- Больше и не требуется. Разучи полдюжины современных шлягеров: "Как провожают пароходы…" или "Как хорошо быть генералом…" и ступай в поселковый клуб, к Насте Аксеновой. И пой ей. Везде. В клубе, под луною, дома, по телефону. Пой о своей любви к ней. Искренне, от души, без единой фальшивой нотки, пой до тех пор, пока не станешь ее тенью, ее женихом, своим человеком в ее доме…
- В доме ее отца, управляющего рудником, - мрачно уточнил Глеб.
- Вот именно. Ты должен стать для Николая Аристарховича Аксенова привычным и необходимым, как домашние туфли…
- Чтобы потом его руками взять хранилище прииска?
- Ну что тебя влекут дешевые детективы?
- Постой, постой. - Глеб со страхом взирал на него. - Ты сказал: стать женихом Насти Аксеновой?
- Да, думаю, что это не потребует от тебя слишком много усилий. Парень ты видный, красивый. Лирических героев, равных тебе, я в поселке не знаю. А девичьи сердца влюбчивы.
- Но как же Лиза?
- Вот с ней ты порвешь раньше, чем со мной! - Шилов заметил протестующий жест Глеба и продолжал мягче: - Когда получишь гонорар за труды, предъявишь Лизе наличные, я думаю, она простит тебе юношеское беспутство.
Глеб дернулся, как от удара, закрыл глаза, всплыло в памяти лицо Лизы и отчетливо прозвучал ее голос: "Я не верю в рай в шалаше даже с милым".
- Попробую. Давай третье условие…
- Погоди. Мы отвлеклись и не кончили со вторым. Перед приходом к Насте Аксеновой ты должен знать, что бывший хозяин прииска Климентий Данилович Бодылин, первейший сибирский миллионщик, по отцовской линии прадед Насти…
- Ого! - присвистнул Глеб.
- Теперь слушай меня внимательно. - Аркадий перешел на полушепот. - Когда войдешь к ним в дом, в столовой увидишь большой портрет, ты спросишь: "Не Климентий ли, мол, Данилович Бодылин изображен?" Когда услышишь утвердительный ответ, выскажись в том смысле, что читал где-то о нем и проникся уважением. Светлая голова, крупная, хотя и трагически противоречивая личность. Это Аксеновым, как маслом по сердцу. В их семействе - культ предков…
Мы станем встречаться с тобой в чайной. Ты докладывай мне о своих наблюдениях. Кто бывает у Аксеновых, о чем говорят. Когда ты мне понадобишься, я найду тебя. Наблюдай, запоминай, но записей не веди никаких. Мемуары нам писать не придется.
- Итак, твой великий артист хочет, чтобы я стал его личным шпионом в семье Аксеновых?
- Пятьдесят тысяч, Глеб, - напомнил Шилов и развел руками: - А ты знаешь, чем лучше коньяк, тем крепче он пахнет клопами. Шпион!.. К чему эти страшные слова? Можешь быть абсолютно спокоен: ни в Си-Ай-Си, ни в ЦРУ на тебя не заведут карточку. И вообще, не заведут нигде. Любить красивую девушку, быть другом ее дома - это ведь не уголовное преступление.
- Но я не слыхал твоего третьего условия, - мрачно сказал Глеб.
Аркадий обнял его, привлек к себе, встряхнул шутливо и сказал подчеркнуто беспечно:
- Эх, Глебушка, друг ты мой ситцевый! Чти народную мудрость: много будешь знать - скоро состаришься, в тюряге. А в тюряге, друг, скучно…
Глава пятая
1
- Значит, внук Бодылина управляет дедовским прииском, - проговорил Орехов, как бы свыкаясь с этой новостью. - Своего рода наследный принц. Странно только, почему Лукьянов не знал об этом потомке Бодылина?
- А при чем тут Лукьянов? О чем ты?
- Правда, своего именитого деда Аксенов-младший не видел в глаза. Зато отца и видел, и слышал. Мать - тоже, - рассуждал Орехов. - Значит, мог принять от них эстафету семейной тайны…
- Но фронтовик, коммунист, управляющий крупным рудником и… хранитель клада. Зачем это ему?
- Не станем думать о нем плохо. Посчитаем невинным хобби, зовом бодылинской крови. А сейчас невинное хобби может стать для него источником трагедии. Скорее всего Никандров рассказал лже-Федорину именно об Аксенове. Но только ли об Аксенове? Тут простор для твоей интуиции… А раз так, вот тебе пища для нее. - Орехов достал из сейфа и подал Зубцову канцелярскую папку. Пахло от нее пылью старых сундуков и кладовок. Умный все-таки был мужик Иван Захарович Лукьянов. На вечер я вызвал к себе гражданина Потапова Павла Елизаровича. Это сын бывшего компаньона Бодылина… Нет, я не ясновидец. Потапова подсказал мне тоже Лукьянов…
Зубцов пришел в себе в кабинет, достал из папки заполненный машинописью листок…
"Заместителю Народного Комиссара внутренних цел СССР.
15 июня 1941 г. г. Москва.
Я, старший оперуполномоченный УБХСС
Управления Рабоче-Крестьянской милиции, майор Лукьянов И. З., изучая материалы к моей кандидатской диссертации на тему: "Некоторые особенности борьбы против валютных преступлений в период нэпа", обнаружил в архиве уголовное дело № 405 по факту убийства и ограбления сибирского золотопромышленника Бодылина К. Д., начатое 19 августа 1921 г. Краснокаменским губернским уголовным розыском и прекращенное им же 21 сентября 1921 года в связи с необнаружением преступников и похищенных ценностей.
Я пришел к выводу, что расследование по данному делу проведено неквалифицированно и неполно, не выяснены и не оценены существенные обстоятельства.
В связи с вышеизложенным, учитывая крупные размеры похищенного государственного имущества, особую опасность совершенного преступления, считаю необходимым отменить постановление Краснокаменского губернского уголовного розыска от 21 сентября 1921 г. о прекращении уголовного дела № 405 и принять его к своему производству для дополнительного расследования.
Ст. оперуполномоченный УБХСС РКМ НКВД СССР майор И. Лукьянов".
Это случилось через полгода после окончания Зубцовым милицейской школы. В комнату на Петровке, где работал Анатолий, стремительно вошел худощавый седой человек. Без приглашения сел на диван, унял одышку, пытливо оглядел Зубцова и спросил с укором:
- Это отчего же, лейтенант, ты Матвейчика выпустил сухим из воды? Он умен сильно или ты - тугодум?
Анатолий вскочил, уперся руками в стол:
- Когда заходят, здороваются и представляются.
- Так. Новоиспеченный, значит. Да ты не петушись, лейтенант. Лукьянов я.
- Виноват, товарищ полковник. - Руки Анатолия соскользнули со стола.
- Тянуться тоже не надо. Не в строю, - сказал Лукьянов устало. - Садись-ка лучше рядком… - И похлопал ладонью по дивану. - Стало быть, пока Матвейчиков верх. Да ты не тужи. В твои-то годы и от меня уходили запросто.
…И вот сейчас перед Зубцовым рапорт на имя заместителя наркома, написанный майором Лукьяновым за неделю до войны тридцать лет назад. И документы тридцатилетней давности…
"Я, Овсянников А. М., субинспектор губугро в г. Краснокаменске, по распоряжению начальника угрозыска тов. Валдиса 21 сентября 1921 г. вынес настоящее постановление…"
Оказывается, фамилия начальника уголовного розыска, который так крепко запомнился Каширину, - Валдис. Скорее всего, Валдис - честный, заслуженный работник. Но почему субинспектор Овсянников, конечно же, уважавший своего начальника, вступил с ним в спор, настаивал, видимо, убеждал продолжать розыск, но Валдис поставил по-своему, и Овсянников записал, что прекратил дело по распоряжению Валдиса.
Анатолий долго стоял у раскрытого окна, но не видел ни подсвеченного огнями ночного неба, ни искорок стоп-сигналов. Снова и снова пытался он оживить минувшее, зримо представить субинспектора Овсянникова…
Восемнадцатого августа 1921 года субинспектор Овсянников, невысокий курносый парень в залатанной гимнастерке и порыжелых разбитых сапогах, ввел в кабинет начальника уголовного розыска Валдиса рослого старика с окладистой седой бородой. Давно не чищенный сюртук на стариковских плечах обвис, длинные волосы всклокочены, дрожащие руки, глаза в красных прожилках усиливали впечатление дряхлости.
- Товарищ начальник, - доложил Овсянников, - лишенец избирательных прав Бодылин, бывший буржуй и капиталист, доставлен по вашему приказанию.
Валдис, медлительный, тяжеловесный, устремил на вошедшего бесцветные глаза, указал рукой на стоявший поодаль стул и, смягчая твердые согласные, сказал с прибалтийским акцентом:
- Садитесь, Бодылин, - подождал, пока старик устроился на стуле, и продолжал грозно: - Ваше социальное положение, гражданин Бодылин?
На мгновение взгляд Бодылина стал прежним, насмешливым, острым, и ответ прозвучал язвительно:
- Сказывал уже ваш посланный: бывший я. Бывший потомственный почетный гражданин, золотопромышленник и судовладелец. По-вашему, буржуй и капиталист, по-моему, просто человек божий.
- Прекратите агитацию! "По-вашему", "по-моему". Теперь все по-нашему. Понятно?
- Как не понять? Кто палку взял, тот и капрал…
- Не ухудшайте своего положения… Не забывайте, где находитесь, и отвечайте на мои вопросы.
- Где нахожусь - не забываю. Раньше здесь помещалась сыскная часть. Как именуется сие заведение по-вашему, не осведомлен. Что же до положения моего, то… суда людского не страшусь, а суд божий по грехам моим господу и вершить в свой час… Отвечать же на ваши вопросы не могу, ибо не слыхал таковых покуда…
- Местожительство? Должность?
- Обитаю в саду, в Заречной слободе. В сторожке. Прочих жилищ лишен новой властью по причине разграб… Пардон, муниципализации. Сад принадлежал мне и предназначался в дар городу после моей кончины. Однако же изъят у меня самочинно. Правда, милостью новоявленного начальства я оставлен смотрителем сада. За что хвалу всевышнему возношу неустанно…
Валдис как бы не расслышал выпадов старика. Или решил: пусть себе почешет язык, - спросил для порядка, заранее не сомневаясь в ответе:
- Не член профсоюза?
- Где там?! - Бодылин сокрушенно развел руками и ввернул с ехидцей: - Членом Русского и Британского географических обществ состоял годами. А вот вашего профсоюза не сподобился. Куда уж с суконным рылом да в калашный ряд…
- Догадываетесь, по какой причине вас вызвали?
- Ума не приложу. С чего понадобился вдруг сыскной части? Не тать я и не варнак… Впрочем, у вас ведь навыворот все: чем хозяйственней, домовитей человек, тем грехов на нем больше. А потому, хотя и не знаю за собой вины, готов к мученическому венцу…
- Золото сдать пора, гражданин Бодылин, - негромко сказал Валдис.
Плечи Бодылина дрогнули и опустились. Морщинистые веки почти смыкались, укрывая от взгляда Валдиса испуг и смятение в глазах старика.
- Какое золото, гражданин комиссар?! Или как вас… - сдавленно сказал он. - Шутите неуместно. Все, что имел, ваши национализировали. Гол как сокол… Яко наг, яко благ, яко нет ничего.
- Ну вот что, Бодылин! Хватит прибедняться и играть паяца. "Яко наг…" Тоже мне, казанская сирота… По полатям помести, по сусекам поскрести, не один пуд золотишка наберется и песком, и в слитках. А столовое серебро, фамильные драгоценности… А знаменитая ваша цепочка к часам… - Валдис засмеялся: - Словом, раскошеливайтесь, возвращайте трудящейся массе награбленные у нее богатства… - и внимательно посмотрел на Овсянникова, будто желая проверить, какое впечатление произвели на субинспектора его слова.
- Это кем же награбленное?! - воскликнул Бодылин перехваченным негодованием голосом.
- Вашим подлым классом паразитов и кровососов!
- Да опамятуйтесь! - Бодылин гневно взирал на него. - От моего дела кормились тысячи. И посытнее, чем кормите их вы, новые хозяева и владыки. Сам я в дело сил положил не меньше любого тачечника. А вы говорите - грабил! Это вы грабите, донага, до нитки. Разорили злее пожара. Пристали с ножом к горлу…
- Это вы опамятуйтесь, Бодылин! В Поволжье люди пухнут и мрут от голода. А вы золото прячете. Да еще разводите контрреволюционную агитацию… Вы славьте своего бога, что сохранили вам жизнь. По вашим прошлым делам - в расход вас, и весь разговор.
- На все воля божья, - понуро сказал Бодылин. - Не разживетесь вы моим золотом. Обчистили до нитки.
- Даю вам срок три дня и приказываю выдать все спрятанные ценности. Не советую упираться. С саботажниками у нас разговор короткий. Республика переживает тяжелый момент. Тут не до церемоний. Распишитесь в предупреждении. Ступайте и подумайте, что вам дороже - золото или собственная шкура.
- Все в руках божьих, - сказал Бодылин, расписавшись в бумаге, поданной Валдисом. - И жизнь, и смерть, и честь, и бесчестье…
На дорожке сада бесшумно шевелились тени узловатых веток. В просветы листьев сочилось солнце, и в домике даже в полдень стоял зеленый сумрак, будто на лесной опушке. Бодылин прошел в горницу. Перед иконами в богатых окладах теплилась лампада. Он рухнул на колени, в земном поклоне коснулся лбом домотканого половичка. Молился истово, страстно об одолении врагов, о сбережении тайны.
Вышел во двор, заглянул в летний погреб, в завозню, сарай, хлев. Не то проверял хозяйство, не то прощался с ним. Долго стоял на крыльце, думал: что же все-таки предпринять?
Когда в калитку постучали и Бодылин увидел хорошо знакомого ему человека, то решил, что господь внял его мольбам, сотворил чудо и ниспослал ему спасение.
Вместе с неожиданным гостем они вошли в дом. В кухне было прохладнее, и Бодылин заботливо усадил пришельца. Щедро выставил на стол богатейшее по тому времени угощение: бело-розовый брусок сала, пряно пахнувшие малосольные огурцы, чугунок молодой картошки, толстыми ломтями распластал золотистую, домашней выпечки, ковригу пшеничного хлеба, а в довершение всего водрузил в центре стола - нет, не самогон-первач, а опечатанный сургучом штоф, царской выделки, водки.
Гость провозгласил тост за приятное свиданьице. Бодылин, думая о своем, пригубил стопку и сказал:
- Для меня приятное вдвойне. - Замолк, собираясь с мыслями, и наконец решился: - Мы с тобой съели пуд соли. Знаем один другого вдоль и поперек. Ты не таил от меня находок, не льстился на мое добро… И от меня ты никогда не видел ни зла, ни обиды. Богом заклинаю тебя, окажи мне великую услугу… - И проворно вскочив с места, поклонился гостю по-старинному в пояс, коснувшись пальцами руки пола…
- Да ты что, Климентий Данилович! - воскликнул гость, ласково удерживая Бодылина за плечи. - Да я тебе завсегда, чем только могу…
- Не стану таиться перед тобой, - начал Бодылин, - сберег я кое-что на черный день. Сущую малость от прежних моих достатков. Да, видно, вконец прогневал я господа-вседержателя гордыней своей и по грехам моим послал он мне испытание.
- Неужто дознались? - ахнул гость.
Бодылин, проникаясь к себе все большей жалостью, рассказывал печально и выспренне, точно с амвона:
- Был сегодня я препровожден в их казенный дом, глумились надо мной слуги антихристовы. И сам их главный воевода Валдис мне приказал через три дня выдать ему все, что сберег я на скончание дней моих. А как не выдам, то он велит меня заточить в острог и казнить лютой казнью… - Бодылин умолк, обессилев, и договорил спокойнее: - Да, видно, сжалился господь над моей бедой. Послал тебя ко мне в самое вовремя. Богом прошу, возьми, что укажу тебе. И сохрани до моего спросу. А я уж как-нибудь потерплю от Валдиса. Я тебе верю, но дело-то, сам понимаешь… Клянись перед иконами, что не польстишься на добро моих детей. А коли сбережешь, я раб твой по гроб жизни.
Они вошли в горницу, гость осенял себя размашистыми крестами, повторял за Бодылиным слова клятвы.
Потом они отправились в летний погреб, покряхтывая, сдвинули кадку с солеными огурцами.
- Здесь, - хрипло сказал Бодылин.
Взметнулись ломы, с хрустом вонзились в доски пола. Глухо звякнули заступы. И вот извлечена на свет пузатая глиняная корчага. Гость расковырял ножом круг воска под крышкой, в полумраке блеснули слитки. Бодылин зажмурился, отвернулся, чуть слышно сказал:
- Забирай.
Они вышли из погреба. Бодылин, стараясь не глядеть на мешок в руках гостя, чужим голосом попросил:
- Ты для пущей убедительности крылечко еще поддень ломом. - Посмотрел на развороченные доски и сказал с угрозой: - Клятву-то не забывай. Я тебя из могилы достану. И сын мой Афанасий…
Они опять подсели к кухонному столу, молча, думая каждый о своем, выпили. Бодылин поднялся первым.
- А теперь повяжи меня… - И сдернул с гвоздя на стене ременные вожжи.
Гость проворно опутал старика сыромятным жгутом, крякнув, перевернул лицом вниз, воровато оглянулся, осенил себя мелконьким крестом. Рука скользнула в карман. Гость вытянул руку и, едва не упираясь в затылок Бодылина стволом нагана, выстрелил…
В окно горницы тянулись ветки яблони, тугие, янтарные плоды покачивались на ветру. На домотканом половике лицом вниз лежал бывший хозяин Ярульской тайги. Длинные седые волосы побурели от крови. Сверху равнодушно взирали на него лики святых…