы бы и вмешиваться не стали.
- Так вы же сами, - Овсянников трудно прокашлялся. - Вы же сами говорили: у Бодылина пуды золота А в республике разорение, люди пухнут с голода… А теперь… Ничего не найдя, закрыть дело. И потом… Какой бы он там ни был, Бодылин, пусть и классово нам чуждый, да ведь человек. И убивать его не дозволено никому…
Валдис с недоверчивым интересом окинул взглядом субинспектора от порыжелых сапог до застиранной ветхой гимнастерки и сказал презрительно:
- Ты, Овсянников, не подходишь для нашей работы. Добренький чересчур и классового чутья лишен совершенно. Разве я сказал закрыть дело? Я сказал: прекратить сейчас, - он выделил это "сейчас", - операцию. Хочу помочь тебе, поскольку ты зашел в тупик. И я не сказал; прекратить розыск этого золота. Нам надо быть настороже, и как только бандиты высунутся из укрытия, мы их за ушко да на солнышко. - Валдис потер руки, засмеялся и договорил жестко: - Я хотел по-товарищески помочь тебе. Но ты не хочешь понимать этого. Что же, пиши рапорт, почему провалил операцию. Решим: просто выгнать тебя или под трибунал.
Овсянников живо представил, как его распоясанного поведут под винтовками в трибунал, поежился и подумал, что, может быть, прав Валдис: надо выждать, пока убийца почувствует себя в безопасности.
- Если ваше такое распоряжение, - неуверенно сказал Овсянников, - я могу написать постановление…
- Я не приказываю тебе, а советую, - тихо сказал Валдис. - Дело битое, безнадежное. У нас и так хлопот полон рот. Выноси постановление да езжай в Таежинский уезд. Там убили продовольственного комиссара. Это тебе не бывший человек Бодылин…
- В Таежинске, - продолжал Овсянников, - я пробыл почти год. Пришлось погоняться за несколькими бандами. А когда вернулся в угрозыск, Валдиса уже не было в живых.
- Яков Филин в это время был в заключении?
- Он снова бежал из тюрьмы. Причем бесследно.
Глава одиннадцатая
1
- Пассажир Аксенов Николай Аристархович, вылетающий рейсом до Краснокаменска, вас просят подойти к справочному бюро…
Мужчина за ресторанным столиком отодвинул от себя бутылку пива и неспешно двинулся к дверям. На ходу стало видно, что он высок ростом, плотен и проход между столиками тесноват для него.
- Я Аксенов Николай Аристархович.
- Вас просили позвонить по этому телефону.
Телефон начальника главка. Он недоуменно пожал плечами и торопливо направился к телефону-автомату.
- Здравствуйте, Вадим Павлович. Это - Аксенов.
- Привет, Николай Аристархович. Я считал, что ты уже паришь где-то за Волгой. Но на всякий случай позвонил в порт. Каких, думаю, чудес не бывает в природе и в Аэрофлоте. И точно. Вылет задержали. Считай, нет худа без добра… На коллегии мы разговаривали о лучших формах хозяйственных объединений. Зашла речь и о твоей идее собрать Северотайгинские рудники и прииски в комбинат на полном хозрасчете. Новые формы управления - проблема не простая. Нужен в главке человек, который всецело был бы занят этими вопросами. Прикинули возможных претендентов, решили, что лучшего, чем ты, не сыщем.
- Спасибо, - сказал Аксенов растроганно.
- Может быть, сдашь билет, задержишься на недельку в Москве? Глядишь, все и решится…
Аксенов на мгновение отстранил трубку, ворвался в уши рев авиационных моторов на летном поле. Вспомнился разговор с Настей по телефону: "Папка, я соскучилась по тебе. У меня такие новости… Ты не забыл, что через неделю мой праздник?.."
Нет, он не забыл. И твердо сказал в трубку:
- Спасибо за высокую честь, Вадим Павлович. Но я полечу домой. Надо посоветоваться с дочерью. Она у меня - глава семейства…
На привокзальной площади включили освещение. Вокруг светильников роились ночные бабочки. Смыкались в темноте купы деревьев. За ними небо смотрелось словно бы предрассветным - там была Москва.
Жена Аксенова, Наташа, частенько повторяла:
- Хочу жить в Москве. Готова в одной комнатушке в коммунальной квартире. Ну почему у тебя такая кошмарная профессия? Есть же нормальные люди - архитекторы, асфальтировщики, вагоновожатые. У них работа в Москве. А ты…
- А я, говоря по-старинному, золотоискатель. И обязан жить и работать там, где добывают золото.
- Значит, пожизненно обитать в тайге и ездить на собаках?
- Ну отчего же пожизненно? Золото найдут, например, а Кызылкумах. Можно жить в пустыне и ездить на верблюдах…
Давно утихли их споры. На реке Раздольной перевернуло лодку. Наташу даже не нашли… Как радовалась бы она сейчас переезду в столицу…
Мать тоже обрадуется. Она давно твердит: "Я не понимаю тебя, Николай. Каким ты видишь будущее Насти? Пора серьезно подумать о ее образовании. Или ты уготовил ей участь купринской Олеси?.."
Мать обрадуется перемене в судьбе Насти. А сама Настя? Как приживется она на московском асфальте, вдали от приискового пруда, сопки Ягодной?..
Настя говорит, что, когда ясно осознает свое призвание, будет учиться заочно: отца без своего догляда не оставит. Но теперь-то в Москве вместе…
А ты, Николай Аксенов, так ли уж ты жаждешь переезда?
Конечно, в Москве откроются новые перспективы, иной простор. Простор… И явственно, точно он действительно видел их сейчас, встали перед глазами цепи таежных сопок, сыростью задышали лога и межгорья, река Раздольная ослепила кипением бликов…
2
- Отправление самолета рейсом до Краснокаменска задерживается по метеорологическим условиям, - объявил диктор.
- Как долго может держаться грозовой фронт? - произнес рядом женский голос.
Аксенов, не отрываясь от журнала, чуть скосил уголок глаза. Через кресло от него сидела женщина. В глазах Аксенова зарябило от ее ярко-красного свитера, васильковых брюк и болотного цвета сумки. Но он все же отметил и молодость соседки, и ее привлекательность, и обращенный на него выжидающий взгляд. Аксенов слегка подался к соседке и осведомился:
- Простите, вы что-то сказали?
- Я сказала… Николай Аристархович, долго ли будет держаться грозовой фронт, из-за которого задерживают наш рейс? - Она говорила чуть нараспев, покачивая в такт словам высокой прической. Аксенов озадаченно посмотрел на нее. Она засмеялась.
- Ваше инкогнито, Николай Аристархович, раскрыл диктор. Я стояла у справочного бюро, когда подошли вы. Как видите, никакой мистики.
- Что ж, самые сложные вопросы чаще всего имеют простые ответы. - Аксенов улыбнулся смущенно: совсем обирючился в тайге, непринужденного разговора не можешь поддержать с интересной дамой. Права мать: "Нет в тебе ни грана ни лоска, ни светскости, в кого ты только задался таким мужланом?"
- Извините, но я даже понаблюдала за вашей мимикой в телефонной будке. Мне показалось, вы были взволнованы. Близкая московская знакомая, - она подчеркнула эти слова, - давала вам последние наставления перед возвращением к супруге? - улыбнулась поощрительно.
Аксенов нахмурился, но тотчас же усмехнулся: ее намеки ничуть не оскорбительны. Она видит в нем не старого и даже привлекательного мужчину. А почему бы и нет, черт возьми! Ведь ему еще и пятидесяти нет. Но и выставлять себя перед нею этаким командированным хлыщом было непривычно и неловко.
- Волнение, пожалуй, вы подметили правильно. Звонило начальство.
- Следовательно, ЦУ перед возвращением… на рудник Октябрьский, - она заглянула ему в глаза наслаждаясь его недоумением и весело посмеивалась: - Шапка управляющего рудником не легче шапки Мономаха… И опять, Николай Аристархович, никакой мистики. На Октябрьском второй год работает в старательской артели мой двоюродный брат Глеб Карасев.
- Карасев?.. Старатель?.. Нет, не припоминаю.
- Естественно. Он рядовой рабочий. А вы… Дистанция, как говорится… Но я слышала про вас от Глеба. - Она пересела в кресло рядом с Аксеновым. - Я - Елизавета Ивановна Гущина, москвичка, младший научный сотрудник. Глеб так восторженно расписывает ваши края. Набралась смелости и решила взглянуть своими глазами. - Она с подчеркнутым интересом засмотрелась на объемистую сетку Николая Аристарховича, заполненную свертками, и заметила с улыбкой:
- Столичные гостинцы для верной Пенелопы.
- Жена погибла. Утонула. Уже пятнадцать лет.
- Простите. - Она мягко коснулась своими прохладными пальцами его руки. - У вас не найдется сигареты?
Николай Аристархович с готовностью протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой. Она взяла его за руку, приблизила к себе колеблющийся огонек.
- Дочь у меня, знаете, Настя. Главнокомандующий нашего мини-семейства. Над подарками для нее голову поломать пришлось изрядно. С ног сбился, пока подыскал для нее снаряжение для подводного плавания и отличную "тулку". Двадцать лет девице…
Елизавета Ивановна улыбнулась недоверчиво.
Глеб Карасев прошлой зимой в Москве не раз то почтительно, то с иронией рассказывал о мрачноватом управляющем рудником. И вот полчаса назад, случайно повстречав Аксенова у справочного бюро, желая скоротать затянувшееся ожидание вылета, она решила помистифицировать этого солидного, уверенного в себе человека. Сейчас она с любопытством приглядывалась к своему собеседнику. Красавцем его не назовешь. Да и возраст. Как выражается Глеб, второго срока службы… Не стар, конечно. Но волосы - уже чернь с серебром. Лицо крупное. Тяжелый подбородок. Глаза серые, такие же, наверное, как небо там, в Сибири, смотрят совсем не по-стариковски…
Интуиция подсказывала Елизавете Ивановне: он заметил ее. Что ж, как говорится, еще один: мужики, особенно в годах, любят пялить глаза на молоденьких…
Ей были приятны его внимательный взгляд, грустно-растерянная улыбка и чуть глуховатый голос. И почему-то подумалось, что рядом с ним, наверное, не очень весело, но зато тепло и спокойно.
Ей всегда так не хватало спокойствия. С Гущиным его не обретешь. Оставил отличную должность на спецобъекте, устремился чуть ли не лаборантом, но в науку. Наспех собрал чемодан и отправился в "море-окиян" на "Витязе". На полгода!
А какое спокойствие рядом с Глебом, если… И зачем только в прошлом году, когда застала его за выплавкой самодельной пластины, она не сказала ему решительно "нет". Промолчала, сделала вид, что не поняла, не догадалась. А Глеб неизвестно почему перестал отвечать на письма. Наверное, она поступила по-бабьи, когда решила лететь невесть куда и зачем. И может быть, перст судьбы в том, что встретила Аксенова.
- И все же парадоксально, - сказала она, думая о своем. - Девушке - ружье?..
- Наверное. - Аксенов пожал плечами и неуверенно предложил: - Может быть, пока держится грозовой фронт, мы пойдем в ресторан и поужинаем?
Елизавета Ивановна молча поднялась, решительно надела на плечо свою болотного цвета сумку и взяла Николая Аристарховича под руку.
3
Федотыч, моторист рудничного катера, обернулся к Насте и Глебу, приглашая к беседе:
- Долго нынче держится коренная вода. Но уж зато травы на островах будет укосно. Замочило так, что еле-еле лозняк над водой мельтешит.
- Красиво! Краски-то какие… - воскликнула Настя и не спускала взгляда с раздавшейся вширь реки, с островов с выступавшими над водой кустами, точно крышами града Китежа.
- Рассвет в самой силе, вот небо и полыхает, - подхватил Федотыч обрадованно, будто он сам разлил по воде и тайге эти краски.
Макушки сопок словно бы разрумянились ото сна. Шаром налились облака и поползли в реку в поисках прохлады, и река подернулась розовой рябью.
"Совсем как на пруду в то утро", - Настя посмотрела на Глеба. Он поднял глаза на Настю. И ей показалось: в них тоже плескалась вода. Скулы его порозовели. "Он помнит то утро", - обрадовалась Настя.
- А раньше я любила желтый цвет.
Глеб рассмеялся с вызовом, дерзко, как бы желая стряхнуть с себя оцепенение, и сказал:
- Классический цвет измены.
- Такую нелепость мог распустить по свету лишь очень мрачный человек.
Настя горячо заговорила о том, как жаль ей незрячих людей, кого оставляет равнодушными желтизна сентябрьского леса, подсолнух над плетнем огорода, капля янтаря на морском песке, сгустки меда в зеленоватом воске сот, солнечный луч в траве…
А Глеб впервые разглядел золотистые точечки в ее глазах, желтые крапинки веснушек. Ему захотелось тотчас же сказать об этом Насте, но он подавил это желание, вспомнив циничную тираду Шилова: "В мире есть единственная реальная ценность - золото!"
Глеб наклонил голову и сказал:
- Если уж честно, то всем цветам я предпочитаю фиолетовый… Ночь, предгрозовье, снега из окна вагона. И ночное море. Я очень любил слушать его. Я различал в его гуле то стоны погибших, то голоса надежды…
Глеб замолк. Аркаша Шилов, доведись ему услыхать все это, от души бы повеселился над "карасями-идеалистами", но остался бы очень доволен. Шилов еще вчера поучал: "Девки, они с чего начинаются? С ушных раковин да еще с сердчишка, которое прямо-таки изнывает от желания отогреть чью-то заблудшую душу. Так что ты, главное, капай ей на мозги насчет своих порывов, которые-де вдребезги расшибаются об острые углы бытия. Их, девок, хлебом не корми, только подкармливай байками. И все. И она - твоя…"
- Разве ты жил у моря?
Он не любил рассказывать об этом, был убежден: с родителями ему крепко не повезло. Даже на вопросы Лизы отвечал неохотно. Однако Настя смотрела на него с таким искренним интересом и сочувствием…
…Прохладное северное море. Серо-зеленые волны с ревом рушатся на моторку, норовят захлестнуть ее, зашвырнуть к береговым соснам. Загорелые, в синих змейках татуировки, руки отца крепко держат штурвал. Ветер треплет бронзовый чуб, офицерская фуражка с малиновым околышем чудом держится на затылке. И Глебу кажется: моторка летит навстречу погрузившемуся в море солнцу. Отец выключал мотор, мечтательно говорил:
- Подрейфуем. Доверимся Посейдону. Авось он не проткнет нам днище трезубцем. - Отец ложился на дно лодки, смотрел в небо, по которому быстро, словно кто его чернилами заливал, растекались фиолетовые разводы. - И через тысячу веков море останется таким же, как при Магеллане, Колумбе, Беринге. Так же будут реветь волны, водоросли пахнуть йодом. Нигде человек не соприкасается с природой так близко, как в море.
- Почему ты не стал моряком? - спросил Глеб.